Ни один
из этих интересов не указывает на цель новых исканий, но все они имеют один
общий смысл.
Кризис интеллигенции еще только начинается. Заранее можно сказать, что
это будет не кризис коллективного духа, а кризис индивидуального сознания;
не общество всем фронтом повернется в другую сторону, как это не раз бывало
в нашем прошлом, а личность начнет собою определять направление общества.
Перелом, происшедший в душе интеллигента, состоит в том, что тирания
политики кончилась. До сих пор общепризнан был один путь хорошей жизни --
жить для народа, для общества; действительно шли по этой дороге единицы, а
все остальные не шли по ней, но не шли и по другим путям, потому что все
другие пути считались недостойными; у большинства этот постулат
общественного служения был в лучшем случае самообманом, в худшем --
умственным блудом и во всех случаях -- самооправданием полного нравственного
застоя. Теперь принудительная монополия общественности свергнута. Она была
удобна, об этом нет спора. Юношу на пороге жизни встречало строгое
общественное мнение и сразу указывало ему высокую, простую и ясную цель.
Смысл жизни был заранее установлен общий для всех, без всяких индивидуальных
различий. Можно ли было сомневаться в его верности, когда он был признан
всеми передовыми умами и освящен бесчисленными жертвами? Самый героизм
мучеников, положивших жизнь за эту веру, делал сомнение психологически
невозможным. Против гипноза общей веры и подвижничества могли устоять только
люди исключительно сильного духа. Устоял Толстой, устоял Достоевский,
средний же человек, если и не верил, не смел признаваться в своем неверии.
Таким образом, юноше не приходилось на собственный риск определять
идеальную цель жизни: он находил ее готовою. Это было первое большое
удобство для толпы. Другое заключалось в снятии всякой нравственной
ответственности с отдельного человека. Политическая вера, как и всякая
другая, по существу своему требовала подвига; но со всякой верой повторяется
одна и та же история: так как на подвиг способны немногие, то толпа,
неспособная на подвиг, но желающая приобщиться к вере, изготовляет для себя
некоторое платоническое исповедание, которое собственно ни к чему
практически не обязывает, -- и сами священнослужители и подвижники молча
узаконят этот обман, чтобы хоть формально удержать мирян в церкви. Такими
мирянами в нашем политическом радикализме была вся интеллигентская масса:
стоило признавать себя верным сыном церкви да изредка участвовать в ее
символике, чтобы и совесть была усыплена, и общество удовлетворялось. А вера
была такова, что поощряла самый необузданный фатализм, -- настоящее
магометанство. За всю грязь и неурядицу личной и общественной жизни вину
несло самодержавие, -- личность признавалась безответственной. Это была
очень удобная вера, вполне отвечавшая одной из неискоренимых черт
человеческой натуры -- умственной и нравственной лени.
Теперь наступает другое время, чреватое многими трудностями. Настает
время, когда юношу на пороге жизни уже не встретит готовый идеал, а каждому
придется самому определять для себя смысл и направление своей жизни, когда
каждый будет чувствовать себя ответственным за все, что он делает, и за все,
чего он не делает. Еще будут рецидивы общего увлечения политикой, не замрет
политический интерес и в каждой отдельной душе. Там, где по политическим
причинам искажена вся жизнь, подавлены мысль и слово и миллионы гибнут в
нищете и невежестве, -- там оставаться равнодушным к делам политики было бы
противоестественно и бесчеловечно. Жизнь не идет по одной прямой линии.
Минутами, когда боль, стыд, негодование снова достигнут в обществе великой
остроты или когда удачно сложатся внешние обстоятельства, опять и опять
будут взрывы освободительной борьбы, старая вера вспыхнет и наполнит
энтузиазмом сердца. Но каждый раз после вспышки общество будет разоружаться,
-- только старые поколения нынешней интеллигенции до смерти останутся
верными едино-спасающей политике. Над молодежью тирания гражданственности
сломлена надолго, до тех пор, пока личность, углубившись в себя, не вынесет
наружу новой формы общественного идеализма. Будет то, что и в семье, и у
знакомых, и среди школьных товарищей подросток не услышит ничего
определенного. Наши отцы и мы вырастали в единобожии, в атмосфере Писарева и
Михайловского. Юноша ближайших лет не найдет готового общепризнанного
догмата; он встретит разнообразие мнений, верований и вкусов, которые смогут
служить ему только руководством при выборе, но не отнимут у него свободы
выбора. Выбирать ему придется самому, притом безотносительно к какой-либо
внешней цели, а только в соответствии с запросами и склонностями
собственного духа, и, следовательно, самою силою вещей он будет приведен к
тому, чтобы сознать самого себя и осмыслить свое отношение к миру, -- а мир
будет лежать пред ним весь открытый, не так, как было с нами, которым
общественное мнение воспрещало зачитываться Фетом под страхом по крайней
мере насмешки. И потом, вырастая, он будет собственной личностью отвечать за
каждый свой шаг, и ничто ни разу в течение всей жизни не снимет с него этой
свободно-сознательной ответственности. Я глубоко верю, что духовная энергия
русской интеллигенции на время уйдет внутрь, в личность, но столь же твердо
знаю и то, что только обновленная личность может преобразовать нашу
общественную действительность и что она это непременно сделает (это будет
тоже часть ее личного дела), и сделает легко, без тех мучительных усилий и
жертв, которые так мало помогли обществу в прошлом.
Из этого прошлого интеллигенция выносит не только духовную нищету и
расстройство нервов, но и некоторое положительное наследство. Тирания
общественности искалечила личность, но вместе с тем провела ее чрез суровую
школу. Огромное значение имеет тот факт, что целый ряд поколений прожил под
властью закона, признававшего единственным достойным объектом жизни --
служение общему благу, т. е. некоторой сверхличной ценности. Пусть на деле
большинство не удовлетворяло этому идеалу святости, но уже в самом
исповедании заключалась большая воспитательная сила. Люди, как и везде,
добивались личного успеха, старались изо дня в день устроиться выгоднее и
при этом фактически попирали всякий идеализм; но это делалось как бы
зажмурив глаза, с тайным сознанием своей бессовестности, так что как ни
велик был у нас, особенно в верхних слоях интеллигенции, разгул делячества и
карьеризма -- он никогда не был освящен в теории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67