Объективные и научные
элементы позитивизма были нами плохо восприняты, но тем страстнее, были
восприняты те элементы позитивизма, которые, превращали его в веру, в
окончательное миропонимание. Привлекательной для русской интеллигенции была,
не объективность позитивизма, а его субъективность обоготворявшая
человечество. В 70-е годы позитивизм, был превращен Лавровым и Михайловским
в "субъективную социологию", которая стала доморощенной кружковой философией
русской интеллигенции. Вл. Соловьев очень остроумно сказал, что русская
интеллигенция всегда мыслит странным силлогизмом: человек произошел от
обезьяны, следовательно, мы должны любить друг друга. И научный позитивизм
был воспринято русской интеллигенцией исключительно в смысле этого
силлогизма. Научный позитивизм был лишь орудием для утверждения царства
социальной справедливости и для окончательного истребления тех
метафизические и религиозных идей, на которых, по догматическому
предположению интеллигенции, покоится царство зла. Чичерин[4] был
гораздо более ученым человеком и в научно-объективном смысле гораздо большим
позитивистом, чем Михайловский, что не мешало ему быть
метафизиком-идеалистом и даже верующим христианином. Но наука Чичерина была
эмоционально далека и противна русской интеллигенции, а наука Михайловского
была близка и мила. Нужно, наконец, признать, что "буржуазная" наука и есть
именно настоящая, объективная наука, "субъективная" же наука наших
народников и "классовая" наука наших марксистов имеют больше общего с особой
формой веры, чем с наукой. Верность вышесказанного подтверждается всей
историей наших интеллигентских идеологий: и материализмом 60-х годов, и
субъективной социологией 70-х и экономическим материализмом на русской
почве.
Экономический материализм был так же неверно воспринят и подвергся
таким же искажениям на русской почве, как и научный позитивизм вообще.
Экономический материализм есть учение по Преимуществу Объективное, оно
ставите центре социальной жизни общества объективное начало производства, а
не субъективное начало распределения. Учение это видит сущность человеческой
истории в творческом процессе победы над природой, в экономическом созидании
и организации производительных сил. Весь социальный строй с присущими ему
формами распределительной справедливости, все субъективные настроения
социальных групп подчинены этому объективному производственному началу. И
нужно сказать, что в объективно-научной стороне марксизма было здоровое
зерно, которое утверждал и развивал самый культурный и ученый из наших
марксистов -- П. Б. Струве. Вообще же экономический материализм и марксизм
был у нас понят превратно, был воспринят "субъективно" и приспособлен к
традиционной психологии интеллигенции. Экономический материализм утратил
свой объективный характер на русской почве, производственно-созидательный
момент был отодвинут на второй план, и на первый план выступила
субъективно-классовая сторона социал-демократизма. Марксизм подвергся у нас
народническому перерождению, экономический материализм превратился в новую
форму "субъективной социологии". Русскими марксистами овладела
исключительная любовь к равенству и исключительная вера в близость
социалистического конца и возможность достигнуть этого конца в России чуть
ли не раньше, чем на Западе. Момент объективной истины окончательно потонул
в моменте субъективном, в "классовой" точке зрения и классовой психологии. В
России философия экономического материализма превратилась исключительно в
"классовый субъективизме, даже в классовую пролетарскую мистику. В свете
подобной философии сознание не могло быть обращено на объективные условия
развития России, а необходимо было поглощено достижением отвлеченного
максимума для пролетариата, максимума с точки зрения интеллигентской
кружковщины, не желающей знать никаких объективных истин. Условия русской
жизни делали невозможным процветание объективной общественной философии и
науки. Философия и наука понимались субъективно-интеллигентски.
Неокантианство подверглось у нас меньшему искажению, так как
пользовалось меньшей популярностью и распространением. Но все же был период,
когда мы слишком исключительно хотели использовать неокантианство для
критического реформирования марксизма и для нового обоснования социализма.
Даже объективный и научный Струве в первой своей книге прегрешил слишком
социологическим истолкованием теории познания Риля[5], дал
гносеологизму Риля благоприятное для экономического материализма
истолкование. А Зиммеля[6] одно время у нас считали почти
марксистом, хотя с марксизмом он имеет мало общего. Потом неокантианский и
неофихтеанский дух стал для нас орудием освобождения от марксизма и
позитивизма и способом выражения назревших идеалистических настроений.
Творческих же неокантианских традиций в русской философии не было, настоящая
русская философия шла иным путем, о котором речь будет ниже. Справедливость
требует признать, что интерес к Канту, к Фихте[7], к германскому
идеализму повысил наш философско-культурный уровень и послужил мостом к
высшим формам философского сознания.
Несравненно большему искажению подвергся у нас эмпириокритицизм. Эта
отвлеченнейшая и утонченнейшая форма позитивизма, выросшая на традициях
немецкого критицизма, была воспринята чуть ли не как новая философия
пролетариата, с которой гг. Богданов, Луначарский и др. признали возможным
обращаться по-домашнему, как с[о] своей собственностью. Гносеология
Авенариуса настолько обща, формальна и отвлечен" на, что не предрешает
никаких метафизических вопросов. Авенариус прибег даже к буквенной
символике, чтобы не связаться ни с какими онтологическими положениями.
Авенариус страшно боится всяких остатков материализма, спиритуализма и пр.
Биологический материализм так же для него неприемлем, как и всякая форма
онтологизма. Кажущийся биологизм системы Авенариуса не должен вводить в
заблуждение, это чисто формальный и столь всеобщий биологизм, что его мог бы
принять любой "мистик". Один из самых умных эмпириокритицистов, Корнелиус,
признал даже возможным поместить в числе преднаходимого божество. Наша же
марксистская интеллигенция восприняла и истолковала эмпириокритицизм
Авенариуса исключительно в духе биологического материализма, так как "то
оказалось выгодным для оправдания материалистического понимания истории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
элементы позитивизма были нами плохо восприняты, но тем страстнее, были
восприняты те элементы позитивизма, которые, превращали его в веру, в
окончательное миропонимание. Привлекательной для русской интеллигенции была,
не объективность позитивизма, а его субъективность обоготворявшая
человечество. В 70-е годы позитивизм, был превращен Лавровым и Михайловским
в "субъективную социологию", которая стала доморощенной кружковой философией
русской интеллигенции. Вл. Соловьев очень остроумно сказал, что русская
интеллигенция всегда мыслит странным силлогизмом: человек произошел от
обезьяны, следовательно, мы должны любить друг друга. И научный позитивизм
был воспринято русской интеллигенцией исключительно в смысле этого
силлогизма. Научный позитивизм был лишь орудием для утверждения царства
социальной справедливости и для окончательного истребления тех
метафизические и религиозных идей, на которых, по догматическому
предположению интеллигенции, покоится царство зла. Чичерин[4] был
гораздо более ученым человеком и в научно-объективном смысле гораздо большим
позитивистом, чем Михайловский, что не мешало ему быть
метафизиком-идеалистом и даже верующим христианином. Но наука Чичерина была
эмоционально далека и противна русской интеллигенции, а наука Михайловского
была близка и мила. Нужно, наконец, признать, что "буржуазная" наука и есть
именно настоящая, объективная наука, "субъективная" же наука наших
народников и "классовая" наука наших марксистов имеют больше общего с особой
формой веры, чем с наукой. Верность вышесказанного подтверждается всей
историей наших интеллигентских идеологий: и материализмом 60-х годов, и
субъективной социологией 70-х и экономическим материализмом на русской
почве.
Экономический материализм был так же неверно воспринят и подвергся
таким же искажениям на русской почве, как и научный позитивизм вообще.
Экономический материализм есть учение по Преимуществу Объективное, оно
ставите центре социальной жизни общества объективное начало производства, а
не субъективное начало распределения. Учение это видит сущность человеческой
истории в творческом процессе победы над природой, в экономическом созидании
и организации производительных сил. Весь социальный строй с присущими ему
формами распределительной справедливости, все субъективные настроения
социальных групп подчинены этому объективному производственному началу. И
нужно сказать, что в объективно-научной стороне марксизма было здоровое
зерно, которое утверждал и развивал самый культурный и ученый из наших
марксистов -- П. Б. Струве. Вообще же экономический материализм и марксизм
был у нас понят превратно, был воспринят "субъективно" и приспособлен к
традиционной психологии интеллигенции. Экономический материализм утратил
свой объективный характер на русской почве, производственно-созидательный
момент был отодвинут на второй план, и на первый план выступила
субъективно-классовая сторона социал-демократизма. Марксизм подвергся у нас
народническому перерождению, экономический материализм превратился в новую
форму "субъективной социологии". Русскими марксистами овладела
исключительная любовь к равенству и исключительная вера в близость
социалистического конца и возможность достигнуть этого конца в России чуть
ли не раньше, чем на Западе. Момент объективной истины окончательно потонул
в моменте субъективном, в "классовой" точке зрения и классовой психологии. В
России философия экономического материализма превратилась исключительно в
"классовый субъективизме, даже в классовую пролетарскую мистику. В свете
подобной философии сознание не могло быть обращено на объективные условия
развития России, а необходимо было поглощено достижением отвлеченного
максимума для пролетариата, максимума с точки зрения интеллигентской
кружковщины, не желающей знать никаких объективных истин. Условия русской
жизни делали невозможным процветание объективной общественной философии и
науки. Философия и наука понимались субъективно-интеллигентски.
Неокантианство подверглось у нас меньшему искажению, так как
пользовалось меньшей популярностью и распространением. Но все же был период,
когда мы слишком исключительно хотели использовать неокантианство для
критического реформирования марксизма и для нового обоснования социализма.
Даже объективный и научный Струве в первой своей книге прегрешил слишком
социологическим истолкованием теории познания Риля[5], дал
гносеологизму Риля благоприятное для экономического материализма
истолкование. А Зиммеля[6] одно время у нас считали почти
марксистом, хотя с марксизмом он имеет мало общего. Потом неокантианский и
неофихтеанский дух стал для нас орудием освобождения от марксизма и
позитивизма и способом выражения назревших идеалистических настроений.
Творческих же неокантианских традиций в русской философии не было, настоящая
русская философия шла иным путем, о котором речь будет ниже. Справедливость
требует признать, что интерес к Канту, к Фихте[7], к германскому
идеализму повысил наш философско-культурный уровень и послужил мостом к
высшим формам философского сознания.
Несравненно большему искажению подвергся у нас эмпириокритицизм. Эта
отвлеченнейшая и утонченнейшая форма позитивизма, выросшая на традициях
немецкого критицизма, была воспринята чуть ли не как новая философия
пролетариата, с которой гг. Богданов, Луначарский и др. признали возможным
обращаться по-домашнему, как с[о] своей собственностью. Гносеология
Авенариуса настолько обща, формальна и отвлечен" на, что не предрешает
никаких метафизических вопросов. Авенариус прибег даже к буквенной
символике, чтобы не связаться ни с какими онтологическими положениями.
Авенариус страшно боится всяких остатков материализма, спиритуализма и пр.
Биологический материализм так же для него неприемлем, как и всякая форма
онтологизма. Кажущийся биологизм системы Авенариуса не должен вводить в
заблуждение, это чисто формальный и столь всеобщий биологизм, что его мог бы
принять любой "мистик". Один из самых умных эмпириокритицистов, Корнелиус,
признал даже возможным поместить в числе преднаходимого божество. Наша же
марксистская интеллигенция восприняла и истолковала эмпириокритицизм
Авенариуса исключительно в духе биологического материализма, так как "то
оказалось выгодным для оправдания материалистического понимания истории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67