– Ну, да ладно, – великодушно махнул рукой Голдблюм. – Все хорошо, что хорошо кончается.
– А в чем, собственно…
– Как?! Разве я еще не сказал?! Отныне вы – миллионер! Мультимиллионер!
Черемухин отмахнулся от этих слов, как от наваждения, потом усмехнулся.
– Вы знаете, охотно бы вам поверил… Но у меня нет богатого дяди в Америке, к величайшему моему сожалению. Так что наследства ждать не от кого.
– Вы издеваетесь? – рявкнул Голдблюм и Черемухин вновь вжался в кресло. – Какой дядя? Зачем нам дядя? Я и есть тот дядя, который принесет вам на блюдечке… Э, да вы, я вижу, еще совершенно не в курсе дела.
Голдблюм огляделся по сторонам, подтащил второе кресло поближе, уселся в него и любовно заглянул Черемухину в глаза.
– Признайтесь, кто надоумил вас разрисовать стены в метро? – мягко, по-отечески поинтересовался он.
– Я не рисовал! – воскликнул Черемухин. – Это – наглый поклеп!
– Ну, ну, – укоризненно протянул босс, – запираться не в ваших интересах, мамочка моя.
– Клянусь! – Черемухин почему-то перекрестился. – Я – добропорядочный гражданин… Вернее – будущий гражданин… Федеративной Республики Германия… Я не гажу на тротуары, не рисую в метро. Я вам не панк какой-нибудь… А вы из полиции?
Голдблюм поморщился.
– Какая полиция? Крайский, объясни ему, наконец.
– Картину Веньковецкому сдавали? – без обиняков поинтересовался я. – «Портрет инженера Ерофеева»? Сто двадцать сантиметров на восемьдесят?
– А? – Черемухин открыл рот.
– Ин-же-нер Е-ро-феев, – по слогам повторил я. – Ну, ну, Черемухин, приходите в себя.
– Картину сдавал, – признался Черемухин, – но в метро не гадил. Картина – не доказательство.
У меня внутри все так и упало. Неужели ошибка?
– Дело в том, дорогой мой, – проговорил я.
– …мамочка моя… – вставил Голдблюм.
– …что «Портрет инженера Ерофеева» и те картины в метро принадлежат одной и той же руке, мы сделали анализ.
– Но это не моя рука! – воскликнул Черемухин.
– Тогда чья же?! Чья рука?! – взвыл Голдблюм.
– А вы из полиции?
– Да, – сказал я прежде, чем Голдблюм успел раскрыть рот.
– Тогда я вам могу сообщить, что я вообще не художник. Я даже рисовать не умею. У меня в школе по рисованию всегда двойка была.
– Это еще ни о чем не говорит, – успокоил я его. – У Эйнштейна тоже в школе двойка была по математике.
– При чем здесь Эйнштейн? – возмутился Черемухин. – Я вам так обезьяну нарисую, что вы ее не отличите от слона.
– Обезьяну – может быть. Но инженера Ерофеева вы тем не менее нарисовали. Правда, с деформированной башкой…
– Подожди, Крайский, – перебил меня Голдблюм.
– Жду, – сообщил я.
Голдблюм немного подумал, затем оглядел комнату. Жалкая обстановка, продавленный пол, выцветшие обои. Черемухин в его лиловом халате и шлепанцах на босу ногу достойно венчал собой пейзаж.
– Кто написал «Портрет инженера Ерофеева»? – прохрипел Голдблюм, жестко уставившись тому в глаза. Он уже не добавлял «мамочка моя».
– А вы покажите удостоверение, я вам скажу.
Глаза Голдблюма налились кровью.
– Крайский, покажи ему.
Между прочим, мою настоящую фамилию он мог бы и не называть. Ради конспирации, я готов был отозваться на имя Пронин, Тарантино, О'Коннэри или Мак-Магон. Я вытащил из кармана пугач и вновь прокрутил его на пальце.
– Я друзей рэкетирам не продаю, – заявил Черемухин и вновь принялся кашлять.
– Мы – не рэкетиры, – возразил Голдблюм. – Если вы нам поможете, получите неплохие комиссионные. А друг ваш сделается миллионером.
– Мультимиллионером… – выдавил Черемухин сквозь кашель.
– Да, мультимиллионером, – готовностью согласился Голдблюм.
– Вчера вы прислали этого Абу Бабу (ударения на первом слоге), а сегодня решили изменить тактику… – Выражение негодования на лице у Черемухина не получилось – помешал кашель.
– Кого? – рявкнул босс.
– Абу Бабу, по крайней мере он так представился. Вы ведь тоже работаете на Шидловского?
– Чтобы Голдблюм работал на какого-то Шидловского, – взорвался босс. – Голдблюм в жизни своей ни на кого не работал. На него работали – да! Но он…
– Тогда кто вы? – почти простонал хозяин дома. – Конкурирующая фирма?
Голдблюму удалось взять себя в руки, после чего он подробно рассказал, кто он такой. И даже показал свой американский паспорт.
– И вы действительно считаете, что мой друг – гений? – с ноткой недоверия в голосе произнес Черемухин.
– Иначе, на кой ляд бы вы нам понадобились!
– Ну, может вы хотите помочь Шидловскому, поскольку этот Абу Бабу…
– К черту Шидловского! – вновь вышел из себя босс. – К черту Абу Бабу! Вы скажете, как зовут вашего друга, или нет?
Черемухин немного подумал.
– Поскольку Шидловский и Абу Бабу знают, как его зовут, а вы – нет, значит вы не от Шидловского. Хорошо… пятьсот марок. Для начала.
– Крайский, дай ему, – проговорил Голдблюм.
– Что значит, для начала? – уточнил я.
– Пятьсот марок за то, как его зовут. И тысяча за всю остальную информацию.
– Нет, так дело не пойдет. Тысяча за все вместе.
– Между прочим, я ему очень помог. И с этой картиной подставился…
– Крайский, дай ему, – повторил Голдблюм.
Я спрятал пугач и вытащил из кармана деньги.
– Итак, имя.
– Сначала пятьсот марок.
Я отсчитал пять сотен и протянул ему.
– Его имя Леонид Козираги, – проговорил Черемухин. – Он родом из Тамбова, как и я. Мы с ним жили в одном подъезде.
– Сейчас он тоже имеет разрешение на жительство в Германии?
– Нет, я сделал ему гостевой вызов пол года назад.
– А где он сейчас? Уехал домой?
– Дайте еще тысячу марок, и я расскажу все.
Я посмотрел на Голдблюма и тот утвердительно кивнул. Я передал Черемухину тысячу одной бумажкой, и он долго рассматривал купюру на свет.
– Последние годы в Тамбове он бедствовал, – медленно проговорил Черемухин. – Мы переписывались… Шидловский, кстати, тоже из нашего города, тамбовский волк… Я встретил его как-то на улице…
– Кого? Шидловского?
– Да, и рассказал ему о Леньке. И тот говорит… Я тогда еще не знал, что он – гангстер…
– Кто? Шидловский?
– Конечно! Не Ленька же! И он говорит: «Вызывай Козираги сюда, я попробую ему помочь.» Я даже не поинтересовался, как он собирается это делать. И Ленька приехал, привез с собой картины, свернутые в большой рулон. Ему пришлось долго оформлять разрешение на их вывоз. Воображаете? Нищий художник, а ему говорят, что его картины представляют большую ценность для государства!… Одним словом, поселился Ленчик у меня, а с Шидловским они уговорились, что тот организует его выставку и сделает ему имя. А потом восемьдесят процентов от прибыли – ему.
– Восемьдесят процентов! Безобразие! – гаркнул Голдблюм.
– Шидловский снял на месяц помещение, дал деньги на багет и подрамники, выпустил рекламный проспект.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121