Aide de camp, личный адъютант, или, как тогда говорили, обозный адъютант, – это уже было что-то. Личная свита Бонапарта являлась настоящим питомником будущих полководцев, маршалов, герцогов и даже королей. Для примера приведу имена нескольких тогдашних товарищей Сулковского, указывая в скобках их позднейшие звания: Дюрок (герцог Фриульский, обер-гофмаршал), Жюно (дивизионный генерал, герцог д'Абрантес), Мармон (маршал Франции, герцог Рагузский), Леклерк (командующий экспедицией на Сан-Доминго), Евгений де Богарне (герцог, вице-король Италии), Луи Бонапарт (голландский король), Лавалетт (министр почт, граф империи, член Государственного совета).
Возложив на левое плечо бело-красную ленту – знак личности адъютанта главнокомандующего, – Юзеф мог уже смело сказать, что его фантастические мечтания, которые он рисовал себе три года назад, начинают приобретать реальные очертания. Он очутился в главном диспозиционном пункте воины. При тогдашнем отсутствии специализации личные адъютанты Бонапарта вникали во все тайники штабной работы. Они знали почти так же хорошо, как и главнокомандующий, состояние и положение как собственных, так и вражеских войск. Самое позднее в канун сражения их информировали о всех мелких подробностях готовящейся стратегической операции, так что потом, пересекая много раз поле боя, они могли контролировать ее ход. Но самое важное то, что они находились в постоянном контакте с величайшим военным гением своего времени. Это была идеальная школа для молодого офицера, который в будущем сам намеревался командовать армией.
Итак, Сулковский учился в Италии воевать. Учился он самозабвенно, жадно. Это лучше всего видно по его письмам Малишевскому в Париж. Только в двух первых можно найти эпизоды личного характера, остальная корреспонденция напоминает выписки из учебников по военной стратегии и тактике. Просто поразительно, что молодой человек с несомненным литературным талантом, одаренный удивительной наблюдательностью и отличным чувством юмора, не приводит в личных письмах к приятелю ни одного анекдота из солдатской жизни, ни одной человеческой характеристики, что его абсолютно не интересуют штабные сплетни, любовные похождения товарищей, их личные боевые успехи, что он остается слепым и глухим к яркому фону, которому уделяют столько внимания другие военные хронисты.
Сулковского интересует только война. С эпическим размахом и со скрупулезностью ученого он рисует картины огромных стратегических операций, раскрывает механизм успехов и поражений, объясняет смысл отдельных французских и австрийских маневров. Со страстью солдата-революционера он характеризует социально-политическую структуру итальянских крошечных государств, на территории которых проходит кампания. Его письма – это военный учебник, но учебник «высшего класса», для кандидатов в командующие армиями.
Сулковский учился воевать, разрабатывая с начальником штаба Бертье оперативные планы, выезжая на рекогносцировку, читая донесения линейных адъютантов и слушая болтовню солдат на биваках. Но прежде всего учился на полях сражений рядом с Бонапартом. Там он «вглядывался в громы» полководца и «циркулем проверял их мощь и воздействие». Он сопровождал командующего во всех сражениях и почти в каждом из них каким-то образом отличался. Он угадывал мысли генерала, опережал его приказы, старался быть незаменимым. Один из адъютантов Бонапарта, Лавалетт, который прибыл в штаб Итальянской армии спустя некоторое время после Сулковского, уделяет ему много места в своих.»Воспоминаниях». Француз поражается храбростью польского коллеги на полях сражений, его «необычайным сочетанием смелости и хладнокровия», восхищается его глубокими, всесторонними знаниями, сильным умом и ярким воображением. Он превозносит его верную дружбу, рыцарскую честь и безупречное чувство долга. По мнению Лавалетта, которого трудно в данном случае подозревать в пристрастии, Сулковский выгодно отличался не только «от того же Жюно» (будущий герцог д'Абрантес, видимо, не пользовался признанием товарищей), но и от всех остальных адъютантов командующего.
Сам командующий, надо думать, таким же образом оценивал своего польского aide de camp, так как по мере знакомства с ним отводил ему подле себя все более важное место. Он поверял ему самые конфиденциальные штабные и личные секреты, возлагал на него самые трудные и самые ответственные задания, а в заданиях, выполняемых совместно с другими адъютантами, поручал ему руководство (так было, например, в венецианской миссии Сулковского и Жюно). Из польских и французских исторических исследований видно, что в заключительном периоде итальянской кампании Сулковский наряду с Бертье был самым близким и самым доверенным соратником Бонапарта. Тогдашняя молва гласила, что польский адъютант облечен просто невероятным доверием. Рассказывали, что в некоторых случаях он имел право принимать самостоятельные решения и подписывать приказы от имени генерала. О влиянии молодого поляка на Бонапарта писали даже немецкие и австрийские газеты.
Но, странная вещь, эта исключительная роль, которую играл Сулковский в штабе Итальянской армии, никак не отразилась на его воинской карьере. Другие – менее способные и менее ценимые офицеры из окружения Бонапарта продвигались в молниеносном темпе, а самый одаренный адъютант, который был правой рукой командующего и почти в каждом сражении отличался каким-нибудь подвигом, закончил итальянскую кампанию, как и начал ее, в чине капитана.
Над причинами этой непонятной несправедливости биографы Сулковского ломали голову вот уже сто с лишним лет. Ортанс Сент-Альбен, который черпал свои сведения из трудно проверяемых устных преданий, утверждает, что Бонапарт во время итальянской кампании на вопрос, почему он так долго не представляет к повышению в чине своего польского адъютанта, якобы ответил: «Потому что он с первой минуты показался мне достойным назначения только на должность главнокомандующего… но вообще-то он сам по прибытии в Итальянскую армию заявил: „Мне не нужно никаких наград, которые вы раздаете французам; моя единственная цель совершенствоваться в воинском деле под руководством самого выдающегося полководца, с тем чтобы когда-нибудь я мог стать таким же в моей стране…“
В этом якобы историческом анекдоте достоверным кажется одно только заявление адъютанта, так как оно находит себе документальное подтверждение. А вот слова генерала, пожалуй, следует причислить к легендам, возникшим уже после смерти Сулковского. Потому что трудно допустить, чтобы в эти ненадежные, отмеченные коварством и завистью времена Директории какой-нибудь генерал спешил выдать своему подчиненному патент на главнокомандующего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50