Но император был прав, напоминая мне каждый раз об этом, как-то раз мы выехали позже обычного и возница нас перевернул. Я сидел справа от мадам В., а поскольку карета упала направо, к счастью, только я и пострадал, мадам В., упав на меня, осталась невредимой. Свою благодарность за спасение она выразила мне с присущим ей обаянием. Со смехом она рассказала сразу же по приезде во дворец все это приключение императору…»
Мария отправилась в Вену «под предлогом побывать на баденских водах» и появилась там, вероятно, в последних числах июля, спустя три недели после Ваграма. Находящийся по службе в Вене участник ваграмского сражения командир кавалерийского эскадрона Томаш Лубеньский, писал жене 31 июля 1809 года: «Позавчера в театре зашел в ложу супругов Витт, застал там жену Анастазия Валевского, которая рассказала мне о Варшаве, откуда выехала только после ухода австрияков…»
Супруги Витт преданно состояли при Валевской во время ее пребывания в Вене. Юзефа Любомирская, в первом браке Валевская, во втором Витт, бывшая в свойстве с Марией по первому браку, играла при ней роль компаньонки. Эта веселая дама, осуждаемая повсюду за то, что живет одновременно с обоими мужьями, не очень-то годилась в дуэньи, но Валевской вообще не везло на компаньонок. На будущий год, в Париже, ее будет опекать другая племянница старого камергера, княгиня Теодора Яблоновская. Эта разнообразия ради изменяла законному мужу, путешествуя повсюду с любовником, который был моложе ее на двадцать лет, что страшно огорчало Томаша Лубеньского, дружившего с ее мужем, князем Станиславом Яблоновским. «Князь сообщает мне, что княгиня едет с Носажевским и ожидает, что я буду держаться от нее на расстоянии, – писал Томаш Лубеньский в одном из писем жене. – В Париже это легче легкого. Но меня удручает, что наши женщины за границей так не скрывают своих слабостей».
Валевская делала все, чтобы «свои слабости» скрывать. Несмотря на подобные морально-нравственные качества кузин, их общество было для нее очень удобно. Присутствие при ней родственниц мужа как-то легализовало в глазах общества ее двусмысленное пребывание в Вене, а потом в Париже. Разумеется, важно было лишь сохранять видимость. О сохранении тайны не могло быть и речи. Польское общество в Вене (а потом в Париже) не имело уже никаких иллюзий об отношениях, связывающих Марию с императором. Об этом говорят письма поляков, находившихся тогда в Вене, и многочисленные визиты в виллу Валевской в Мейдлинге под Веной, наносимые людьми, добивающимися той или иной протекции.
Много говорит за то, что вилла в Мейдлинге сыграла существенную роль в интригах и спорах, раздирающих в то время офицерский состав гвардейского полка легкой кавалерии. 23 августа 1809 года Томаш Лубеньский конфиденциально доносит жене: «Я не писал тебе и о здешних интригах, потому что они малосущественны. Действуют все через жену Анастазия Валевского, хотели было и меня в них втянуть, но я, по счастью, не вмешался…»
Должен с прискорбием сообщить, что это письмо Томаша Лубеньского, два-три других подобных же письма и предположения о связи Валевской с интригой в Финкенштейне – это единственные осязаемые следы политической деятельности «польской супруги Наполеона». Орнано в некотором отношении старается уподобить свою прабабку всемогущим французским фавориткам и одновременно сделать из нее польскую национальную героиню. Он заставляет ее вмешиваться в стратегию и большую политику, совершать важные заграничные поездки, спорить с полководцами и министрами, чуть ли не командовать армией – но безжалостные документы сводят ее политическую роль к участию (допустим, что положительному) в мелких личных интригах или к улаживанию различных дел, требующих протекции императора. Если у Валевской действительно были политические амбиции, то подобное падение с высот «посланнических задач» должно было быть для нее весьма неприятны.
Спустя две недели по приезде в Вену Мария забеременела. По желанию императора, это было официально подтверждено первым императорским медиком Корвисаром. И вот же ирония судьбы! Это самое что ни есть женское достижение Марии станет одновременно ее правым политическим свершением, которое повлечет за собой ощутимые последствия общеевропейского значения. Но они не принесут проку ни самой Марии, ни ее родине.
Беременность Валевской стала для Наполеона, независимо от сентиментальных соображений, событием государственного значения. Впервые он почувствовал полную уверенность, что может стать основателем династии, вопреки утверждениям императрицы Жозефины, которая возлагала на него вину за ее бездетность. Правда, у императора уже был один незаконный отпрыск, родившийся незадолго до знакомства с Валевской от мимолетной связи с Элеонорой Денюель де ля Плэнь Ревель, хорошенькой чтицей сестры, подсунутой ему Мюратом, но в своем отцовстве он не вполне был уверен. Двухлетний Леон (впоследствии граф Шарль Леон, который в будущем должен был стать источником неустанных забот для семьи Бонапартов) был удивительно похож на Наполеона, но император не спешил его признать, так как все еще подозревал, что настоящий отец его – Мюрат. Что же касается Валевской, то даже тень сомнения не омрачала отцовской гордости. После этой героической проверки он имел право и даже обязан был развестись с Жозефиной и поискать новую императрицу, способную дать Франции наследника престола.
Все хорошо информированные мемуаристы подчеркивают заинтересованность и заботливость императора к ребенку, который должен был родиться. Об этом много пишет Констан, это признает даже не любящая Марию Анна Потоцкая, подсовывающая при случае шпильку будущей матери. «Особа, которой я обязан всеми этими любопытными подробностями, – пишет пани Анетка, – располагает письмами императора к Валевской, которые он писал тогда, когда был уверен, что станет отцом. Он именовал ее то chere, то Marie, то Madame и настаивал скорее властно, чем нежно, чтобы она берегла себя. Было видно, что он больше заботится о ребенке, чем о матери. Не так, как писал когда-то Жозефине».
В первых днях октября Наполеон отправил мать своего сына (он с самого начала не сомневался, что родится сын) из Вены в Париж. Но и сейчас еще всячески старались соблюсти видимость. Из писем Томаша Лубеньского видно, что Мария ехала вместе с супругами Витт, сообщая всюду, что возвращается в Польшу. (Некоторые биографы полагают, правда, что в действительности она поехала к матери, в Кернозю, чтобы там рожать.)
XIV
И вновь мы отданы на милость самого странного из биографов – графа Филиппа Антуана д'Орнано. Потому что только он может объяснить нам, как получилось, что внебрачный сын Марии и Наполеона родился не в отцовском Париже, не в материнской Кернозе, а в родовом поместье Валевских – в Валевицах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Мария отправилась в Вену «под предлогом побывать на баденских водах» и появилась там, вероятно, в последних числах июля, спустя три недели после Ваграма. Находящийся по службе в Вене участник ваграмского сражения командир кавалерийского эскадрона Томаш Лубеньский, писал жене 31 июля 1809 года: «Позавчера в театре зашел в ложу супругов Витт, застал там жену Анастазия Валевского, которая рассказала мне о Варшаве, откуда выехала только после ухода австрияков…»
Супруги Витт преданно состояли при Валевской во время ее пребывания в Вене. Юзефа Любомирская, в первом браке Валевская, во втором Витт, бывшая в свойстве с Марией по первому браку, играла при ней роль компаньонки. Эта веселая дама, осуждаемая повсюду за то, что живет одновременно с обоими мужьями, не очень-то годилась в дуэньи, но Валевской вообще не везло на компаньонок. На будущий год, в Париже, ее будет опекать другая племянница старого камергера, княгиня Теодора Яблоновская. Эта разнообразия ради изменяла законному мужу, путешествуя повсюду с любовником, который был моложе ее на двадцать лет, что страшно огорчало Томаша Лубеньского, дружившего с ее мужем, князем Станиславом Яблоновским. «Князь сообщает мне, что княгиня едет с Носажевским и ожидает, что я буду держаться от нее на расстоянии, – писал Томаш Лубеньский в одном из писем жене. – В Париже это легче легкого. Но меня удручает, что наши женщины за границей так не скрывают своих слабостей».
Валевская делала все, чтобы «свои слабости» скрывать. Несмотря на подобные морально-нравственные качества кузин, их общество было для нее очень удобно. Присутствие при ней родственниц мужа как-то легализовало в глазах общества ее двусмысленное пребывание в Вене, а потом в Париже. Разумеется, важно было лишь сохранять видимость. О сохранении тайны не могло быть и речи. Польское общество в Вене (а потом в Париже) не имело уже никаких иллюзий об отношениях, связывающих Марию с императором. Об этом говорят письма поляков, находившихся тогда в Вене, и многочисленные визиты в виллу Валевской в Мейдлинге под Веной, наносимые людьми, добивающимися той или иной протекции.
Много говорит за то, что вилла в Мейдлинге сыграла существенную роль в интригах и спорах, раздирающих в то время офицерский состав гвардейского полка легкой кавалерии. 23 августа 1809 года Томаш Лубеньский конфиденциально доносит жене: «Я не писал тебе и о здешних интригах, потому что они малосущественны. Действуют все через жену Анастазия Валевского, хотели было и меня в них втянуть, но я, по счастью, не вмешался…»
Должен с прискорбием сообщить, что это письмо Томаша Лубеньского, два-три других подобных же письма и предположения о связи Валевской с интригой в Финкенштейне – это единственные осязаемые следы политической деятельности «польской супруги Наполеона». Орнано в некотором отношении старается уподобить свою прабабку всемогущим французским фавориткам и одновременно сделать из нее польскую национальную героиню. Он заставляет ее вмешиваться в стратегию и большую политику, совершать важные заграничные поездки, спорить с полководцами и министрами, чуть ли не командовать армией – но безжалостные документы сводят ее политическую роль к участию (допустим, что положительному) в мелких личных интригах или к улаживанию различных дел, требующих протекции императора. Если у Валевской действительно были политические амбиции, то подобное падение с высот «посланнических задач» должно было быть для нее весьма неприятны.
Спустя две недели по приезде в Вену Мария забеременела. По желанию императора, это было официально подтверждено первым императорским медиком Корвисаром. И вот же ирония судьбы! Это самое что ни есть женское достижение Марии станет одновременно ее правым политическим свершением, которое повлечет за собой ощутимые последствия общеевропейского значения. Но они не принесут проку ни самой Марии, ни ее родине.
Беременность Валевской стала для Наполеона, независимо от сентиментальных соображений, событием государственного значения. Впервые он почувствовал полную уверенность, что может стать основателем династии, вопреки утверждениям императрицы Жозефины, которая возлагала на него вину за ее бездетность. Правда, у императора уже был один незаконный отпрыск, родившийся незадолго до знакомства с Валевской от мимолетной связи с Элеонорой Денюель де ля Плэнь Ревель, хорошенькой чтицей сестры, подсунутой ему Мюратом, но в своем отцовстве он не вполне был уверен. Двухлетний Леон (впоследствии граф Шарль Леон, который в будущем должен был стать источником неустанных забот для семьи Бонапартов) был удивительно похож на Наполеона, но император не спешил его признать, так как все еще подозревал, что настоящий отец его – Мюрат. Что же касается Валевской, то даже тень сомнения не омрачала отцовской гордости. После этой героической проверки он имел право и даже обязан был развестись с Жозефиной и поискать новую императрицу, способную дать Франции наследника престола.
Все хорошо информированные мемуаристы подчеркивают заинтересованность и заботливость императора к ребенку, который должен был родиться. Об этом много пишет Констан, это признает даже не любящая Марию Анна Потоцкая, подсовывающая при случае шпильку будущей матери. «Особа, которой я обязан всеми этими любопытными подробностями, – пишет пани Анетка, – располагает письмами императора к Валевской, которые он писал тогда, когда был уверен, что станет отцом. Он именовал ее то chere, то Marie, то Madame и настаивал скорее властно, чем нежно, чтобы она берегла себя. Было видно, что он больше заботится о ребенке, чем о матери. Не так, как писал когда-то Жозефине».
В первых днях октября Наполеон отправил мать своего сына (он с самого начала не сомневался, что родится сын) из Вены в Париж. Но и сейчас еще всячески старались соблюсти видимость. Из писем Томаша Лубеньского видно, что Мария ехала вместе с супругами Витт, сообщая всюду, что возвращается в Польшу. (Некоторые биографы полагают, правда, что в действительности она поехала к матери, в Кернозю, чтобы там рожать.)
XIV
И вновь мы отданы на милость самого странного из биографов – графа Филиппа Антуана д'Орнано. Потому что только он может объяснить нам, как получилось, что внебрачный сын Марии и Наполеона родился не в отцовском Париже, не в материнской Кернозе, а в родовом поместье Валевских – в Валевицах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61