Рослый угрюмый человек, с гордостью демонстрирующий гостю экземпляры своего зверинца, – это Карл, герцог Курляндский, сын умершего польского короля Августа III Саксонского, некогда выдвигаемый Барской конфедерацией на трон Речи Посполитой. Сорокалетняя герцогиня, старающаяся быть учтивой с Понятовским, – это честолюбивая Францишка Красинская, которая вышла замуж за саксонского принца, чтобы стать со временем польской королевой. В небольшом охотничьем замке Эльстерверд встретились Польша саксонская и Польша Станиславская. Легко себе представить атмосферу этой встречи. Для политических банкротов из Эльстерверда один вид молодого Телка должен был провоцировать вспышку каких угодно чувств.
Вряд ли есть что забавнее чтения старых записок. Уже на следующей странице «Журнала» эльстервердский эпизод находит поразительное историческое завершение. По приезде в Дрезден князь Станислав заносит в «Журнал» следующее: «Побывал у мадам Габленц (гофмейстерина двора), которая показала мне дочь курфюрста, с матерью схожую». Как легко догадаться, речь идет о недавно родившейся дочери курфюрста Фридриха-Августа IV, инфанте Марии-Непомуцене-Августе. Автор «Журнала» искренне бы рассмеялся, если бы ему тогда сказали, что эта маленькая герцогиня отомстит Понятовским за все неудачи своего двоюродного деда Карла из Эльстерверда. Спустя семь лет варшавский сейм, названный Революционным, или Великим, сделал эту маленькую курфюрстину наследницей польского престола – назло Понятовским и в первую очередь самому автору «Журнала»
Описание пребывания князя Станислава в Дрездене занимает в «Журнале» много места. Столица Саксонии еще живет воспоминаниями о существовавшей несколько десятилетий личной унии с Польшей. Польского князя принимают тут с особым почетом. Курфюрст ежедневно приглашает его к обеду. Театры дают в его честь торжественные представления. Со всех сторон устремляются к Понятовскому люди, с благодарностью вспоминающие Польшу. Директор Дрезденской академии художник Джанбатиста Казакова, брат которого, Джиакомо, нашел такой сердечный прием при варшавском дворе, не отступает от польского гостя ни на шаг и засыпает его сведениями об артистической жизни Дрездена. По фазаньему заповеднику князя водит управляющий Франц, который служил некогда в Белостоке у дяди покойного гетмана Клеменса Браницкого…
Являются к князю и представители польской колонии в Дрездене. Наносит визит князю человек трагической судьбы – Петр Потоцкий, некогда маршал Барской конфедерации. «Был он в московском плену, оттуда освободился, когда все смуты в стране утихли, приказал написать на дверях дома, который он снял: „Silent arma“, теперь же, как говорят, занимается алхимией». Приходят и другие люди. Не все визиты носят бескорыстный характер. Автор «Журнала» отнюдь этого не скрывает: «Был у меня человек, молодой, поляк родом, по имени Новацкий. Учится художеству. Мало проблесков являет. По-польски совсем не умеет. Показал мне свои работы. Взял у него несколько рисунков, дабы поощрить его и дать ему вспомоществование».
Во время пребывания в Дрездене князь Станислав посещает и близлежащую крепость Кенигштейн. Толщина стен этой фортеции должным образом оценена владельцем огромного состояния на Украине, который находит ее «отменной для сохранения картин и драгоценностей». Пользуясь случаем, он запечатлевает для нас мало известную деталь, очень характерную для нравов той поры: «Находится там еще под арестом секретарь министра графа Брюля, по имени Минцель. Он выдал секрет прусскому королю, потому-то король столь неожиданно и быстро вошел в Саксонию. И голову бы ему отрубили, кабы защитник его не доказал, что измену эту он учинил, не имея годами платы».
Из Дрездена польская делегация направляется в саксонский промышленный район Гернгут. Здесь он должен уладить с финансистами одну из самых важных миссий, порученных в Варшаве, – заполучить кредиты для тизенгаузовских мануфактур. Но с первого взгляда видно, что князь Станислав не расположен к этому делу. Всю затею Тизенгауза он расценивает как бессмысленную блажь, открыто подтрунивает над опальным фаворитом, который «истратил миллионы на домища о шести этажах да на город с высокими стенами, в коем фабрикам и фабрикантам помещаться». Он считает, что еще хорошо, что «из всей этой блажи одни стены получились», и отнюдь не скрывает, что гернгутская миссия задумана вопреки его воле, что едет он туда по приказу короля. При таком настроении главы делегации трудная финансово-экономическая миссия и не могла закончиться успешно. И в самом деле, она потерпела полное фиаско. Правда, потом князь оправдывался тем, что пускался во все переговоры, что нашел людей подходящих и достойных уважения, но они сказали, что «еще не располагают достаточными данными, чтобы взяться за столь серьезное предприятие. И пришлось все дело отложить».
Известие об отказе в кредитах пришло в Польшу в августе 1784 года. Спустя несколько месяцев бывший надворный литовский подскарбий скончался. Известие из саксонского города Гернгут было, надо думать, последним гвоздем в крышку гроба этого несчастного человека.
Королевский племянник, обычно такой обстоятельный и исполнительный, отнесся к делу с кредитами для Тизенгауза с вероломным легкомыслием. Доказательством этому было хотя бы то, что об этом улаженном – а вернее, так и неулаженном – деле мы узнаем только из написанных много лет спустя воспоминаний. Зато в «Журнале» он обходит эту тему полным молчанием. Из «Журнала» можно сделать вывод, что единственным предметом княжеской заинтересованности во время его пребывания в Гернгуте было находящееся в этом городе общество братьев и сестер евангелического единства. Под этим названием скрывалась известная секта моравских братьев, которые после изгнания из Чехии и Моравии поселились в Гернгуте и организовали тут целый комбинат образцовых промышленных предприятий. Все время пребывания в Гернгуте князь поддерживает с членами секты оживленные отношения, посещает их мастерские, вникает в самые мелкие детали их религиозных и моральных правил. Обычно сухой, холодный стиль «Журнала» приобретает какое-то особое тепло, когда князь касается моравских братьев. Связанные с Гернгутом симпатии и антипатии князя, очевидно, объясняются чисто психологическими причинами. В деле Тизенгауза у него вызывают неприязнь черты характера бывшего фаворита, столь чуждые его собственной натуре. В гернгутских сектантах он находит свои собственные черты: суровую нравственность, систематичность и хозяйственную предприимчивость. Читая в «Журнале» восторги по поводу моравских братьев, отлично понимаешь, почему этот самый необычный из Понятовских не имел признания у польской шляхты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Вряд ли есть что забавнее чтения старых записок. Уже на следующей странице «Журнала» эльстервердский эпизод находит поразительное историческое завершение. По приезде в Дрезден князь Станислав заносит в «Журнал» следующее: «Побывал у мадам Габленц (гофмейстерина двора), которая показала мне дочь курфюрста, с матерью схожую». Как легко догадаться, речь идет о недавно родившейся дочери курфюрста Фридриха-Августа IV, инфанте Марии-Непомуцене-Августе. Автор «Журнала» искренне бы рассмеялся, если бы ему тогда сказали, что эта маленькая герцогиня отомстит Понятовским за все неудачи своего двоюродного деда Карла из Эльстерверда. Спустя семь лет варшавский сейм, названный Революционным, или Великим, сделал эту маленькую курфюрстину наследницей польского престола – назло Понятовским и в первую очередь самому автору «Журнала»
Описание пребывания князя Станислава в Дрездене занимает в «Журнале» много места. Столица Саксонии еще живет воспоминаниями о существовавшей несколько десятилетий личной унии с Польшей. Польского князя принимают тут с особым почетом. Курфюрст ежедневно приглашает его к обеду. Театры дают в его честь торжественные представления. Со всех сторон устремляются к Понятовскому люди, с благодарностью вспоминающие Польшу. Директор Дрезденской академии художник Джанбатиста Казакова, брат которого, Джиакомо, нашел такой сердечный прием при варшавском дворе, не отступает от польского гостя ни на шаг и засыпает его сведениями об артистической жизни Дрездена. По фазаньему заповеднику князя водит управляющий Франц, который служил некогда в Белостоке у дяди покойного гетмана Клеменса Браницкого…
Являются к князю и представители польской колонии в Дрездене. Наносит визит князю человек трагической судьбы – Петр Потоцкий, некогда маршал Барской конфедерации. «Был он в московском плену, оттуда освободился, когда все смуты в стране утихли, приказал написать на дверях дома, который он снял: „Silent arma“, теперь же, как говорят, занимается алхимией». Приходят и другие люди. Не все визиты носят бескорыстный характер. Автор «Журнала» отнюдь этого не скрывает: «Был у меня человек, молодой, поляк родом, по имени Новацкий. Учится художеству. Мало проблесков являет. По-польски совсем не умеет. Показал мне свои работы. Взял у него несколько рисунков, дабы поощрить его и дать ему вспомоществование».
Во время пребывания в Дрездене князь Станислав посещает и близлежащую крепость Кенигштейн. Толщина стен этой фортеции должным образом оценена владельцем огромного состояния на Украине, который находит ее «отменной для сохранения картин и драгоценностей». Пользуясь случаем, он запечатлевает для нас мало известную деталь, очень характерную для нравов той поры: «Находится там еще под арестом секретарь министра графа Брюля, по имени Минцель. Он выдал секрет прусскому королю, потому-то король столь неожиданно и быстро вошел в Саксонию. И голову бы ему отрубили, кабы защитник его не доказал, что измену эту он учинил, не имея годами платы».
Из Дрездена польская делегация направляется в саксонский промышленный район Гернгут. Здесь он должен уладить с финансистами одну из самых важных миссий, порученных в Варшаве, – заполучить кредиты для тизенгаузовских мануфактур. Но с первого взгляда видно, что князь Станислав не расположен к этому делу. Всю затею Тизенгауза он расценивает как бессмысленную блажь, открыто подтрунивает над опальным фаворитом, который «истратил миллионы на домища о шести этажах да на город с высокими стенами, в коем фабрикам и фабрикантам помещаться». Он считает, что еще хорошо, что «из всей этой блажи одни стены получились», и отнюдь не скрывает, что гернгутская миссия задумана вопреки его воле, что едет он туда по приказу короля. При таком настроении главы делегации трудная финансово-экономическая миссия и не могла закончиться успешно. И в самом деле, она потерпела полное фиаско. Правда, потом князь оправдывался тем, что пускался во все переговоры, что нашел людей подходящих и достойных уважения, но они сказали, что «еще не располагают достаточными данными, чтобы взяться за столь серьезное предприятие. И пришлось все дело отложить».
Известие об отказе в кредитах пришло в Польшу в августе 1784 года. Спустя несколько месяцев бывший надворный литовский подскарбий скончался. Известие из саксонского города Гернгут было, надо думать, последним гвоздем в крышку гроба этого несчастного человека.
Королевский племянник, обычно такой обстоятельный и исполнительный, отнесся к делу с кредитами для Тизенгауза с вероломным легкомыслием. Доказательством этому было хотя бы то, что об этом улаженном – а вернее, так и неулаженном – деле мы узнаем только из написанных много лет спустя воспоминаний. Зато в «Журнале» он обходит эту тему полным молчанием. Из «Журнала» можно сделать вывод, что единственным предметом княжеской заинтересованности во время его пребывания в Гернгуте было находящееся в этом городе общество братьев и сестер евангелического единства. Под этим названием скрывалась известная секта моравских братьев, которые после изгнания из Чехии и Моравии поселились в Гернгуте и организовали тут целый комбинат образцовых промышленных предприятий. Все время пребывания в Гернгуте князь поддерживает с членами секты оживленные отношения, посещает их мастерские, вникает в самые мелкие детали их религиозных и моральных правил. Обычно сухой, холодный стиль «Журнала» приобретает какое-то особое тепло, когда князь касается моравских братьев. Связанные с Гернгутом симпатии и антипатии князя, очевидно, объясняются чисто психологическими причинами. В деле Тизенгауза у него вызывают неприязнь черты характера бывшего фаворита, столь чуждые его собственной натуре. В гернгутских сектантах он находит свои собственные черты: суровую нравственность, систематичность и хозяйственную предприимчивость. Читая в «Журнале» восторги по поводу моравских братьев, отлично понимаешь, почему этот самый необычный из Понятовских не имел признания у польской шляхты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51