Я хочу облобызать ручку господина директора… я… я… ничтожество. – В глазах Уткина показались слезы.
– Что с тобой! Очнись, – тряхнул его за плечи Спиритавичюс.
– Мое сердце разрывается. Да, разрывается… Кто я? Пес!.. Я собачонка, которая вынюхивает грязные следы в гроссбухах дельцов. Чтобы собачонка исподтишка не укусила, ей изредка дают пойло и швыряют кусок мяса. Вылакали, что было подано, облизались… Вкусно… Вкусно было, да больше хозяин не дает… Ха-ха-ха!..
У Уткина был ужасный вид. Его волосы растрепались, конец твердого крахмального воротничка уперся в щеку, а серые глаза впились в Спиритавичюса. Облик начальника менялся в его глазах, принимая разные фантастические очертания. Круглое, как луна, лицо Спиритавичюса то приближалось, то удалялось, уменьшаясь до размеров мизинца. По-детски невинная улыбка директора преследовала Уткина, ему казалось, что над ним глумятся.
– Нет! Я не пес… Я аф-ф-ф-ицер!.. Поручик драгунского полка!.. Я могу вас вызвать на дуэль! Уберите от меня это свиное рыло… а то останется мокрое место… – качаясь, лепетал Уткин.
– Господин Уткин!.. Что с вами?! Это же господин директор, – шептал ему на ухо испуганный Пискорскис.
– Для кого директор… для кого тесть… а для меня свиное рыло. Что, не нравится? Тогда взяточник!.. Обер-взяточник! А я его помощник… Все мы взяточники!.. Ха-ха-ха!!!
На Уткина нашло полное затмение. Он схватил со стола пустой графин и что было сил швырнул в стену. Мелкие осколки со звоном брызнули во все стороны…
– Господин директор… господин директ… – шептали с обеих сторон Пискорскис и Пищикас. – Не обращайте внимания… Он человек неплохой, на него это часто находит… Это белая горячка… Пройдет… Извинится… Посторонних нет…
– Дети!.. – подобрав с пола горлышко графина и вертя его в пальцах, медленно ответил Спиритавичюс. – Прости ему, господи, ибо не ведает, что творит… Вот стеклышко… горлышко от графина… он прекратил свое существование, выполнил свой долг до конца. Сколько радости доставил он людям! И вот как воздал ему за это человек… Но у меня не то горлышко! Меня за горло не возьмешь. У меня шея крепкая, ее не свернешь. На ней лежит государственный бюджет, на ней лежит…
В коридоре гостиницы раздался стук и послышался звонкий женский смех. Дверь внезапно отворилась, и в ней появился рослый парень со всклокоченными кудрями, которого поддерживали под руки две веселые девицы. Это были те самые танцовщицы, которые до рассвета просидели у чиновников на коленях, а потом скрылись.
– Альгюкас!.. Ты?… – вытаращил глаза Спиритавичюс.
– Я… Не я… Ты… Не ты… Мне все равно… Мне все… А ты, папаша, иди-ка к матери… она беспокоится, волнуется… И вообще, папа, врач, кажется, запретил тебе пить?…
– Цыц, поросенок! Сопли утри! Не тебе меня учить. Иди, куда шел.
– А куда я иду?… Знаешь, фатер, куда я иду? А?! К черту я иду, однако… в приятной компании… – Альгирдас Спиритавичюс, вечный студент первого курса гуманитарного факультета, оглядел спутниц, которые, явно желая поиздеваться, привели его к отцу, и погрозил им пальцем… Единственный сынок Спиритавичюса доставлял родителям много неприятностей и хлопот. Мать не могла справиться с ним, а отец давно махнул на сына рукой.
– Что тебе надо от меня?… – с горечью спросил директор.
– Что мне надо?… – скривив лицо, ответил Альгис. – Ты не знаешь, что мне надо? Немного. Деньги и отдельный… кабинет…
Культурное времяпрепровождение
Хотя Пищикас своими склонностями и некоторыми свойствами характера доставлял немало хлопот женатым коллегам, тяжелые жернова обыденщины перемалывали в муку все обиды, а время заносило их пылью. Третий помощник, несмотря ни на что, оставался незаменимым организатором всех увеселений и удовольствий. Когда «календарь развлечений» ответственных чинов балансовой инспекции не сулил ничего из ряда вон выходящего, а домашние вечеринки надоедали, соратники, объединенные общими заботами, работой и хлопотами, собирались на квартире у Пищикаса, чтобы переброситься в картишки или, как говорил Спиритавичюс, поглядеть на чертовы образки, Пискорскис, который не переносил грубости, называл это «культурным времяпрепровождением».
Сборища не случайно устраивались у Пищикаса. Он жил в самом центре, на улице Донелайтиса, неподалеку от статуи Свободы и памятника неизвестному солдату. Третий помощник снимал укромный уголок у одной благорасположенной вдовы, которая, хоть и была старше квартиранта целым десятком лет, пеклась о нем не только, как мать. Она часто готовила ему завтраки: блинчики, вареные яйца, кофе и какао, реже – обеды, потому что Пищикас, как правило, обедал в тех домах, где числился «другом семьи». Он аккуратно платил ей немалую сумму, и, естественно, вдова охотно исполняла любой каприз квартиранта и заботилась, чтобы то, что не положено, не проникало за стены ее квартиры.
В этом, приютившемся под сенью лип, одноэтажном особняке, стены которого заросли диким виноградом, по вечерам собирались люди разных профессий и склонностей; тут происходили таинственные, порой довольно шумные пирушки, о которых даже злые языки ничего толком не могли рассказать.
На этот раз как-то неожиданно составилась партия в преферанс. Компания подобралась на славу: чиновники инспекции и новоявленный знакомый господин Фиш. Последний был по природе человек стеснительный. Он долго и мучительно искал подхода к чиновникам, чтобы они сочли его достойным знакомства человеком. Ждать он больше не мог, а дать боялся, потому и решился сесть за карточный стол, чтобы таким образом отделаться от денег, предназначенных для взятки.
Несколько часов они перекидывались «дьявольскими образками», писали висты и птички, пока Пищикас, сдвинув на середину стола ворох банкнот, не вскричал:
– К черту птичек! Хватит клевать по зернышку! Время – деньги!.. Давайте в очко!
– Правильно, – дружно гаркнули все.
Уткин, смяв испещренный цифрами листок, швырнул его в угол. В руках Пищикаса хрустнула колода, и под каждую руку легло по карте.
Господин Фиш, впервые попавший в такое общество, благосклонно принял предложение хозяина. Ему не терпелось проиграться, извиниться и уйти. Карты не доставляли коммерсанту никакого удовольствия. Он в душе обрадовался, что игра переменилась. Очко было ему более или менее знакомо, и он надеялся, что хранители государственной казны обчистят его гораздо быстрее, чем в преферанс. Он несколько раз играл на весь банк, и ему везло – он все время перебирал. Наконец он выскреб из кошелька последние бумажки, встал, вежливо раскланялся и хотел уйти.
– Что?… Гость уже покидает нас? – засуетились чиновники.
– Побойтесь бога!..
– Ни за что не пустим!.. – подскочил Пищикас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
– Что с тобой! Очнись, – тряхнул его за плечи Спиритавичюс.
– Мое сердце разрывается. Да, разрывается… Кто я? Пес!.. Я собачонка, которая вынюхивает грязные следы в гроссбухах дельцов. Чтобы собачонка исподтишка не укусила, ей изредка дают пойло и швыряют кусок мяса. Вылакали, что было подано, облизались… Вкусно… Вкусно было, да больше хозяин не дает… Ха-ха-ха!..
У Уткина был ужасный вид. Его волосы растрепались, конец твердого крахмального воротничка уперся в щеку, а серые глаза впились в Спиритавичюса. Облик начальника менялся в его глазах, принимая разные фантастические очертания. Круглое, как луна, лицо Спиритавичюса то приближалось, то удалялось, уменьшаясь до размеров мизинца. По-детски невинная улыбка директора преследовала Уткина, ему казалось, что над ним глумятся.
– Нет! Я не пес… Я аф-ф-ф-ицер!.. Поручик драгунского полка!.. Я могу вас вызвать на дуэль! Уберите от меня это свиное рыло… а то останется мокрое место… – качаясь, лепетал Уткин.
– Господин Уткин!.. Что с вами?! Это же господин директор, – шептал ему на ухо испуганный Пискорскис.
– Для кого директор… для кого тесть… а для меня свиное рыло. Что, не нравится? Тогда взяточник!.. Обер-взяточник! А я его помощник… Все мы взяточники!.. Ха-ха-ха!!!
На Уткина нашло полное затмение. Он схватил со стола пустой графин и что было сил швырнул в стену. Мелкие осколки со звоном брызнули во все стороны…
– Господин директор… господин директ… – шептали с обеих сторон Пискорскис и Пищикас. – Не обращайте внимания… Он человек неплохой, на него это часто находит… Это белая горячка… Пройдет… Извинится… Посторонних нет…
– Дети!.. – подобрав с пола горлышко графина и вертя его в пальцах, медленно ответил Спиритавичюс. – Прости ему, господи, ибо не ведает, что творит… Вот стеклышко… горлышко от графина… он прекратил свое существование, выполнил свой долг до конца. Сколько радости доставил он людям! И вот как воздал ему за это человек… Но у меня не то горлышко! Меня за горло не возьмешь. У меня шея крепкая, ее не свернешь. На ней лежит государственный бюджет, на ней лежит…
В коридоре гостиницы раздался стук и послышался звонкий женский смех. Дверь внезапно отворилась, и в ней появился рослый парень со всклокоченными кудрями, которого поддерживали под руки две веселые девицы. Это были те самые танцовщицы, которые до рассвета просидели у чиновников на коленях, а потом скрылись.
– Альгюкас!.. Ты?… – вытаращил глаза Спиритавичюс.
– Я… Не я… Ты… Не ты… Мне все равно… Мне все… А ты, папаша, иди-ка к матери… она беспокоится, волнуется… И вообще, папа, врач, кажется, запретил тебе пить?…
– Цыц, поросенок! Сопли утри! Не тебе меня учить. Иди, куда шел.
– А куда я иду?… Знаешь, фатер, куда я иду? А?! К черту я иду, однако… в приятной компании… – Альгирдас Спиритавичюс, вечный студент первого курса гуманитарного факультета, оглядел спутниц, которые, явно желая поиздеваться, привели его к отцу, и погрозил им пальцем… Единственный сынок Спиритавичюса доставлял родителям много неприятностей и хлопот. Мать не могла справиться с ним, а отец давно махнул на сына рукой.
– Что тебе надо от меня?… – с горечью спросил директор.
– Что мне надо?… – скривив лицо, ответил Альгис. – Ты не знаешь, что мне надо? Немного. Деньги и отдельный… кабинет…
Культурное времяпрепровождение
Хотя Пищикас своими склонностями и некоторыми свойствами характера доставлял немало хлопот женатым коллегам, тяжелые жернова обыденщины перемалывали в муку все обиды, а время заносило их пылью. Третий помощник, несмотря ни на что, оставался незаменимым организатором всех увеселений и удовольствий. Когда «календарь развлечений» ответственных чинов балансовой инспекции не сулил ничего из ряда вон выходящего, а домашние вечеринки надоедали, соратники, объединенные общими заботами, работой и хлопотами, собирались на квартире у Пищикаса, чтобы переброситься в картишки или, как говорил Спиритавичюс, поглядеть на чертовы образки, Пискорскис, который не переносил грубости, называл это «культурным времяпрепровождением».
Сборища не случайно устраивались у Пищикаса. Он жил в самом центре, на улице Донелайтиса, неподалеку от статуи Свободы и памятника неизвестному солдату. Третий помощник снимал укромный уголок у одной благорасположенной вдовы, которая, хоть и была старше квартиранта целым десятком лет, пеклась о нем не только, как мать. Она часто готовила ему завтраки: блинчики, вареные яйца, кофе и какао, реже – обеды, потому что Пищикас, как правило, обедал в тех домах, где числился «другом семьи». Он аккуратно платил ей немалую сумму, и, естественно, вдова охотно исполняла любой каприз квартиранта и заботилась, чтобы то, что не положено, не проникало за стены ее квартиры.
В этом, приютившемся под сенью лип, одноэтажном особняке, стены которого заросли диким виноградом, по вечерам собирались люди разных профессий и склонностей; тут происходили таинственные, порой довольно шумные пирушки, о которых даже злые языки ничего толком не могли рассказать.
На этот раз как-то неожиданно составилась партия в преферанс. Компания подобралась на славу: чиновники инспекции и новоявленный знакомый господин Фиш. Последний был по природе человек стеснительный. Он долго и мучительно искал подхода к чиновникам, чтобы они сочли его достойным знакомства человеком. Ждать он больше не мог, а дать боялся, потому и решился сесть за карточный стол, чтобы таким образом отделаться от денег, предназначенных для взятки.
Несколько часов они перекидывались «дьявольскими образками», писали висты и птички, пока Пищикас, сдвинув на середину стола ворох банкнот, не вскричал:
– К черту птичек! Хватит клевать по зернышку! Время – деньги!.. Давайте в очко!
– Правильно, – дружно гаркнули все.
Уткин, смяв испещренный цифрами листок, швырнул его в угол. В руках Пищикаса хрустнула колода, и под каждую руку легло по карте.
Господин Фиш, впервые попавший в такое общество, благосклонно принял предложение хозяина. Ему не терпелось проиграться, извиниться и уйти. Карты не доставляли коммерсанту никакого удовольствия. Он в душе обрадовался, что игра переменилась. Очко было ему более или менее знакомо, и он надеялся, что хранители государственной казны обчистят его гораздо быстрее, чем в преферанс. Он несколько раз играл на весь банк, и ему везло – он все время перебирал. Наконец он выскреб из кошелька последние бумажки, встал, вежливо раскланялся и хотел уйти.
– Что?… Гость уже покидает нас? – засуетились чиновники.
– Побойтесь бога!..
– Ни за что не пустим!.. – подскочил Пищикас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49