Была или нет связь между первой и второй ложью (да, ложью, ибо это умолчание было для меня хуже лжи), имела или нет та и другая ложь касательство к исчезновению моей жены – самый факт лжи был очевиден, жесток, непоправим, и стократ тяжелей было мне оттого, что я не мог с ней по этому поводу объясниться. Та, которой я дорожил больше всего на свете, которую я нежно любил, любил, больше себя самого, больше своей работы, больше даже, чем воспоминания о своих родителях, – именно она оказалась способной скрывать, обманывать, лгать. Если такое возможно, значит, возможно все, абсолютно все. Любая катастрофа…
Катастрофа? Но какая же катастрофа могла произойти с Пат? Я вдруг понял, как глупо себя веду. Недомолвки, ложь, обман – какое они имели значение сейчас, когда Пат исчезла! Ее лжи я, возможно, со временем найду какое-то объяснение, но найду ли я Пат? Где она в эту минуту? Мэрфи говорил о ловушке… Ловушка! Это сухое и жестокое репортерское словечко, пожалуй, точнее всего выражало суть происшедшего. Жертва неведомого мне шантажиста, Пат у него в руках, Пат страдает, Пат подвергается пыткам… если она еще жива…
Может быть, Пат умерла. И я больше никогда ее не увижу, никогда не услышу ее голоса, не дотронусь до нее, не поговорю с нею… А я сижу тут и, как последний кретин, размышляю о том, почему она солгала и смогу ли я по-прежнему ее любить!
Я чуть не завыл.
Единственное, что может меня отвлечь, – это напиться. Не для того чтоб забыть, а чтоб хоть чуточку приглушить свою боль. Я спустился в бар; он оказался закрыт. Как лунатик, вышел из гостиницы и стал переходить улицу. Такси, которое поворачивало возле Марбл-Арч, едва не сбило меня с ног; шофер прорычал в мой адрес ругательство, но я ничего не слышал. Я свернул на Оксфорд-стрит; по тротуару неторопливо дефилировали воскресные толпы; я отчаянно протискивался сквозь них, но ни одна душа не обращала на меня внимания. В бесстрастности лондонца есть что-то бычье. Я ткнулся в один бар, в другой – везде закрыто; свернул на поперечную улицу – то же самое. Найти воскресным вечером в Лондоне спиртное – все равно что найти его на Луне. По воскресеньям в Лондоне тишина и благолепие, как на кладбище.
Я вернулся на Оксфорд-стрит. Автобусы и такси застывали перед красным огнем светофора, будто отлитые в бронзе. Я заглядывал в лица людей, я пытался поймать чей-нибудь взгляд; я был одинок. Я знал, что никто мне не в силах помочь, но мне так было нужно почувствовать рядом живое человеческое тепло. А мимо шли и шли сотни и тысячи чужих и равнодушных людей – шли лондонцы.
Я снова пересек площадь и вошел в Гайд-парк. Взобравшись на лесенки, воскресные проповедники что-то вещали про мир и братство; я вслушивался в их слова, я пытался вникнуть в смысл этих речей – лишь для того, чтобы убежать от своей тоски. Но они говорили на языке, которого я не понимал. И я не испытывал никаких братских чувств к окружавшим их кучкам людей – к простоволосым домашним хозяйкам с окурками в зубах, к плешивым старичкам и круглолицым юнцам. Эти люди были непохожи ни на Пат, ни на меня; они были из другого теста, они были жители другой планеты.
И у детей, гонявших обручи по газонам, и у женщин, сидевших рядком с вязаньем в руках, – что могло быть у них общего со мной? Я не знал, на каком языке с ними заговорить, я не нашел бы слов, которые были бы им понятны. Можно сказать незнакомому жителю Нью-Йорка, Парижа, Мадрида: «Я потерял жену, и мне очень худо». Но жителю Лондона такого не скажешь. Меня бы просто не поняли, это прозвучало бы нелепо и дико, это прозвучало бы непристойно.
Я был в этом городе, как в тюрьме – двенадцать миллионов людей, десятки тысяч улиц, более ста квадратных миль долин и холмов, покрытых домами… И я не мог выйти отсюда на волю, потому что лишь здесь я еще мог надеяться обрести свою Пат.
Я рухнул на скамью. В тихой воде озера играло солнце, на деревьях щебетали птицы, изумрудными были лужайки… Меня сковало оцепенение. Боль понемногу успокаивалась, уступая место смертельной скуке, совершенно особой, чисто лондонской воскресной скуке. Когда-то я ненавидел воскресенье. В Нью-Йорке, в Милуоки, в Оксфорде, в Чикаго – везде я скучал в этот день. И я всегда радовался в понедельник, что начинается новая неделя, – все равно радовался, даже если предстояла тяжелая работа, и в школе было уныло и хмуро, и неделя не сулила ничего веселого. Но потом, когда я познакомился с Пат, все сразу переменилось, и теперь я уже обожал воскресенье, наши с ней воскресенья; я всю неделю ждал этого дня, потому что в воскресенье она безраздельно принадлежала мне, а я безраздельно принадлежал ей.
Теперь воскресенье стало опять ненавистным. Означало ли это, что я примирился с исчезновением Пат?…
Время шло; женщины сворачивали свое рукоделие и уходили; уходили усталые дети с обручами под мышкой; на деревьях погасли закатные блики. Медленно опускалась ночь, почернели дорожки, растворились в газонах тропинки. Я все сидел на скамье. Если бы не ворчливый сторож с тяжелой связкой ключей, я бы провел в Гайд-парке всю ночь, ко всему безучастный, не боясь ни привидений, ни вампиров, ни просто убийц.
Глава седьмая
– Можно попросить к телефону мисс Кэтрин Вильсон?
– Кто ее спрашивает?
Голос был сух и недружелюбен. Но меня это не обескуражило. От моего вчерашнего уныния не осталось и следа, я проснулся в отличном настроении и ощущал себя свежим, бодрым, готовым к бою. Что мне все трудности, все препятствия, что мне эта невинная ложь, которую когда-то позволила себе Пат! Главное – я люблю ее, люблю сильнее всего на свете, и я ее отыщу любой ценой, пойду ради этого на все, вплоть до убийства! Окажется неспособной полиция – что ж, буду бороться один… Официант принес мне завтрак (типичный лондонский завтрак, состоящий из чая и рыбных консервов, но даже вид и запах этой еды не смогли омрачить моей радости), он подал мне фирменный конверт Скотланд-Ярда; сержант Бейли каллиграфическим почерком извещал меня, что, выполняя приказ своего начальника, сэра Джона Мэрфи, он нашел адрес мисс Кэтрин Вильсон; в 1945 году она проживала в доме номер 57 по Эджвер-Роуд, и телефон у нее был 03–27. Паддингтонская линия. Никаких других сведений он не нашел и надеется, что этот адрес, несмотря на свою давность, все же мне пригодится.
И вот оказалось, что паддингтонская линия до сих пор существует и дама, ответившая мне, как будто даже знает, кто такая мисс Кэтрин Вильсон. Это был, по-моему, первый случай после отъезда Пат, когда что-то работало нормально. Стоило ли принимать к сердцу такой пустяк, как нелюбезность моей собеседницы? Все равно фортуна теперь на моей стороне!
– Я муж одной ее подруги, – ответил я и сам удивился своему уверенному тону, ибо каких-нибудь сорок восемь часов назад я еще и не подозревал о существовании мисс Кэтрин Вильсон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Катастрофа? Но какая же катастрофа могла произойти с Пат? Я вдруг понял, как глупо себя веду. Недомолвки, ложь, обман – какое они имели значение сейчас, когда Пат исчезла! Ее лжи я, возможно, со временем найду какое-то объяснение, но найду ли я Пат? Где она в эту минуту? Мэрфи говорил о ловушке… Ловушка! Это сухое и жестокое репортерское словечко, пожалуй, точнее всего выражало суть происшедшего. Жертва неведомого мне шантажиста, Пат у него в руках, Пат страдает, Пат подвергается пыткам… если она еще жива…
Может быть, Пат умерла. И я больше никогда ее не увижу, никогда не услышу ее голоса, не дотронусь до нее, не поговорю с нею… А я сижу тут и, как последний кретин, размышляю о том, почему она солгала и смогу ли я по-прежнему ее любить!
Я чуть не завыл.
Единственное, что может меня отвлечь, – это напиться. Не для того чтоб забыть, а чтоб хоть чуточку приглушить свою боль. Я спустился в бар; он оказался закрыт. Как лунатик, вышел из гостиницы и стал переходить улицу. Такси, которое поворачивало возле Марбл-Арч, едва не сбило меня с ног; шофер прорычал в мой адрес ругательство, но я ничего не слышал. Я свернул на Оксфорд-стрит; по тротуару неторопливо дефилировали воскресные толпы; я отчаянно протискивался сквозь них, но ни одна душа не обращала на меня внимания. В бесстрастности лондонца есть что-то бычье. Я ткнулся в один бар, в другой – везде закрыто; свернул на поперечную улицу – то же самое. Найти воскресным вечером в Лондоне спиртное – все равно что найти его на Луне. По воскресеньям в Лондоне тишина и благолепие, как на кладбище.
Я вернулся на Оксфорд-стрит. Автобусы и такси застывали перед красным огнем светофора, будто отлитые в бронзе. Я заглядывал в лица людей, я пытался поймать чей-нибудь взгляд; я был одинок. Я знал, что никто мне не в силах помочь, но мне так было нужно почувствовать рядом живое человеческое тепло. А мимо шли и шли сотни и тысячи чужих и равнодушных людей – шли лондонцы.
Я снова пересек площадь и вошел в Гайд-парк. Взобравшись на лесенки, воскресные проповедники что-то вещали про мир и братство; я вслушивался в их слова, я пытался вникнуть в смысл этих речей – лишь для того, чтобы убежать от своей тоски. Но они говорили на языке, которого я не понимал. И я не испытывал никаких братских чувств к окружавшим их кучкам людей – к простоволосым домашним хозяйкам с окурками в зубах, к плешивым старичкам и круглолицым юнцам. Эти люди были непохожи ни на Пат, ни на меня; они были из другого теста, они были жители другой планеты.
И у детей, гонявших обручи по газонам, и у женщин, сидевших рядком с вязаньем в руках, – что могло быть у них общего со мной? Я не знал, на каком языке с ними заговорить, я не нашел бы слов, которые были бы им понятны. Можно сказать незнакомому жителю Нью-Йорка, Парижа, Мадрида: «Я потерял жену, и мне очень худо». Но жителю Лондона такого не скажешь. Меня бы просто не поняли, это прозвучало бы нелепо и дико, это прозвучало бы непристойно.
Я был в этом городе, как в тюрьме – двенадцать миллионов людей, десятки тысяч улиц, более ста квадратных миль долин и холмов, покрытых домами… И я не мог выйти отсюда на волю, потому что лишь здесь я еще мог надеяться обрести свою Пат.
Я рухнул на скамью. В тихой воде озера играло солнце, на деревьях щебетали птицы, изумрудными были лужайки… Меня сковало оцепенение. Боль понемногу успокаивалась, уступая место смертельной скуке, совершенно особой, чисто лондонской воскресной скуке. Когда-то я ненавидел воскресенье. В Нью-Йорке, в Милуоки, в Оксфорде, в Чикаго – везде я скучал в этот день. И я всегда радовался в понедельник, что начинается новая неделя, – все равно радовался, даже если предстояла тяжелая работа, и в школе было уныло и хмуро, и неделя не сулила ничего веселого. Но потом, когда я познакомился с Пат, все сразу переменилось, и теперь я уже обожал воскресенье, наши с ней воскресенья; я всю неделю ждал этого дня, потому что в воскресенье она безраздельно принадлежала мне, а я безраздельно принадлежал ей.
Теперь воскресенье стало опять ненавистным. Означало ли это, что я примирился с исчезновением Пат?…
Время шло; женщины сворачивали свое рукоделие и уходили; уходили усталые дети с обручами под мышкой; на деревьях погасли закатные блики. Медленно опускалась ночь, почернели дорожки, растворились в газонах тропинки. Я все сидел на скамье. Если бы не ворчливый сторож с тяжелой связкой ключей, я бы провел в Гайд-парке всю ночь, ко всему безучастный, не боясь ни привидений, ни вампиров, ни просто убийц.
Глава седьмая
– Можно попросить к телефону мисс Кэтрин Вильсон?
– Кто ее спрашивает?
Голос был сух и недружелюбен. Но меня это не обескуражило. От моего вчерашнего уныния не осталось и следа, я проснулся в отличном настроении и ощущал себя свежим, бодрым, готовым к бою. Что мне все трудности, все препятствия, что мне эта невинная ложь, которую когда-то позволила себе Пат! Главное – я люблю ее, люблю сильнее всего на свете, и я ее отыщу любой ценой, пойду ради этого на все, вплоть до убийства! Окажется неспособной полиция – что ж, буду бороться один… Официант принес мне завтрак (типичный лондонский завтрак, состоящий из чая и рыбных консервов, но даже вид и запах этой еды не смогли омрачить моей радости), он подал мне фирменный конверт Скотланд-Ярда; сержант Бейли каллиграфическим почерком извещал меня, что, выполняя приказ своего начальника, сэра Джона Мэрфи, он нашел адрес мисс Кэтрин Вильсон; в 1945 году она проживала в доме номер 57 по Эджвер-Роуд, и телефон у нее был 03–27. Паддингтонская линия. Никаких других сведений он не нашел и надеется, что этот адрес, несмотря на свою давность, все же мне пригодится.
И вот оказалось, что паддингтонская линия до сих пор существует и дама, ответившая мне, как будто даже знает, кто такая мисс Кэтрин Вильсон. Это был, по-моему, первый случай после отъезда Пат, когда что-то работало нормально. Стоило ли принимать к сердцу такой пустяк, как нелюбезность моей собеседницы? Все равно фортуна теперь на моей стороне!
– Я муж одной ее подруги, – ответил я и сам удивился своему уверенному тону, ибо каких-нибудь сорок восемь часов назад я еще и не подозревал о существовании мисс Кэтрин Вильсон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38