Значит, рассчитал все правильно, промаха не будет, не должно быть. От предчувствия удачи кровь жарко ударила ему в голову.
— Аппараты товсь! — Федосеев не услышал своего голоса при второй команде: «Пли!», а только увидел, как из правого аппарата легко выскользнуло тяжелое темное тело торпеды, и почувствовал, как ветер чуть приподнялся облегченным бортом. «Пошла!» Он помедлил долю секунды, провожая взглядом торпеду, моля только об одном — не промахнуться бы! И круто положил лево руля. Катер повернул на обратный курс.
— Накрыли! Товарищ командир, накрыли! — закричал боцман, и голос его, почти неслышный за ревом моторов, переломился в грохоте взрыва.
Федосеев быстро оглянулся: над транспортом, ближе к корме, взметнулось пламя. Носовая часть стала задираться над водой, кормовая проваливалась вниз. «Все! — подумал Федосеев возбужденно. — Точно сработало! — И покосился на другую, оставшуюся в левом аппарате торпеду: — Может, и эта будет счастливой? — Он решил сделать новый заход и атаковать второй транспорт. — Крайневу с ребятами поможем! Но на этот раз все будет сложнее».
На баке появился вдруг Кучевский. Изгибаясь, он волочил в левой руке сейф. С него тут же сорвало фуражку, он кинулся было за ней, но ее унесло, точно ураганом подхватило.
— Назад! — закричал Федосеев, грозя ему кулаком. — Назад, оперативник! — И увидел Татьяну Ивановну с Ульянкой на руках. Она стояла во весь рост на палубе, ветер рвал ее волосы, платье, казалось, их вместе с дочкой снесет сейчас за борт. — Назад! В кубрик! — не слыша себя, заорал Федосеев. — В море сбросит!
II сразу же все раскололось вокруг. На какой-то миг Федосеев успел заметить искаженное лицо падающей Татьяны Ивановны, окровавленную Ульянкину голову с розовыми бантиками в косичках, молнией мелькнувший леер с вырванной стойкой. И успел подумать: «Все, Крайнев, не уберег твоих…»
— Командира убило! — Боцман Быков рванулся от пулемета на мостик, к штурвалу.
Федосеев повис на поручнях головой вниз. Он уже не видел, как Татьяну Ивановну, которая так и не выпустила из рук Ульянку, выбросило взрывом вместе с дочкой за борт, как почти одновременно рвануло и на корме, и там уже, в машинном отделении, бушевало пламя и все мотористы погибли на своих боевых постах.
Торпедный катер потерял ход, факелом пылал на воде. Быков бросил штурвал, стащил Федосеева с поручней, и вдруг взгляд его наткнулся на поблескивающее тело торпеды — к ней неотвратимо подбиралось гудящее пламя. «Все, амба, — оторопел Быков, — сейчас она ахнет!»
— Аполлонов, не подпускай пламя к торпеде! — крикнул он и, увидев, как радист схватил чехол от пулемета и стал прибивать языки пламени, затормошил Федосеева: — Товарищ командир! Товарищ командир, очнитесь же!
Тот не отвечал. Из перепутанных, слипшихся волос его прямо на руки Быкову струйками стекала кровь. Он наскоро охватил бинтом голову Федосеева.
— Товарищ лейтенант! — Быков не был уверен, что командир слышит его. — Катер потерял ход, горит. Сейчас торпеда взорвется. Да слышите вы меня?!
— За борт! — не открывая глаз, прошептал Федосеев, бессильно откинув голову, и Быков понял, что больше не добьется от него ни слова.
— Аполлонов, что в моторном отсеке?
— Все погибли, боцман! — Радист посмотрел на него каким-то бессмысленным взглядом, лихорадочно ощупывая ладонями обожженное лицо, и Быков содрогнулся, почувствовав что-то неладное в этом его взгляде, в подернутых кровавым налетом глазах. Ему показалось, что Аполлонов вот-вот потеряет рассудок. А тот, припадая на левую, раненую ногу, затаптывал дымившийся брезент. Брючина выше колена набухала от крови. Он вдруг точно окаменел, отшвырнул брезент в сторону и стал протирать опаленные, безбровые глаза.
— Все погибли, — повторил. — И мы — тоже… Боцман, я плохо вижу тебя. Глаза… Что с глазами?!
— Пояса давай! — закричал Быков. У него руки дрожали от этих слов Аполлонова, от его взгляда. Но он знал: для того самое лучшее сейчас — не стоять без дела. — Живо!
Они надели спасательный пояс на Федосеева, сбросили на воду еще два пояса для себя, и «рыбину» с мостика Быков успел сбросить.
— Быстро за борт! Торпеда взорвется!
— Сейчас, я сейчас, — твердил Аполлонов, но с места не двинулся. — Она вот-вот… И конец…
Тогда Быков окунул брезент в воду и накрыл им хвостовую, уже горячую часть торпеды. Брезент сразу же запарил.
— За борт, Аполлонов! — Видя, что тот даже не слышит его, Быков отчаянно выругался, подтолкнул радиста к самому борту. — Прыгай же, черт возьми! Командира примешь! Приказываю!
Аполлонов прыгнул, нелепо взмахнув руками.
Быков стащил Федосеева с мостика, спустил вдоль борта на воду, к Аполлонову, и вдруг увидел Кучевского. Тот выползал из-за рубки на боку, странно как-то, неестественно волоча ноги, прикрывая правой рукой живот, с виноватой страдальческой улыбкой поглядывая на Быкова из-за очков, снизу вверх.
— Вы чего здесь? — оторопел Быков от неожиданности. — Сейчас торпеда взорвется. Прыгайте за борт!
— Я, знаете, не могу, — с трудом произнес Кучевский, морщась, отворачивая бледное, бескровное лицо от жарко гудящего пламени. — Весь живот горит, разворотило… И потом — неловко, право, — не умею плавать. Так и не научился…
— Прыгайте! — Быков наклонился к нему помочь. И вдруг заметил: левой, свободной рукой Кучевский волочит за собой сейф. — Да бросьте вы свой сундук, черт возьми! — закричал.
— Это ничего… Вот Татьяну Ивановну с Ульянкой взрывом за борт… Видели?
— Катер взлетит сейчас!
— Я понимаю. Вы уходите, а я… — Кучевский приподнялся с огромным напряжением, держась за турель пулемета, стал на колени, ноги у него дрожали, точно била его жестокая лихорадка. Упали очки. — Пожалуйста, — он беспомощно шарил около себя по палубе, — мои очки, они где-то здесь.
Быков надел ему очки, ощутив ладонями потное и холодное лицо, и понял по этому мгновенному прикосновению — нет, не жилец он уже на этом свете. На всякий случай обхватил его грудь спасательным поясом.
— Давайте на воду, вместе. Медлить нельзя ни секунды!
— Я сам, следом за вами. — Кучевский умоляюще посмотрел на него. Глаза его выражали в этот последний миг одну только просьбу: «Уходите, уходите, прошу вас…», да тихое страдание, которое шло, должно быть, от нестерпимой боли.
— Ладно, младшой, не трави! — Быков понимал, что Кучевский не прыгнет, конечно, за борт — не хватит сил для этого, да и бессмысленно ему прыгать — тотчас ко дну пойдет. — Я все вижу, младшой. — Закричал, не удержавшись: — На всю жизнь запомню тебя! Сниться мне будешь! Но что я могу поделать, что?!
— Идите, идите, — прошептал Кучевский, придерживая окровавленный живот. — Мне все равно… а вы идите. Вы честный человек.
Быков окинул взглядом пылающий, гудящий в пламени, изуродованный катер, резко накренившийся на левый борт и на корму, отыскал на воде радиста с командиром, оглянулся на Кучевского — тот все так же стоял на коленях, прижавшись плечом к турели, — стиснул кулак над головой, молча прощаясь, и прыгнул за борт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Аппараты товсь! — Федосеев не услышал своего голоса при второй команде: «Пли!», а только увидел, как из правого аппарата легко выскользнуло тяжелое темное тело торпеды, и почувствовал, как ветер чуть приподнялся облегченным бортом. «Пошла!» Он помедлил долю секунды, провожая взглядом торпеду, моля только об одном — не промахнуться бы! И круто положил лево руля. Катер повернул на обратный курс.
— Накрыли! Товарищ командир, накрыли! — закричал боцман, и голос его, почти неслышный за ревом моторов, переломился в грохоте взрыва.
Федосеев быстро оглянулся: над транспортом, ближе к корме, взметнулось пламя. Носовая часть стала задираться над водой, кормовая проваливалась вниз. «Все! — подумал Федосеев возбужденно. — Точно сработало! — И покосился на другую, оставшуюся в левом аппарате торпеду: — Может, и эта будет счастливой? — Он решил сделать новый заход и атаковать второй транспорт. — Крайневу с ребятами поможем! Но на этот раз все будет сложнее».
На баке появился вдруг Кучевский. Изгибаясь, он волочил в левой руке сейф. С него тут же сорвало фуражку, он кинулся было за ней, но ее унесло, точно ураганом подхватило.
— Назад! — закричал Федосеев, грозя ему кулаком. — Назад, оперативник! — И увидел Татьяну Ивановну с Ульянкой на руках. Она стояла во весь рост на палубе, ветер рвал ее волосы, платье, казалось, их вместе с дочкой снесет сейчас за борт. — Назад! В кубрик! — не слыша себя, заорал Федосеев. — В море сбросит!
II сразу же все раскололось вокруг. На какой-то миг Федосеев успел заметить искаженное лицо падающей Татьяны Ивановны, окровавленную Ульянкину голову с розовыми бантиками в косичках, молнией мелькнувший леер с вырванной стойкой. И успел подумать: «Все, Крайнев, не уберег твоих…»
— Командира убило! — Боцман Быков рванулся от пулемета на мостик, к штурвалу.
Федосеев повис на поручнях головой вниз. Он уже не видел, как Татьяну Ивановну, которая так и не выпустила из рук Ульянку, выбросило взрывом вместе с дочкой за борт, как почти одновременно рвануло и на корме, и там уже, в машинном отделении, бушевало пламя и все мотористы погибли на своих боевых постах.
Торпедный катер потерял ход, факелом пылал на воде. Быков бросил штурвал, стащил Федосеева с поручней, и вдруг взгляд его наткнулся на поблескивающее тело торпеды — к ней неотвратимо подбиралось гудящее пламя. «Все, амба, — оторопел Быков, — сейчас она ахнет!»
— Аполлонов, не подпускай пламя к торпеде! — крикнул он и, увидев, как радист схватил чехол от пулемета и стал прибивать языки пламени, затормошил Федосеева: — Товарищ командир! Товарищ командир, очнитесь же!
Тот не отвечал. Из перепутанных, слипшихся волос его прямо на руки Быкову струйками стекала кровь. Он наскоро охватил бинтом голову Федосеева.
— Товарищ лейтенант! — Быков не был уверен, что командир слышит его. — Катер потерял ход, горит. Сейчас торпеда взорвется. Да слышите вы меня?!
— За борт! — не открывая глаз, прошептал Федосеев, бессильно откинув голову, и Быков понял, что больше не добьется от него ни слова.
— Аполлонов, что в моторном отсеке?
— Все погибли, боцман! — Радист посмотрел на него каким-то бессмысленным взглядом, лихорадочно ощупывая ладонями обожженное лицо, и Быков содрогнулся, почувствовав что-то неладное в этом его взгляде, в подернутых кровавым налетом глазах. Ему показалось, что Аполлонов вот-вот потеряет рассудок. А тот, припадая на левую, раненую ногу, затаптывал дымившийся брезент. Брючина выше колена набухала от крови. Он вдруг точно окаменел, отшвырнул брезент в сторону и стал протирать опаленные, безбровые глаза.
— Все погибли, — повторил. — И мы — тоже… Боцман, я плохо вижу тебя. Глаза… Что с глазами?!
— Пояса давай! — закричал Быков. У него руки дрожали от этих слов Аполлонова, от его взгляда. Но он знал: для того самое лучшее сейчас — не стоять без дела. — Живо!
Они надели спасательный пояс на Федосеева, сбросили на воду еще два пояса для себя, и «рыбину» с мостика Быков успел сбросить.
— Быстро за борт! Торпеда взорвется!
— Сейчас, я сейчас, — твердил Аполлонов, но с места не двинулся. — Она вот-вот… И конец…
Тогда Быков окунул брезент в воду и накрыл им хвостовую, уже горячую часть торпеды. Брезент сразу же запарил.
— За борт, Аполлонов! — Видя, что тот даже не слышит его, Быков отчаянно выругался, подтолкнул радиста к самому борту. — Прыгай же, черт возьми! Командира примешь! Приказываю!
Аполлонов прыгнул, нелепо взмахнув руками.
Быков стащил Федосеева с мостика, спустил вдоль борта на воду, к Аполлонову, и вдруг увидел Кучевского. Тот выползал из-за рубки на боку, странно как-то, неестественно волоча ноги, прикрывая правой рукой живот, с виноватой страдальческой улыбкой поглядывая на Быкова из-за очков, снизу вверх.
— Вы чего здесь? — оторопел Быков от неожиданности. — Сейчас торпеда взорвется. Прыгайте за борт!
— Я, знаете, не могу, — с трудом произнес Кучевский, морщась, отворачивая бледное, бескровное лицо от жарко гудящего пламени. — Весь живот горит, разворотило… И потом — неловко, право, — не умею плавать. Так и не научился…
— Прыгайте! — Быков наклонился к нему помочь. И вдруг заметил: левой, свободной рукой Кучевский волочит за собой сейф. — Да бросьте вы свой сундук, черт возьми! — закричал.
— Это ничего… Вот Татьяну Ивановну с Ульянкой взрывом за борт… Видели?
— Катер взлетит сейчас!
— Я понимаю. Вы уходите, а я… — Кучевский приподнялся с огромным напряжением, держась за турель пулемета, стал на колени, ноги у него дрожали, точно била его жестокая лихорадка. Упали очки. — Пожалуйста, — он беспомощно шарил около себя по палубе, — мои очки, они где-то здесь.
Быков надел ему очки, ощутив ладонями потное и холодное лицо, и понял по этому мгновенному прикосновению — нет, не жилец он уже на этом свете. На всякий случай обхватил его грудь спасательным поясом.
— Давайте на воду, вместе. Медлить нельзя ни секунды!
— Я сам, следом за вами. — Кучевский умоляюще посмотрел на него. Глаза его выражали в этот последний миг одну только просьбу: «Уходите, уходите, прошу вас…», да тихое страдание, которое шло, должно быть, от нестерпимой боли.
— Ладно, младшой, не трави! — Быков понимал, что Кучевский не прыгнет, конечно, за борт — не хватит сил для этого, да и бессмысленно ему прыгать — тотчас ко дну пойдет. — Я все вижу, младшой. — Закричал, не удержавшись: — На всю жизнь запомню тебя! Сниться мне будешь! Но что я могу поделать, что?!
— Идите, идите, — прошептал Кучевский, придерживая окровавленный живот. — Мне все равно… а вы идите. Вы честный человек.
Быков окинул взглядом пылающий, гудящий в пламени, изуродованный катер, резко накренившийся на левый борт и на корму, отыскал на воде радиста с командиром, оглянулся на Кучевского — тот все так же стоял на коленях, прижавшись плечом к турели, — стиснул кулак над головой, молча прощаясь, и прыгнул за борт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39