Пришлось пить сырую воду из-под крана. Напившись, я опять посмотрел на парочку. Они оторвались друг от друга и обратили на меня внимание.
– Познакомься, это – Антон, – сказала Жанна.
– Очень приятно, и главное, вовремя, – сказал я Антону, который походил скорее на гопника, чем на музыканта.
Часы показывали три часа ночи.
– Сто грамм будешь? – спросил Антон.
– Нет.
– Ты бы нам, земляк, диван освободил, а сам лег на кресло, – сказал Антон.
– Перебьетесь, – с трудом рассердился я, сходил в туалет и лег поперек дивана, чтобы у тех двоих на кухне не возникло желания подложить мне под бок спящего Стасика.
Я долго не мог уснуть под свистящий шепот с кухни, звон рюмок и сопение пьяного паренька на полу. Я силился вспомнить, какой кошмар мне снился перед этим, потом решил, что последние три дня пострашнее любого кошмара и поспешил спрятаться от действительности, телепортировавшись в ночь.
5.
Я летел на сверкающей, свежевымытой десятке по Николаевскому шоссе со скоростью сто пятьдесят километров в час. Эту современную четырехполосную магистраль построили недавно, после чего мои нечастые поездки на малую родину превратились в сплошное удовольствие – на этом шоссе я установил свой личный рекорд, преодолев сто километров до нашего поселка за сорок восемь минут.
«Шла Саша по шоссе и сосала сушку», – вот уже минут десять бормотал я про себя, как мурлычут привязавшуюся мелодию и постоянно, даже в уме, делал ошибки в этой детской скороговорке. «Кто она, эта дура Саша?, – думал я. – Почему она шла именно по шоссе и почему сосала сушку, а не грызла ее, как все люди»? Я давно заметил, что в моей голове в тяжелые моменты срабатывает защитный рефлекс. Если окружающее давит и решения даются нелегко, если думать о случившемся неприятно или попросту не хватает сил, мой мозг самопроизвольно забивается всякой ахинеей, вроде детских считалочек, и отдыхает оберегая мое сознание.
На одном из поворотов из пакета на заднем сидении выпала двухлитровая бутылка спрайта, упала за кресло водителя и начала перекатываться по коврику. Пришлось прижаться к обочине и остановиться. На сегодня гонка была проиграна.
Я достал бутылку, вытер ее чистой тряпкой, положил обратно в пакет, пакет поставил за кресло пассажира и выдвинул кресло на максимум, прижав продукты к заднему сидению. Однажды я привез матери газировку, которая всю дорогу болталась по машине. Мать открыла крышку и облилась с ног до головы. В тот день вместо редкой радости в ее глазах я получил привычную взбучку.
Мать никогда не брала у меня ни денег, ни продуктов, единственное, от чего она не могла отказаться, была всякая ерунда типа приторной импортной газировки, бананов и апельсинов. Увидев оную еду, она становилась похожей на ребенка, которому дали шоколадку, и эта беззащитность, появлявшаяся на пару секунд, была мне особенно дорога. Ради этих нескольких мгновений, когда она признавала во мне сына, ну, может быть не сына, а так, близкого человека, я готов был таскать ей кока-колу упаковками, а бананы коробками. Никаких других способов выслужиться перед матерью не существовало, по крайней мере, я их не нащупал в ходе моей борьбы за сохранение подобия семьи. Маниакальное желание сблизиться с этим непонятным и бесконечно далеким от меня человеком преследовало меня с детства и с возрастом, как ни странно, оно становилось все острее, хотя к его исполнению я не приблизился ни на шаг.
Над проблемой отцов и детей я начал размышлять еще утром, когда проснулся в своей квартире, мучимый похмельным синдромом, вызванным, скорее всего не большим количеством выпитого накануне, а выкуренной сигаретой. В моей комнате спали три совершенно незнакомых человека, в сущности, еще дети. Один на полу в луже блевотины, два других – в креслах. Было девять часов утра. Полный разгром на кухне и в ванной. Я попытался растолкать спящих, сообщив им, что давным-давно наступило утро. Но никто из них не вскочил в панике и со словами: «Меня потеряли родители», – не побежал домой. Каждый из них отнесся ко мне как к зеленой мухе, и продолжал спать. «Бедолаги, – решил я. – Их тоже никто не ждет».
Я перемыл на кухне всю посуду, убрал под стол пустые бутылки. Вытер влажной тряпкой полупереваренную пищу около Стасика и положил ему под голову думку. После этого навел порядок в туалете с ванной и принял душ. Никто не проснулся. Я выпил кружку крепкого чая, перед тем как уйти позвонил Сереге и сказал, что меня не будет в городе два дня. Серега отнесся к этому с пониманием. Он справится. Я растолкал Жанну.
– Будете уходить, захлопните дверь, – сказал я.
– Угу, – промычала она, еле-еле приоткрыв опухшие глаза.
Я забрал машину со стоянки и поехал давать показания. Минут тридцать я стоял, прислонясь к подоконнику около двадцать первого кабинета в Заводском отделении милиции в ожидании капитана Полупана, который находился на оперативке. Это была очень долгая оперативка. Закончилась она только в двенадцатом часу. Когда группа людей вышла из кабинета начальника, я сразу узнал капитана. Им оказался один из тех двоих, кто допрашивали меня в субботу вместе с подполковником Спарыкиным. Сегодня он показался мне значительно старше. Он выглядел усталым и на вид ему можно было дать лет сорок.
– Зайдите, – увидев меня, сказал Полупан и открыл дверь.
На этот раз кабинет не показался мне таким зловещим. Если бы я не знал, где нахожусь, то подумал бы, что хозяином этой комнаты является безобидный бухгалтер или клерк среднего звена.
Капитан нисколько не удивился моему визиту. Он протянул мне бумагу и сказал:
– Пишите. Число поставьте вчерашнее.
– Почему вчерашнее? – зачем-то спросил я.
– Потому что со вчерашнего вечера светлая девятка в разработке.
– Милиция не дремлет.
– Ну-ну. Остряк.
В целом Полупан был настроен дружелюбно. Прочитал мой опус, велел добавить несколько обязательных фраз и отпустил меня восвояси.
Голова больше не болела, зато проснулся зверский аппетит. Я решил перед дорогой пообедать в недавно открывшемся кафе, припарковал машину около театра драмы, где трое сопливых мальчишек, шныряющих около колонки, вызвались помыть машину за сто рублей. Я сторговался до семидесяти, вытащил коврики, закрыл двери и пошел кушать цыпленка табака, единственное блюдо, которое готовили в этом дешевом притоне более или менее качественно. В нашем городе днем пообедать практически невозможно.
Сидя за грязным столиком по соседству с двумя опохмеляющимися алкашами, я в который раз за последние три дня размышлял о смысле жизни в целом и о своей жизни в частности. Получалась полная бессмыслица. Я ни до чего не додумался, единственное, что я понял, это то, что к матери мне съездить попросту необходимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
– Познакомься, это – Антон, – сказала Жанна.
– Очень приятно, и главное, вовремя, – сказал я Антону, который походил скорее на гопника, чем на музыканта.
Часы показывали три часа ночи.
– Сто грамм будешь? – спросил Антон.
– Нет.
– Ты бы нам, земляк, диван освободил, а сам лег на кресло, – сказал Антон.
– Перебьетесь, – с трудом рассердился я, сходил в туалет и лег поперек дивана, чтобы у тех двоих на кухне не возникло желания подложить мне под бок спящего Стасика.
Я долго не мог уснуть под свистящий шепот с кухни, звон рюмок и сопение пьяного паренька на полу. Я силился вспомнить, какой кошмар мне снился перед этим, потом решил, что последние три дня пострашнее любого кошмара и поспешил спрятаться от действительности, телепортировавшись в ночь.
5.
Я летел на сверкающей, свежевымытой десятке по Николаевскому шоссе со скоростью сто пятьдесят километров в час. Эту современную четырехполосную магистраль построили недавно, после чего мои нечастые поездки на малую родину превратились в сплошное удовольствие – на этом шоссе я установил свой личный рекорд, преодолев сто километров до нашего поселка за сорок восемь минут.
«Шла Саша по шоссе и сосала сушку», – вот уже минут десять бормотал я про себя, как мурлычут привязавшуюся мелодию и постоянно, даже в уме, делал ошибки в этой детской скороговорке. «Кто она, эта дура Саша?, – думал я. – Почему она шла именно по шоссе и почему сосала сушку, а не грызла ее, как все люди»? Я давно заметил, что в моей голове в тяжелые моменты срабатывает защитный рефлекс. Если окружающее давит и решения даются нелегко, если думать о случившемся неприятно или попросту не хватает сил, мой мозг самопроизвольно забивается всякой ахинеей, вроде детских считалочек, и отдыхает оберегая мое сознание.
На одном из поворотов из пакета на заднем сидении выпала двухлитровая бутылка спрайта, упала за кресло водителя и начала перекатываться по коврику. Пришлось прижаться к обочине и остановиться. На сегодня гонка была проиграна.
Я достал бутылку, вытер ее чистой тряпкой, положил обратно в пакет, пакет поставил за кресло пассажира и выдвинул кресло на максимум, прижав продукты к заднему сидению. Однажды я привез матери газировку, которая всю дорогу болталась по машине. Мать открыла крышку и облилась с ног до головы. В тот день вместо редкой радости в ее глазах я получил привычную взбучку.
Мать никогда не брала у меня ни денег, ни продуктов, единственное, от чего она не могла отказаться, была всякая ерунда типа приторной импортной газировки, бананов и апельсинов. Увидев оную еду, она становилась похожей на ребенка, которому дали шоколадку, и эта беззащитность, появлявшаяся на пару секунд, была мне особенно дорога. Ради этих нескольких мгновений, когда она признавала во мне сына, ну, может быть не сына, а так, близкого человека, я готов был таскать ей кока-колу упаковками, а бананы коробками. Никаких других способов выслужиться перед матерью не существовало, по крайней мере, я их не нащупал в ходе моей борьбы за сохранение подобия семьи. Маниакальное желание сблизиться с этим непонятным и бесконечно далеким от меня человеком преследовало меня с детства и с возрастом, как ни странно, оно становилось все острее, хотя к его исполнению я не приблизился ни на шаг.
Над проблемой отцов и детей я начал размышлять еще утром, когда проснулся в своей квартире, мучимый похмельным синдромом, вызванным, скорее всего не большим количеством выпитого накануне, а выкуренной сигаретой. В моей комнате спали три совершенно незнакомых человека, в сущности, еще дети. Один на полу в луже блевотины, два других – в креслах. Было девять часов утра. Полный разгром на кухне и в ванной. Я попытался растолкать спящих, сообщив им, что давным-давно наступило утро. Но никто из них не вскочил в панике и со словами: «Меня потеряли родители», – не побежал домой. Каждый из них отнесся ко мне как к зеленой мухе, и продолжал спать. «Бедолаги, – решил я. – Их тоже никто не ждет».
Я перемыл на кухне всю посуду, убрал под стол пустые бутылки. Вытер влажной тряпкой полупереваренную пищу около Стасика и положил ему под голову думку. После этого навел порядок в туалете с ванной и принял душ. Никто не проснулся. Я выпил кружку крепкого чая, перед тем как уйти позвонил Сереге и сказал, что меня не будет в городе два дня. Серега отнесся к этому с пониманием. Он справится. Я растолкал Жанну.
– Будете уходить, захлопните дверь, – сказал я.
– Угу, – промычала она, еле-еле приоткрыв опухшие глаза.
Я забрал машину со стоянки и поехал давать показания. Минут тридцать я стоял, прислонясь к подоконнику около двадцать первого кабинета в Заводском отделении милиции в ожидании капитана Полупана, который находился на оперативке. Это была очень долгая оперативка. Закончилась она только в двенадцатом часу. Когда группа людей вышла из кабинета начальника, я сразу узнал капитана. Им оказался один из тех двоих, кто допрашивали меня в субботу вместе с подполковником Спарыкиным. Сегодня он показался мне значительно старше. Он выглядел усталым и на вид ему можно было дать лет сорок.
– Зайдите, – увидев меня, сказал Полупан и открыл дверь.
На этот раз кабинет не показался мне таким зловещим. Если бы я не знал, где нахожусь, то подумал бы, что хозяином этой комнаты является безобидный бухгалтер или клерк среднего звена.
Капитан нисколько не удивился моему визиту. Он протянул мне бумагу и сказал:
– Пишите. Число поставьте вчерашнее.
– Почему вчерашнее? – зачем-то спросил я.
– Потому что со вчерашнего вечера светлая девятка в разработке.
– Милиция не дремлет.
– Ну-ну. Остряк.
В целом Полупан был настроен дружелюбно. Прочитал мой опус, велел добавить несколько обязательных фраз и отпустил меня восвояси.
Голова больше не болела, зато проснулся зверский аппетит. Я решил перед дорогой пообедать в недавно открывшемся кафе, припарковал машину около театра драмы, где трое сопливых мальчишек, шныряющих около колонки, вызвались помыть машину за сто рублей. Я сторговался до семидесяти, вытащил коврики, закрыл двери и пошел кушать цыпленка табака, единственное блюдо, которое готовили в этом дешевом притоне более или менее качественно. В нашем городе днем пообедать практически невозможно.
Сидя за грязным столиком по соседству с двумя опохмеляющимися алкашами, я в который раз за последние три дня размышлял о смысле жизни в целом и о своей жизни в частности. Получалась полная бессмыслица. Я ни до чего не додумался, единственное, что я понял, это то, что к матери мне съездить попросту необходимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65