Девушка потянулась, оглядела комнату – вокруг царил беспорядок: груда бумаг и несколько учебников, вывалившихся из брошенного в углу ранца, расшатанный стул, для сохранения равновесия прислоненный к стене, разбросанная одежда. Дотянувшись до дверной ручки, Дина сняла с нее белые трусики и красную футболку. Фигурой Дина, рослая, крепкая девушка, очень напоминала мать. Была она высока, хорошо сложена, правда, несколько широковата в бедрах и плечах. Она принадлежала к тому типу юных женщин, описывая которых чаще используют слова «привлекательная», чем «хорошенькая», «сдержанная», чем «чувственная». У Дины были ясные голубые глаза, золотистые волосы, бледная кожа. Она унаследовала от матери лучшие черты, и, кроме того, в ней было что-то воздушное, неземное, может быть, просто свойственное юности.
– Дина, он опять стоит, – раздался шепот мужчины из-под смятых простыней. – И неустанно повторяет твое имя…
Девушка искоса глянула в сторону постели, ничего не ответила и принялась расчесывать свои длинные волосы, собрала их в хвост, закинула за плечи… Затем устроилась на полу и приступила к зарядке, описание комплекса которой она купила в Неаполе, где побывала с отцом на весенних каникулах. Сначала, обхватив пятку правой ноги, вытянула ногу как можно дальше в сторону. Потом повторила тоже с левой ногой. Это упражнение, повторяемое регулярно, способствовало тому, что ягодицы долго оставались упругими.
До полудня занятий у Дины не было – в первые же дни после прибытия в Брамптонский колледж в Коннектикуте она постаралась подобрать такое расписание, чтобы ей не приходилось вставать спозаранок. По внутреннему складу она была совой – эту черту она унаследовала от отца. Но в отличие от него, способного не спать практически всю ночь, а ранним утром появляться в суде с ясной головой, Дине необходимо было спать до десяти или одиннадцати.
– Ну, иди же в кровать, – опять раздался тот же голос. – Я так хочу тебя…
Когда-то эти слова соблазнили ее, сейчас Дина почувствовала себя оскорбленной. Когда-то она обещала ему отдаваться всегда, везде… Или ей это только казалось? В ту пору она еще испытывала иллюзии по поводу их отношений, теперь же понимает, что нужна была ему в качестве восторженной почитательницы, с восхищением принимающей все его донкихотские увлечения и частые приступы откровенного эгоизма. И хотя теперь Дина нередко раскаивалась в том, что позволила ему превратить ее в то, чем она стала, в душе с горечью сознавала – он навсегда занял место в ее сердце. Возможно, потому, что он был первым.
Пятно солнечного света не спеша передвигалось по комнате – вот оно добралось по потолку до угла, скользнуло вниз и замерло на куче одежды, брошенной на пол. Несколько пар джинсов, одинокий ковбойский ботинок, сшитый из грубой, шоколадного цвета кожи – другой выглядывает из-под кровати; комнатная туфля из золотой парчи, чистое белье из прачечной, уложенное в красно-белый полосатый пластиковый мешок…
– Мне уже скоро сперма ударит в голову. Со мной случится удар, если мы не займемся любовью, – сказал он.
Дина повернулась на его голос и зачарованным взглядом следила, как он приподнялся в постели и скинул с себя скомканные простыни. Гладя собственное тело, он опускался все ниже, пока его пальцы не коснулись члена, который, казалось, увеличивался прямо на глазах. Он не подходил Дине – человек, по возрасту годящийся ей в отцы: седовласый интеллектуал, словно бы сошедший со страниц романа Набокова; широкий лоб, темные глаза под нависшими бровями…
Джошуа Московиц был сыном еврея – эммигранта из России. В Брамптонском колледже он вел курс «Социалистический реализм в советском кино»… Человек, которого отец Дины назвал бы не иначе, как «развратным коммунистическим ублюдком», а тетя Клер выразилась бы просто – «этот еврей». Если бы они, конечно, были знакомы.
– Ну, иди же ко мне, – уговаривал он ее голосом, хриплым от страсти. – Я жду!
Его настойчивость сломила ее сопротивление. Сняв с себя одежду, она, стыдливо прикрывая грудь, не произнося ни слова, взобралась на него.
– О, Господи! – ее вскрики и стоны нарушили утреннюю тишину, его мужская плоть, казалось, заполнила все ее существо.
– Кто способен сделать лучше, чем я? – пробормотал Джошуа.
– Не знаю… – ответила Дина, не уверенная, что получила настоящее удовольствие от близости с ним.
И опять мелькнула глупая, ненужная мысль – знала бы, давно бы ушла от тебя. Неужели на нем свет клином сошелся? Возможно, тот человек, о котором она мечтает, где-то сейчас тоже занимается любовью, и другая женщина стонет от наслаждения в его объятиях. И тот мужчина пощадил бы ее стыдливость и не позволил ей, воспитанной в строгих правилах, быть в этой позе. Он бы прикрыл ее своим телом, спрятал, дал радость.
Робея и смущаясь, Дина только покорно отдавалась; ее приручили, подавили ее волю, и она вновь безропотно выполняла его желания. Словно оцепенела и не в силах была попросить его сменить положение. Ей так неудобно, стыдно… Она была слишком скромна и поэтому пассивна, слишком сдержанна и подавлена его напором. Она даже не могла сказать Джошуа, что ей не все приятно из того, что он делает. Католическое воспитание нашептывало Дине: «Блуд – это смертный грех!»
– Трахать тебя – райское наслаждение, – бормотал он.
Дина, по-прежнему прикрывая грудь, ждала, когда же он кончит, обычно он всегда опережал ее. И на этот раз все завершилось так быстро…
– Останься со мной еще немного, – шепотом попросила она, когда почувствовала, что он, удовлетворенный, замер.
– Не могу, – равнодушно ответил он. – Теперь будь хорошей девочкой и спрыгни с меня.
Она покорилась безмолвно, без возражений, – впрочем, так же, как и оседлала его, – перевалилась на ту сторону постели, где спала, ее ноги лежали у него на груди. После того как все кончилось, она испытывала чувство горечи и неудовлетворенности.
– Джошуа, – еще раз попросила она, – у тебя же до трех часов нет лекций. Пожалуйста, побудь со мной еще хоть немного. Хочешь кофе?
Джошуа сниходительно улыбнулся.
– Что это значит? – Он вопросительно вскинул брови. – Мы же договорились, никаких собственнических инстинктов.
– Неужели чашка кофе, выпитая со мной, что-то переменит в жизни?
Джошуа снял с себя ее ноги, поднялся и принялся одеваться.
– Может быть, я не хочу кофе. Может быть, ты его хочешь и пытаешься навязать мне свое желание. А ты подумала о том, что именно с этого и начинается тотальный контроль над личностью?
Если бы как-то на лекции ее не заворожила, не приковала внимание его мужская стать, когда он небрежно поставил ногу на стул, она, возможно, высказала бы ему сейчас, как нелепо и смешно звучат его поучения…
– Я не нуждаюсь сейчас в лекции, здесь не аудитория.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
– Дина, он опять стоит, – раздался шепот мужчины из-под смятых простыней. – И неустанно повторяет твое имя…
Девушка искоса глянула в сторону постели, ничего не ответила и принялась расчесывать свои длинные волосы, собрала их в хвост, закинула за плечи… Затем устроилась на полу и приступила к зарядке, описание комплекса которой она купила в Неаполе, где побывала с отцом на весенних каникулах. Сначала, обхватив пятку правой ноги, вытянула ногу как можно дальше в сторону. Потом повторила тоже с левой ногой. Это упражнение, повторяемое регулярно, способствовало тому, что ягодицы долго оставались упругими.
До полудня занятий у Дины не было – в первые же дни после прибытия в Брамптонский колледж в Коннектикуте она постаралась подобрать такое расписание, чтобы ей не приходилось вставать спозаранок. По внутреннему складу она была совой – эту черту она унаследовала от отца. Но в отличие от него, способного не спать практически всю ночь, а ранним утром появляться в суде с ясной головой, Дине необходимо было спать до десяти или одиннадцати.
– Ну, иди же в кровать, – опять раздался тот же голос. – Я так хочу тебя…
Когда-то эти слова соблазнили ее, сейчас Дина почувствовала себя оскорбленной. Когда-то она обещала ему отдаваться всегда, везде… Или ей это только казалось? В ту пору она еще испытывала иллюзии по поводу их отношений, теперь же понимает, что нужна была ему в качестве восторженной почитательницы, с восхищением принимающей все его донкихотские увлечения и частые приступы откровенного эгоизма. И хотя теперь Дина нередко раскаивалась в том, что позволила ему превратить ее в то, чем она стала, в душе с горечью сознавала – он навсегда занял место в ее сердце. Возможно, потому, что он был первым.
Пятно солнечного света не спеша передвигалось по комнате – вот оно добралось по потолку до угла, скользнуло вниз и замерло на куче одежды, брошенной на пол. Несколько пар джинсов, одинокий ковбойский ботинок, сшитый из грубой, шоколадного цвета кожи – другой выглядывает из-под кровати; комнатная туфля из золотой парчи, чистое белье из прачечной, уложенное в красно-белый полосатый пластиковый мешок…
– Мне уже скоро сперма ударит в голову. Со мной случится удар, если мы не займемся любовью, – сказал он.
Дина повернулась на его голос и зачарованным взглядом следила, как он приподнялся в постели и скинул с себя скомканные простыни. Гладя собственное тело, он опускался все ниже, пока его пальцы не коснулись члена, который, казалось, увеличивался прямо на глазах. Он не подходил Дине – человек, по возрасту годящийся ей в отцы: седовласый интеллектуал, словно бы сошедший со страниц романа Набокова; широкий лоб, темные глаза под нависшими бровями…
Джошуа Московиц был сыном еврея – эммигранта из России. В Брамптонском колледже он вел курс «Социалистический реализм в советском кино»… Человек, которого отец Дины назвал бы не иначе, как «развратным коммунистическим ублюдком», а тетя Клер выразилась бы просто – «этот еврей». Если бы они, конечно, были знакомы.
– Ну, иди же ко мне, – уговаривал он ее голосом, хриплым от страсти. – Я жду!
Его настойчивость сломила ее сопротивление. Сняв с себя одежду, она, стыдливо прикрывая грудь, не произнося ни слова, взобралась на него.
– О, Господи! – ее вскрики и стоны нарушили утреннюю тишину, его мужская плоть, казалось, заполнила все ее существо.
– Кто способен сделать лучше, чем я? – пробормотал Джошуа.
– Не знаю… – ответила Дина, не уверенная, что получила настоящее удовольствие от близости с ним.
И опять мелькнула глупая, ненужная мысль – знала бы, давно бы ушла от тебя. Неужели на нем свет клином сошелся? Возможно, тот человек, о котором она мечтает, где-то сейчас тоже занимается любовью, и другая женщина стонет от наслаждения в его объятиях. И тот мужчина пощадил бы ее стыдливость и не позволил ей, воспитанной в строгих правилах, быть в этой позе. Он бы прикрыл ее своим телом, спрятал, дал радость.
Робея и смущаясь, Дина только покорно отдавалась; ее приручили, подавили ее волю, и она вновь безропотно выполняла его желания. Словно оцепенела и не в силах была попросить его сменить положение. Ей так неудобно, стыдно… Она была слишком скромна и поэтому пассивна, слишком сдержанна и подавлена его напором. Она даже не могла сказать Джошуа, что ей не все приятно из того, что он делает. Католическое воспитание нашептывало Дине: «Блуд – это смертный грех!»
– Трахать тебя – райское наслаждение, – бормотал он.
Дина, по-прежнему прикрывая грудь, ждала, когда же он кончит, обычно он всегда опережал ее. И на этот раз все завершилось так быстро…
– Останься со мной еще немного, – шепотом попросила она, когда почувствовала, что он, удовлетворенный, замер.
– Не могу, – равнодушно ответил он. – Теперь будь хорошей девочкой и спрыгни с меня.
Она покорилась безмолвно, без возражений, – впрочем, так же, как и оседлала его, – перевалилась на ту сторону постели, где спала, ее ноги лежали у него на груди. После того как все кончилось, она испытывала чувство горечи и неудовлетворенности.
– Джошуа, – еще раз попросила она, – у тебя же до трех часов нет лекций. Пожалуйста, побудь со мной еще хоть немного. Хочешь кофе?
Джошуа сниходительно улыбнулся.
– Что это значит? – Он вопросительно вскинул брови. – Мы же договорились, никаких собственнических инстинктов.
– Неужели чашка кофе, выпитая со мной, что-то переменит в жизни?
Джошуа снял с себя ее ноги, поднялся и принялся одеваться.
– Может быть, я не хочу кофе. Может быть, ты его хочешь и пытаешься навязать мне свое желание. А ты подумала о том, что именно с этого и начинается тотальный контроль над личностью?
Если бы как-то на лекции ее не заворожила, не приковала внимание его мужская стать, когда он небрежно поставил ногу на стул, она, возможно, высказала бы ему сейчас, как нелепо и смешно звучат его поучения…
– Я не нуждаюсь сейчас в лекции, здесь не аудитория.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70