"И конца ей не видится", - говорила бабушка.
Никита учился в гимназии. Мать ухитрилась достать для него мышиного цвета брюки, гимнастерку с ремнем, гимназическую фуражку, и в свой приготовительный класс Никита ходил одетый как полагается, не хуже других.
На первом уроке поп, который во время молебна брызгался водой с кисточки, а теперь учил их закону божьему, долго рассматривал Никиту с высоты классной кафедры. Потом заглянул в журнал, подчеркнул там что-то желтым ногтем, еще раз посмотрел поверх очков и спросил густым басом:
- Ты, Лепехин, не из выкрестов будешь?
Никита молчал, не зная, что такое "выкрест".
- Ты христианского ли вероисповедания?
Это Никита знал. Об этом он не раз слышал от бабушки и ответил бойко:
- Крещеный, батюшка!
- Отец твой какого сословия и где служит?
- На войне, батюшка.
Поп, одобрительно крякнув, прогудел:
- Сыны отечества должны по воле божией исполнять долг свой перед государем императором.
Больше он не расспрашивал, но весь год ставил двойки.
Неизвестно, как закончился бы учебный год для Никиты, но однажды гимназистов собрали в общем зале, и инспектор прочитал манифест. Приготовишки не знали, что такое манифест, но поняли, что царь отрекся от престола и по этому случаю уроков не будет. Старшеклассники, а за ними и все закричали "ура!".
Уроков не было целую неделю. Потом объявили, что в следующий класс переводят без экзаменов даже и тех, у кого двойки.
Так Никита перешел в первый класс гимназии, начав учиться при царе, а кончив при Керенском.
Мать сказала, что скоро должен вернуться отец, потому что раз царя скинули, то и война должна окончиться. Войну ведь цари выдумали. Но война продолжалась, и на ней по-прежнему убивали людей.
Никита раньше об этом не думал. Ему казалось, что убивают только немцев и это так и надо. Когда с войны вернулся отец, он сказал, что Дядю Саню немцы задушили газами.
- Какой ужас! Какой ужас, - шептала мать, не вытирая слез.
Никита испугался и тоже заплакал. Плакать было не стыдно, потому что все плакали.
Только отец не плакал.
- Немцев тоже немало поубивали, но дело тут совсем не в них. - Он обнял одной рукой мать, другой Никиту. - Если бы вы знали, как я по вас истосковался, родные вы мои!
От его гимнастерки пахло табаком и кожей.
Оказывается, он вернулся не совсем. Его полк перебросили для отдыха и пополнения в Саратов, и он приехал, чтобы взять их с собой.
И они уехали в Саратов.
На подножках вагонов, на буферах и на крышах сидели и висели солдаты. Отец подсадил Никиту в окно, и он очутился на верхней полке, где лежал дядька в нижней рубашке и подтяжках. Дядька затолкал его к стенке, а сам втащил в окно корзину. Как садились родители, Никита не видел.
До Саратова они не доехали. Поезд шел медленно. Отец с матерью спрыгнули и подхватили выброшенные им вслед вещевой мешок и корзину. Никиту тоже "выбросили" на руки отцу.
Оказалось, что так и надо, потому что полк стоял не в самом городе, а в военном городке. Вместе с ними из поезда выскочило много военных, и они пошли по дороге через невысокий лес.
Военный городок состоял из нескольких одинаковых кирпичных домов. Между ними проглядывала голая, бурая степь. Вдалеке виднелась вышка с красным флажком, и оттуда доносилось потрескивание, как будто ломали лучину.
- Там стрельбища, - сказал отец.
У крайнего дома, к которому вплотную подходили заросли, их встретил пожилой солдат.
- Здравия желаю, гражданин прапорщик. С благополучным вас возвращеньицем.
Он взял у отца корзинку и шинель. Они вошли через прохладные сени в набольшую комнату с окном на улицу.
- Ну, рассказывай, Семен Васильевич, что в полку нового. Как служба солдатская? - спросил отец, отстегивая ремни и снимая гимнастерку.
- Супруге вашей я умывальник в комнате заправил, - сказал Семен Васильевич. - А вам с сыночком в садочке мыться сподручнее.
Пока они мылись на траве за домом, Семен Васильевич поливал из ведра и рассказывал про какой-то комитет и про офицеров. Рассказал, что в зарослях вечером солдаты напали на капитана Мочарашвилли. Отец лицо намыливал и одним глазом взглянул на Семена Васильевича.
- Ты что-то путаешь. Мочарашвилли солдаты бить не станут. Он с ними всю войну в окопах просидел.
- Так они перепутали в темноте. Думали, поручик Любкин с развода идет, и набросились.
- А он что, Мочарашвилли?
- Двух на гауптвахту привел за то, что выпивши были. Что набросились, не сказал. А так жизнь наша без перемен. Живем, мира ждем, по дому скучаем, - закончил он, развешивая мокрое полотенце на кустах.
Отец уходил рано утром, а когда время приближалось к обеду, возвращался домой, и они шли обедать в офицерское собрание.
Там Никита увидел Мочарашвилли, про которого рассказывал Семен Васильевич. Капитан был приземист и широк в плечах. Он поцеловал руку матери, погладил огромной ручищей Никиту по волосам и сказал отцу:
- Эх, генацвале! Семья хорошо! Сын, ах, как хорошо! Но Грузия далеко. Горная страна Грузия... - и он печально вздохнул.
Там Никита познакомился с другими офицерами. Они с ним охотно разговаривали. Может быть, потому, что, кроме него, в военном городке детей не было.
Капитан Мочарашвилли был веселый, над всеми подсмеивался. Он играл с Никитой в шашки и всегда обыгрывал, запирал шашки так, что ходить было некуда.
Только один офицер с Никитой не разговаривал. Он просто его не замечал. Поручик Любкин, с черной узкой повязкой, закрывавшей левый глаз, никогда не смеялся. Он только презрительно кривил тонкие губы, когда при нем рассказывали смешное. "Фон дер Любке" - называли его офицеры, когда он не мог их слышать. Ходил поручик обычно со стеком и, когда навстречу ему попадались солдаты, перекладывал его из правой руки в левую, освобождая правую не то для приветствия, не то для удара.
На плацу, залитом палящим солнцем, солдат учили воевать. Они стояли в две шеренги "вольно". Перед ними висели на деревянных подставках соломенные чучела. Взводный вызывал солдат по очереди. Выходил один, брал винтовку наперевес и становился перед чучелом.
- Вперед коли, назад прикладом бей, от кавалерии закройсь! скороговоркой командовал взводный.
Солдат делал выпад, колол штыком, бил прикладом назад и, приседая на широко расставленных ногах, вскидывал винтовку над головой.
Взводный искоса поглядывал на поручика, который стоял в тени трибуны со стеком в руках. Любкин взмахивал стеком, и чучела убирали. Солдаты строились в плотную колонну, запевали песню и маршировали по плацу. Взводный шагал рядом, подсчитывая шаг: "Ать, два. Ать, два!"
Когда колонна приближалась к противоположному концу площади, взводный начинал оглядываться на Любкина, который молча следил за ней одним глазом.
Потом поручик похлопывал себя стеком по ноге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Никита учился в гимназии. Мать ухитрилась достать для него мышиного цвета брюки, гимнастерку с ремнем, гимназическую фуражку, и в свой приготовительный класс Никита ходил одетый как полагается, не хуже других.
На первом уроке поп, который во время молебна брызгался водой с кисточки, а теперь учил их закону божьему, долго рассматривал Никиту с высоты классной кафедры. Потом заглянул в журнал, подчеркнул там что-то желтым ногтем, еще раз посмотрел поверх очков и спросил густым басом:
- Ты, Лепехин, не из выкрестов будешь?
Никита молчал, не зная, что такое "выкрест".
- Ты христианского ли вероисповедания?
Это Никита знал. Об этом он не раз слышал от бабушки и ответил бойко:
- Крещеный, батюшка!
- Отец твой какого сословия и где служит?
- На войне, батюшка.
Поп, одобрительно крякнув, прогудел:
- Сыны отечества должны по воле божией исполнять долг свой перед государем императором.
Больше он не расспрашивал, но весь год ставил двойки.
Неизвестно, как закончился бы учебный год для Никиты, но однажды гимназистов собрали в общем зале, и инспектор прочитал манифест. Приготовишки не знали, что такое манифест, но поняли, что царь отрекся от престола и по этому случаю уроков не будет. Старшеклассники, а за ними и все закричали "ура!".
Уроков не было целую неделю. Потом объявили, что в следующий класс переводят без экзаменов даже и тех, у кого двойки.
Так Никита перешел в первый класс гимназии, начав учиться при царе, а кончив при Керенском.
Мать сказала, что скоро должен вернуться отец, потому что раз царя скинули, то и война должна окончиться. Войну ведь цари выдумали. Но война продолжалась, и на ней по-прежнему убивали людей.
Никита раньше об этом не думал. Ему казалось, что убивают только немцев и это так и надо. Когда с войны вернулся отец, он сказал, что Дядю Саню немцы задушили газами.
- Какой ужас! Какой ужас, - шептала мать, не вытирая слез.
Никита испугался и тоже заплакал. Плакать было не стыдно, потому что все плакали.
Только отец не плакал.
- Немцев тоже немало поубивали, но дело тут совсем не в них. - Он обнял одной рукой мать, другой Никиту. - Если бы вы знали, как я по вас истосковался, родные вы мои!
От его гимнастерки пахло табаком и кожей.
Оказывается, он вернулся не совсем. Его полк перебросили для отдыха и пополнения в Саратов, и он приехал, чтобы взять их с собой.
И они уехали в Саратов.
На подножках вагонов, на буферах и на крышах сидели и висели солдаты. Отец подсадил Никиту в окно, и он очутился на верхней полке, где лежал дядька в нижней рубашке и подтяжках. Дядька затолкал его к стенке, а сам втащил в окно корзину. Как садились родители, Никита не видел.
До Саратова они не доехали. Поезд шел медленно. Отец с матерью спрыгнули и подхватили выброшенные им вслед вещевой мешок и корзину. Никиту тоже "выбросили" на руки отцу.
Оказалось, что так и надо, потому что полк стоял не в самом городе, а в военном городке. Вместе с ними из поезда выскочило много военных, и они пошли по дороге через невысокий лес.
Военный городок состоял из нескольких одинаковых кирпичных домов. Между ними проглядывала голая, бурая степь. Вдалеке виднелась вышка с красным флажком, и оттуда доносилось потрескивание, как будто ломали лучину.
- Там стрельбища, - сказал отец.
У крайнего дома, к которому вплотную подходили заросли, их встретил пожилой солдат.
- Здравия желаю, гражданин прапорщик. С благополучным вас возвращеньицем.
Он взял у отца корзинку и шинель. Они вошли через прохладные сени в набольшую комнату с окном на улицу.
- Ну, рассказывай, Семен Васильевич, что в полку нового. Как служба солдатская? - спросил отец, отстегивая ремни и снимая гимнастерку.
- Супруге вашей я умывальник в комнате заправил, - сказал Семен Васильевич. - А вам с сыночком в садочке мыться сподручнее.
Пока они мылись на траве за домом, Семен Васильевич поливал из ведра и рассказывал про какой-то комитет и про офицеров. Рассказал, что в зарослях вечером солдаты напали на капитана Мочарашвилли. Отец лицо намыливал и одним глазом взглянул на Семена Васильевича.
- Ты что-то путаешь. Мочарашвилли солдаты бить не станут. Он с ними всю войну в окопах просидел.
- Так они перепутали в темноте. Думали, поручик Любкин с развода идет, и набросились.
- А он что, Мочарашвилли?
- Двух на гауптвахту привел за то, что выпивши были. Что набросились, не сказал. А так жизнь наша без перемен. Живем, мира ждем, по дому скучаем, - закончил он, развешивая мокрое полотенце на кустах.
Отец уходил рано утром, а когда время приближалось к обеду, возвращался домой, и они шли обедать в офицерское собрание.
Там Никита увидел Мочарашвилли, про которого рассказывал Семен Васильевич. Капитан был приземист и широк в плечах. Он поцеловал руку матери, погладил огромной ручищей Никиту по волосам и сказал отцу:
- Эх, генацвале! Семья хорошо! Сын, ах, как хорошо! Но Грузия далеко. Горная страна Грузия... - и он печально вздохнул.
Там Никита познакомился с другими офицерами. Они с ним охотно разговаривали. Может быть, потому, что, кроме него, в военном городке детей не было.
Капитан Мочарашвилли был веселый, над всеми подсмеивался. Он играл с Никитой в шашки и всегда обыгрывал, запирал шашки так, что ходить было некуда.
Только один офицер с Никитой не разговаривал. Он просто его не замечал. Поручик Любкин, с черной узкой повязкой, закрывавшей левый глаз, никогда не смеялся. Он только презрительно кривил тонкие губы, когда при нем рассказывали смешное. "Фон дер Любке" - называли его офицеры, когда он не мог их слышать. Ходил поручик обычно со стеком и, когда навстречу ему попадались солдаты, перекладывал его из правой руки в левую, освобождая правую не то для приветствия, не то для удара.
На плацу, залитом палящим солнцем, солдат учили воевать. Они стояли в две шеренги "вольно". Перед ними висели на деревянных подставках соломенные чучела. Взводный вызывал солдат по очереди. Выходил один, брал винтовку наперевес и становился перед чучелом.
- Вперед коли, назад прикладом бей, от кавалерии закройсь! скороговоркой командовал взводный.
Солдат делал выпад, колол штыком, бил прикладом назад и, приседая на широко расставленных ногах, вскидывал винтовку над головой.
Взводный искоса поглядывал на поручика, который стоял в тени трибуны со стеком в руках. Любкин взмахивал стеком, и чучела убирали. Солдаты строились в плотную колонну, запевали песню и маршировали по плацу. Взводный шагал рядом, подсчитывая шаг: "Ать, два. Ать, два!"
Когда колонна приближалась к противоположному концу площади, взводный начинал оглядываться на Любкина, который молча следил за ней одним глазом.
Потом поручик похлопывал себя стеком по ноге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46