Он обвел собравшихся многозначительным взглядом и продолжал:
- Для начала мы, может быть, дадим слово товарищу Петро?
Притула встал. Значит, это и был товарищ Петро.
- Не возражаете? - спросил он, обращаясь почему-то к одному Оруджиани.
Грузин молча пожал плечами.
- Молчание - знак согласия, - провозгласил Трефилов. - Не будем тогда терять времени. Начинай, Петро.
Притула ровным и словно нарочито бесстрастным голосом заявил, что он будет отстаивать тезис: прежде чем обсуждать какое-либо отдельное, имеющее практический смысл действие, надо договориться о некоторых принципиальных вопросах, ибо отдельные действия - лишь звенья в общей цепи движения вперед.
- Почему движение вперед это цепь? - спросил сидевший у дверей лохматый студент.
Послышались подавленные смешки.
- Если угодно, я могу предложить более банальное определение, невозмутимым тоном начал Притула.
- И попрошу больше не перебивать! - сердито сказал Трефилов.
- А с какой стати дирижерскую палочку захватили здесь Трефилов и Притула? - запальчиво воскликнул лохматый. - Кто вас на это уполномочил?
- Товарищ Гринштейн, - обратился к нему Оруджиани, - не надо усложнять дело. Главное для нас договориться о совместном протесте в связи с известной всем годовщиной. Дирижерская палочка и все остальное - мелочи.
- Я все-таки отвечу коллеге Гринштейну, - процедил Трефилов. - Мы взяли на себя руководить собранием по праву большинства.
Гринштейн вскочил:
- Кто производил подсчет?
Семен Шахно вздохнул.
- Вот всегда так, - проговорил он скорбно. - Ну буквально всегда!
- Условимся вооружиться терпением на сегодня, - сказал Оруджиани. - Я тоже, товарищ Гринштейн, обладаю несчастной наклонностью к горячности в споре. И все же, как видите, стараюсь сдерживаться.
- Хорошо, я тоже буду стараться. Прошу прощения. И прошу докладчика... или оратора... или как вас там... продолжать.
У Притулы неподвижные черты лица остались совершенно бесстрастными.
Переждав немного, он продолжал свою речь ровным и каким-то профессорским тоном, с ненужным обилием таких выражений, как "дифференциация", "абсентеизм масс" и тому подобные.
Суть, однако, была ясна.
Установлено, что социалистическая революция возможна только в условиях высокоразвитой промышленности... Отсталая земледельческая Россия... У нас приходится считаться с огромным, с подавляющим большинством неграмотного, темного населения, для которого даже самое слово "социализм" совершенно непонятно. В таких условиях проповедь немедленного социального переворота - авантюризм.
Оратор говорил долго, книжно и так грамматически правильно, что слушатели при желании могли бы мысленно расставлять по ходу его речи знаки препинания.
- Ох, господи, - откровенно зевнул Веремьев, - все это старо, как мир!
Шумов начал недоумевать: почему все-таки Оруджиани дал согласие на передачу "дирижерской палочки" в чужие руки? Может быть, имело бы смысл сразу же дать бой? Все равно, без этого, как видно, не обойтись.
Он поглядел на грузина: тот сидел совершенно невозмутимый.
Только когда Притула-Холковский назвал лозунг социалистической революции, провозглашаемый в обстановке войны, "опасной демагогией", Оруджиани встал и сказал:
- Цитирую по памяти: "Лозунг распространения на войска и на театр военных действий пропаганды социалистической революции... организация для таковой пропаганды нелегальных ячеек в войсках..."
- Что такое? - растерянно посмотрел на него Притула.
- Это - из сообщения царского правительства об аресте думской фракции большевиков.
- Чудовищно! - рявкнул Трефилов, подымаясь со своего пикейного пьедестала.
- Если сомневаетесь в точности цитаты, можете свериться с текстом журнала "Право" за 1914 год, ноябрь месяц. Номер журнала хранится в Публичной библиотеке.
Оруджиани говорил по виду спокойно, хотя все лицо его налилось тугим кирпичным румянцем, а глаза сверкали.
- Подтверждаю! - торжествующе крикнул Веремьев.
- И чему вы так возмутились? - спросил Трефилова Гринштейн. - Неужто поразительному сходству цитаты со словами Притулы-Холковского? Что ж поделаешь: из песни слова не выкинешь.
- И вот всегда так! - вздохнул Семен Шахно.
- Не возмущаться здесь надо, товарищ Трефилов, - сказал овладевший собой Притула, - а смеяться. Презрительный смех - вот достойный ответ тем, кто способен обвинить меня чуть ли не в сочувствии царскому режиму. Надо пренебрежительно рассмеяться и перейти к делу.
- Дело, для которого мы собрались, - резолюция протеста в связи с годовщиной ареста думских депутатов-большевиков, - вставил Веремьев.
- А разве с нашей стороны была когда-нибудь хотя бы тень колебания, если речь шла о борьбе с царским произволом? - высокомерно вскинув голову, спросил Притула.
- Тогда за чем же дело стало? Неужели нельзя без долгих разговоров сделать ни одного шага?
- "Долгие разговоры", как вы изволили, коллега, выразиться, - сказал Притула, - это всего лишь попытка - с нашей точки зрения, необходимая проанализировать весьма сложное положение: с одной стороны, мы не можем не выразить самого решительного протеста против царской расправы с депутатами думы, с другой стороны, симпатии большинства студенчества, как наиболее передовой и культурной части нашего общества, отнюдь не на стороне тех, кто сознательно сеет раздор в тылу во время решающих боев на фронте. Об этом надо заявить прямо и безоговорочно.
- "С одной стороны, с другой стороны"... Слыхали мы все это, надоело! - пробурчал Веремьев.
- Вам надоело? Зачем же вы пришли сюда? Если не ошибаюсь, именно ваша группа настаивала на сегодняшней встрече.
- Мы пришли только для того, чтобы договориться о совместной поддержке резолюции, которая будет предложена на университетской сходке...
- ...и которая в готовеньком виде несомненно уже лежит в вашем кармане или в кармане Оруджиани? - Трефилов собрал свою бороду в кулак и закончил зло: - Но мы привыкли сами, без чужих указок, вырабатывать резолюции, за которые потом голосуем.
Оруджиани наконец не выдержал:
- Не собираетесь ли вы предложить эсеровскую резолюцию о большевистской фракции? Ну уж, я не знаю, как это и назвать!
- Надо назвать это наглостью, - пробормотал Веремьев.
- И вот всегда так, - послышался меланхолический-голос Шахно, - ну буквально всегда!
- Может быть, мы поручим составить резолюцию Семену Шахно? - спросил Гринштейн, и все почему-то засмеялись.
Это немного разрядило атмосферу.
- Вы знаете Шахно? - тихонько спросил Гриша Веремьева. - Отчего все смеются?
- Кто ж его не знает! Все его знают, и никто не берет всерьез. А впрочем, он славный малый. Жаль только - погряз по уши в трясине меньшевистских настроений. Но и это не всерьез. Брук уехал, вот его и прислали от их группы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89