Офицеры и солдаты привели несколько этих людей, захваченных на месте. Каково же было наше удивление, когда мы убедились, что перед нами «гвардейцы» Петрова в их нелепых мужицких нарядах и солдатских шапках! Император приказал привести к нему Петрова; скоро вернулся посланный адъютант и доложил, что в расположении «мужицкого царя» нет ни одного человека, он привез пакет, который ему отдала какая-то женщина, предназначенный будто бы императору. В пакете оказалось письмо Петрова императору, написанное им на его отвратительном французском, который на бумаге выглядел еще нелепее, чем в речах этого шута. В послании, озаглавленном «Рескрипт от всея Руси выборного Леонтия Петрова» этот негодяй в напыщенных фразах, которые выглядели еще нелепее из-за их полной безграмотности объявлял войну императору, обвиняя его в таинственных «нарушениях народной воли российской». Не дочитав письма, император сердито бросил его на землю и приказал двум эскадронам гвардейских кирасиров догнать и привести ему «царя». Однако скоро из поступающих донесений стало понятно, что хитрец, уже несколько часов назад тайно покинувший со своей «армией» Москву, предусмотрительно отгородился от преследования непроходимой стеной из горящих московских кварталов, через которую не смогли пробраться даже наши отважные гвардейцы. Приказы поймать Петрова были посланы всем нашим отрядам к югу от Москвы, но негодяй с горсткой «гвардейцев» (большинство было им оставлено в горящем городе) сумел прорваться через наши посты и след его был потерян.
Только через несколько дней мы смогли полностью оценить, какой вред нанесло нам это предательство. Петров и его «штаб» были для нас единственным источником сведений о происходившем вокруг, разведка с начала кампании не приносила ничего или почти ничегомногие из наших агентов были открыты русскими, остальные не осмеливались ничего сделать, опасаясь разоблачения. Незнание языка и отчужденность местного населения были для нас большой трудностью в первые недели похода; с начала восстания, когда мужики стали относиться к армии более дружественно, все наши связи с окружающим незаметно перехватил появившийся тогда же при ставке Петров. Со своим смешным французским он всякий раз оказывался под рукой, когда требовалось допросить местных жителей или явившиеся к императору делегации мужиков. Постепенно это стали делать его «офицеры», и в ставке не заметили как переложили на людей Петрова все действия по получению сведений о противнике. Оставалось только принимать доклады от «царя», с которыми тот каждое утро появлялся в штабе.
Император сам любил выслушивать Петрова, и один раз, будучи в превосходном расположении духа, даже благосклонно ущипнул его за ухо. Надо отдать должное этому хитрецу, он ничем не проявил тогда своего изумления и только, угодливо улыбнувшись, поклонился императору. В то же день, улучив минуту, Петров подошел ко мне и попросил разъяснить это озадачившее его, как он сам мне признался, действие императора. С улыбкой я объяснил ему. Боже, как мы все были слепы тогда, как не смогли различить изменника и негодяя под маской простака!
Итак, оставшись без Петрова и его армии осведомителей, мы лишились всех сведений о стране. Контраст был столь разителен, что сам император не раз, придя в раздражение от скудости донесений нашей разведки, требовал позвать Петрова. Теперь все, что удавалось узнать нашим агентам, доходило до императора с запозданием в добрые десять дней, так как донесения поступали в ставку через Петербург и Вильно. Прекращение преследования уходившего на север Кутузова и распространение нелепого слуха о том, что Москва была подожжена нашими солдатами по приказу императора сделали окончательным отчуждение нашей армии от мужиков; теперь от них ничего нельзя было добиться. Мы оказались в положении человека, внезапно лишившегося глаз и вынужденного теперь осваивать мир наощупь. И в таком печальном положении оставались наши дела до конца русской кампании.
Арман де Колленкур «Мемуары» Париж, 1846 год
4. сентябрь — ноябрь 1812 года
Ожесточение народа против вторгшегося неприятеля росло с каждым месяцем. Наполеон надеялся освобождением крестьян купить их любовь и преданность, однако время показало, что император просчитался. Французская армия стала опорой крестьянского восстания, но повсюду народная масса, испытывавшая притеснения со стороны захватчиков, все меньше была склонна подчиняться своим «освободителям». Наконец в сентябре, когда стало ясно, что Наполеон склоняется к мирному соглашению с царизмом, отдельные вспышки народной войны против французов переросли во всеобщее восстание. Руководство восстанием сложилось в первые моменты стихийно: в то время, как движение в центре страны возглавили, как уже говорилось, патриоты-демократы во главе с Леонтием Петровым, в западных губерниях во главе борьбы оказались царские офицеры, посланные еще летом Барклаем для диверсий в тылу «Великой Армии». Их отряды стали там центром притяжения для всех, кто хотел сражаться с захватчиками. Собравшись вместе, офицеры выбрали из своих рядов «главнокомандующего». Им стал гусарский майор Денис Давыдов. Вскоре новое правительство России в Тарутино утвердило Давыдова на посту командующего, присвоив ему звание генерала. Первым генералом молодой республики стал дворянин, тайно вынашивавший диктаторские замыслы, и эта ошибка в дальнейшем едва не погубила зарождающееся народовластие. Армия была первоначально разделена на семь полков (по числу офицеров), куда записывали всех вновь прибывающих, затем число полков увеличилось. Несмотря на регулярное деление, основными действиями армии Давыдова оставались партизанские и диверсионные.
Состав создавшейся армии был разнородным: солдаты регулярных царских частей, сбежавшие от французов пленные, дезертиры из армии Барклая, добровольцы-горожане и крестьяне. Постепенно ставшие преобладающим элементом в новой армии, крестьяне, сохранявшие еще в своей среде традиции Пугачевского восстания, дали и название солдатам новой армии. Уже в сентябре в рапортах французских комендантов городов императору неоднократно упоминаются «пугачи» (les pougatchis), которые в следующие месяцы станут настоящим кошмаром французской армии.
Наполеон сначала довольно пренебрежительно отнесся к известиям о восстании у него в тылу. Вообще после ухода казачьих полков на Дон в императорском штабе долгое время считали, что теперь тылы «Великой Армии» находятся в полной безопасности. Но уже в середине октября, покидая Москву, император полностью осознал размеры новой опасности. «Этот Давыдов со своими дикими мужиками лучше знает, где мое слабое место, чем Барклай и Кутузов со всеми русскими генералами,» — говорил он Колленкуру в день отъезда.
1 2 3 4 5
Только через несколько дней мы смогли полностью оценить, какой вред нанесло нам это предательство. Петров и его «штаб» были для нас единственным источником сведений о происходившем вокруг, разведка с начала кампании не приносила ничего или почти ничегомногие из наших агентов были открыты русскими, остальные не осмеливались ничего сделать, опасаясь разоблачения. Незнание языка и отчужденность местного населения были для нас большой трудностью в первые недели похода; с начала восстания, когда мужики стали относиться к армии более дружественно, все наши связи с окружающим незаметно перехватил появившийся тогда же при ставке Петров. Со своим смешным французским он всякий раз оказывался под рукой, когда требовалось допросить местных жителей или явившиеся к императору делегации мужиков. Постепенно это стали делать его «офицеры», и в ставке не заметили как переложили на людей Петрова все действия по получению сведений о противнике. Оставалось только принимать доклады от «царя», с которыми тот каждое утро появлялся в штабе.
Император сам любил выслушивать Петрова, и один раз, будучи в превосходном расположении духа, даже благосклонно ущипнул его за ухо. Надо отдать должное этому хитрецу, он ничем не проявил тогда своего изумления и только, угодливо улыбнувшись, поклонился императору. В то же день, улучив минуту, Петров подошел ко мне и попросил разъяснить это озадачившее его, как он сам мне признался, действие императора. С улыбкой я объяснил ему. Боже, как мы все были слепы тогда, как не смогли различить изменника и негодяя под маской простака!
Итак, оставшись без Петрова и его армии осведомителей, мы лишились всех сведений о стране. Контраст был столь разителен, что сам император не раз, придя в раздражение от скудости донесений нашей разведки, требовал позвать Петрова. Теперь все, что удавалось узнать нашим агентам, доходило до императора с запозданием в добрые десять дней, так как донесения поступали в ставку через Петербург и Вильно. Прекращение преследования уходившего на север Кутузова и распространение нелепого слуха о том, что Москва была подожжена нашими солдатами по приказу императора сделали окончательным отчуждение нашей армии от мужиков; теперь от них ничего нельзя было добиться. Мы оказались в положении человека, внезапно лишившегося глаз и вынужденного теперь осваивать мир наощупь. И в таком печальном положении оставались наши дела до конца русской кампании.
Арман де Колленкур «Мемуары» Париж, 1846 год
4. сентябрь — ноябрь 1812 года
Ожесточение народа против вторгшегося неприятеля росло с каждым месяцем. Наполеон надеялся освобождением крестьян купить их любовь и преданность, однако время показало, что император просчитался. Французская армия стала опорой крестьянского восстания, но повсюду народная масса, испытывавшая притеснения со стороны захватчиков, все меньше была склонна подчиняться своим «освободителям». Наконец в сентябре, когда стало ясно, что Наполеон склоняется к мирному соглашению с царизмом, отдельные вспышки народной войны против французов переросли во всеобщее восстание. Руководство восстанием сложилось в первые моменты стихийно: в то время, как движение в центре страны возглавили, как уже говорилось, патриоты-демократы во главе с Леонтием Петровым, в западных губерниях во главе борьбы оказались царские офицеры, посланные еще летом Барклаем для диверсий в тылу «Великой Армии». Их отряды стали там центром притяжения для всех, кто хотел сражаться с захватчиками. Собравшись вместе, офицеры выбрали из своих рядов «главнокомандующего». Им стал гусарский майор Денис Давыдов. Вскоре новое правительство России в Тарутино утвердило Давыдова на посту командующего, присвоив ему звание генерала. Первым генералом молодой республики стал дворянин, тайно вынашивавший диктаторские замыслы, и эта ошибка в дальнейшем едва не погубила зарождающееся народовластие. Армия была первоначально разделена на семь полков (по числу офицеров), куда записывали всех вновь прибывающих, затем число полков увеличилось. Несмотря на регулярное деление, основными действиями армии Давыдова оставались партизанские и диверсионные.
Состав создавшейся армии был разнородным: солдаты регулярных царских частей, сбежавшие от французов пленные, дезертиры из армии Барклая, добровольцы-горожане и крестьяне. Постепенно ставшие преобладающим элементом в новой армии, крестьяне, сохранявшие еще в своей среде традиции Пугачевского восстания, дали и название солдатам новой армии. Уже в сентябре в рапортах французских комендантов городов императору неоднократно упоминаются «пугачи» (les pougatchis), которые в следующие месяцы станут настоящим кошмаром французской армии.
Наполеон сначала довольно пренебрежительно отнесся к известиям о восстании у него в тылу. Вообще после ухода казачьих полков на Дон в императорском штабе долгое время считали, что теперь тылы «Великой Армии» находятся в полной безопасности. Но уже в середине октября, покидая Москву, император полностью осознал размеры новой опасности. «Этот Давыдов со своими дикими мужиками лучше знает, где мое слабое место, чем Барклай и Кутузов со всеми русскими генералами,» — говорил он Колленкуру в день отъезда.
1 2 3 4 5