Я слишком резок для адмирала; его уверили, что я мрачный пессимист; что моя окраска всегда сгущена; что я вижу всегда только скверное; что я вздорен и неуживчив и т.п. Я вижу, что к моим докладам он относится с осторожкой, не умея иногда скрывать предубеждения; он уступает силе доводов и искренности убеждения, порывисто переходит на мою сторону, но все это мимолетно, непрочно и только до чьего-нибудь доклада, который разобьет мои доводы и может привести к новому, совершенно иному решению.
Я знаю, что те, кому я мешаю в их честолюбии и личных делах и которые боятся моей резкой критики и прямолинейности, пользуются всяким случаем, чтобы показать, что я желчный и завистливый брюзга, которому хочется во все совать свой нос и который по неуживчивости характера и неудовлетворенному честолюбию на все ворчит.
При умении потрафить адмиралу и при подтасовке фактов доказать это не трудно, ибо вся моя деятельность идет вразрез со всем остальным, причем в оценках, критике, выражениях, характеристиках, а иногда и распоряжениях я действительно не стесняюсь, но делаю это не по тем причинам, которые выставляются моими противниками, а потому, что иных способов воздействия нет, а иногда сугубой резкостью хочется обратить внимание верхов на совершающееся в заставить их призадуматься, присмотреться и покопаться.
Лично мне безразлично, что мой, так называемый, пессимизм и мое отчаяние от предвидения будущего вся эта темная компания оценивает, как озлобленность честолюбца и зависть; им, по их существу, не дано понять, что могут быть иные более чистые чувства и побуждения, которые вызывают эти пессимизм и отчаяние.
Быть может, мой крупный недостаток в том и заключается, что во мне мало честолюбия, мало заговорщической энергии, мало желания разметать всю эту кучку и самому пробраться на более решительные амплуа.
4 Августа.
Дело с арестом Касаткина возмутительно по своей поспешности; все это проведено с черного крыльца, с очень темным участием контрразведки и под несомненным влиянием адъютантской передней, использовавшей вспыльчивость адмирала и его желание реально и круто показать свою силу в борьбе со служебными злоупотреблениями. Быть может, и искренно, но по мальчишески задорно и умело, ближайший антураж адмирала подбил его громово хватить по взяточничеству и казнокрадству; провели все очень секретно, при деятельном участии контрразведки, постаравшейся потрафить начальству, на что ее дельцы большие мастера.
Казалось бы, что при замятом деле Зефирова с его возмутительной покупкой чая за тройную цену, при лежащем без движения деле Омского Военно-Промышленного Комитета, при грабительском режиме атаманов и при темных порядках в деятельности некоторых агентов Министерства Снабжения можно было давно найти десятки случаев, чтобы показать силу и грозность власти, готовой испепелить все зло и всех, кто его творит.
Вместо этого, адъютантская передняя выследила одну из мелких компаний местных взяточников и, не понимая, что творит, настроила адмирала грохнуть по всей этой воробьиной куче сразу из Царь Пушки.
Касаткина примазали к сенсации, ради пущего эффекта и показательности беспристрастия власти, не останавливающейся перед положением виновных; бедного Касаткина заставили играть роль того украшения из овощей, которое прибавляется в плохих ресторанах к разным блюдам, чтобы скрасить порченный материал и плохое приготовление.
Все, знающие Касаткина, возмущены его арестом; Устругов ездил к адмиралу по этому поводу; адмирал как-то сконфужен, но приказ о предании суду уже отдан и дело идет.
Написал Бурлину, как заместителю наштаверха, официальное письмо и, как старший офицер Генерального Штаба, прошу осведомить о причинах ареста генерала Генерального Штаба и выражаю уверенность, что это какое то очень печальное недоразумение и что наштаверх примет необходимые меры, чтобы впредь оградить наш корпус от таких неожиданных, обидных и печальных недоразумений.
В ответ получил только приказ Верховного Главнокомандующего о предании Касаткина военно-полевому суду за бездействие власти, обычное умывание рук и спасение за приказ и за букву.
Сидели, зевали, мямлили, покрывали миллионные хищения Зефирова и Ко. Военно-промышленников и т. п. и, вдруг, по наущению адъютантской челяди из дворцовых передних, начинают гвоздить без всякого разбора. Ну, как же тут не быть пессимистом.
Приехал с фронта начальник 1 кавалерийской дивизии Генерал Милович (настоящий генерал, участник большой войны); рассказал про творящиеся на фронте безобразия, про безграмотные распоряжения юнцов командармов и комгрупп, впереди всех удиравших от возможных неприятностей слишком близкого соседства с красными; по его словам, под Челябинском уложили лучшую часть офицерской и инструкторской школы.
Смотрю на карту и наизлющим образом злюсь; если бы, вместо преступной авантюры Лебедева, мы стояли бы теперь за укрепленной линией Тобола, сохранив все резервы, подняв материальное и моральное состояние отдохнувших войск и предоставив красным нападать, - как бы выгодно было наше положение. А сейчас наше положение много хуже того, что было год тому назад, ибо свою армию мы уже ликвидировали, а против нас, вместо прошлогодних совдепов и винегрета из красноармейской рвани наступает регулярная красная армия, нежелающая, вопреки всем донесениям нашей разведки, - разваливаться; напротив того, она гонит нас на восток, а мы потеряли способности сопротивляться и почти без боя катимся и катимся.
Весь ужас в том, что гонит нас не красная армия, не искусство ее вождей, а результаты профессиональной безграмотности нашего наштаверха, его мальчишеского задора и самомнения; нас гонит неуменье сорганизовать настоящую армию, поставить на ответственные места опытных и знающих исполнителей; нас убивает превалирование честолюбия над подвигом, задора над опытом, авоськи над расчетом, усмотрения над законом, безвластие и общий нравственный развал.
Год тому назад население видело в нас избавителей от тяжкого комиссарского плена, а ныне оно нас ненавидит так же, как ненавидело комиссаров, если не больше; и что еще хуже ненависти, оно нам уже не верить, от нас не ждет ничего доброго.
Весь тыл в пожаре мелких и крупных восстаний и большевистских и чисто анархистских (против всякой власти) и чисто разбойничьих, остановить которые силой мы уже, очевидно, не в состоянии. Вот годичные результаты работы Ставки на фронте и Правительства в стране; от таких итогов можно не то, что пессимистом сделаться, а выть от отчаяния. Стоим опять перед разбитым корытом, с задачей начинать все снова, в самых тяжелых условиях.
Омские оптимисты кричат, что вот де поднимется Сибирское казачество и красные посыпятся, как чурки;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108