На шхуне «Святая Мария» Николай Второй был бы доставлен в Лондон.
— Не торопитесь, я не успеваю записывать.
— Тобольск наводнили царские офицеры, купцы, монахи. Они или становились участниками заговора, или же помогали заговорщикам. Естественно, в таких условиях мы решили увезти царя.
— Да, кстати, — сказал Долгушин, — как жил государь в Тобольске?
— При Керенском жил припеваючи. Бывшему царю отвели особняк тобольского генерал-губернатора, и без того роскошные губернаторские хоромы обставили мебелью, привезенной из царских дворцов. Народ голодает, а бывший царь жил припеваючи…
— Одну минуту, постойте, — Долгушин порылся в бумагах, достал синюю квадратную карточку. — Государь жил припеваючи! — со злостью повторил он. — Вы морили его императорское величество голодом! Вы кормили его овсом!
«Тобольский продовольственный комитет.
Продовольственная карточка.
Фамилия: Романов.
Имя: Николай.
Отчество: Александрович.
Профессия: экс-император.
Норма продуктов: мука ржаная, овес, соль, мыло, крупы».
Долгушин швырнул карточку на стол.
— Вы смотрели на государя как на самого последнего человека в вашей Совдепии. Кто подписывал этот документик?
— Карточку подписывал я, — спокойно, почти весело ответил Воронин. А что же вы хотели? Для нас царь был обычным гражданином. Странно было бы, если большевики поступили бы с Романовым, как господа из Временного правительства. В России миллионы граждан живут на голодном пайке, так почему же человек, ненавидимый рабочими и мужиками, почему он должен пользоваться особыми привилегиями?
— Вы ведете себя нагло даже на краю могилы! — остервенился Долгушин. Темным тягучим взглядом посмотрел он на Воронина и по странному капризу мысли вспомнил такой же пестрый кабинет в вятской Чека. Увидел себя перед чекистами, услышал свой посиневший от страха голос: «Клянусь честным словом русского дворянина, что признаю Советскую власть». Долгушину внезапно захотелось, чтобы Воронин тоже упал на колени, вымаливая у него пощаду.
Он отыскал в списке фамилию Воронина и красный крестик перед ней: крестик показался кровавой каплей. «Если бы он попросил пощады, один бы взмах карандаша, и я бы расквитался с большевиками. Ответил бы великодушием на их великодушие».
Воронин молчал, сложив на груди руки.
— Вы сказали, что ликвидировали заговор по освобождению его императорского величества. Как это было сделано?
— Уральские большевики направили в Тобольск специальный отряд; им командовал Павел Данилович Хохряков.
— Что же дальше?
— Мы переизбрали Тобольский исполком рабоче-крестьянских и солдатских депутатов. Распустили городскую думу. И, конечно, арестовали главных вдохновителей заговора. Павел Данилович взял под постоянное наблюдение охрану бывшего царя.
— Кто такой Павел Данилович с плебейской фамилией Хохряков?
— Сын вятского мужика. Балтийский матрос. Юноша лет двадцати пяти. А разве фамилия украшает человека?
— Где он сейчас?
— Не знаю. Но уверен — дерется против вас.
— Он не уйдет ни от божьего, ни от мирского суда.
— От мирского суда не ушел бывший царь, а суд божий — дело десятое…
— Не будем спорить, — миролюбиво ответил Долгушин, но в нем разрастался раздраженный интерес к Воронину. В этом большевике была уверенность, которой так не хватало самому Долгушину. Он обеими руками передвинул на край стола желтую зловещую папку. — Почему вы так поспешно вывезли государя из Тобольска?
— В городе возник новый заговор. Держать Романова в Тобольске становилось все опаснее. Мы телеграфировали в Москву, и ВЦИК приказал вывезти бывшего царя в Екатеринбург.
— ВЦИК, ВЦИК, ВЦИК! Не слово, а разбойничий свист. Скажите лучше вам приказал Ленин…
— Пусть так, если хотите. Ленин для нас и ВЦИК, и Совнарком, он — наш полководец и глава нашей партии.
— Кого вы агитируете? Меня? Напрасный труд! Я так просто не меняю богов…
— Я бы стал агитировать последнего белого солдата, но только не вас. Вы для меня враг классовый, самый беспощадный, с такими мы и сражаемся насмерть!
— Вот именно, насмерть! Пока что на краю могилы стоите вы, цареубийца.
— Можно убить меня, нельзя истребить народ.
— Попробуем! Уничтожим вас — большевиков, а народ поймет свои заблуждения. Но довольно политической болтовни! Вам приказали вывезти государя. А дальше?
— В Тобольск прибыл некто Яковлев-Мячин. С полномочиями ВЦИКа. Ему поручалось вывезти Романова в Екатеринбург. Был создан Особый отряд боевиков, в него попал и я. Яковлев-Мячин стал командиром.
— Почему вы его называете «некто»? — заинтересовался Долгушин.
— Он показался нам подозрительным. Не говорил боевикам, когда и куда повезет бывшего царя. Встречался с ним наедине и о чем-то долго беседовал. О чем — мы не знали, о своих беседах Яковлев-Мячин молчал. Завел он дружбу с офицерами, епископом Гермогеном. Одним словом, вел себя подозрительно.
— Опишите его внешность.
— Самая заурядная. Молодой человек, роста среднего, волосы темные, лицо рыхлое, одутловатое. На офицера не похож, скорее чиновник из департамента.
— И по таким ничтожным причинам вы не доверяли Яковлеву-Мячину? Ведь он — большевик? Разве ваш ВЦИК поручил бы не большевику такую важную миссию?
— Называл себя коммунистом. Да ведь мало ли кто выдает сейчас себя за коммуниста? Кстати сказать, Яковлев-Мячин переметнулся на вашу сторону.
— Это свидетельствует лишь об его уме и дальновидности. А вот вы слепец! Вы могли бы отдать жизнь за государя, а стали его палачом. Долгушин сконфузился, вспомнив, что уже говорил Комелькову точно такие же слова. — Чем мотивировал Яковлев-Мячин задержку в Тобольске?
— Говорил, распутица-де. Реки вскрываются-де…
— Кто же настоял на отъезде?
— Павел Данилович. Как председатель Тобольского исполкома, он потребовал отправки Романова. И он был прав, обстановка в городе опять накалялась. И мы решили ускорить отъезд. Ненадежная охрана была заменена большевиками. Николаю Романову объявили о предстоящей отправке, он согласился ехать, но заартачилась его жена…
— Что за выражение — заартачилась? Александра Федоровна — русская императрица.
— Бывшая, не забывайте.
— У вас были столкновения с ее величеством?
— Нет. Впрочем, да. Мне что-то понадобилось, и я вошел в переднюю залу. Там была она. Увидев меня, попятилась и смотрела ненавидящими глазами. Да, это был и палящий, и сверлящий, и еще черт знает какой взгляд.
— Я предупреждаю вас! — вспыхнул ротмистр.
— А-а, бросьте! Вы спрашиваете, я отвечаю. Но это все глупые мелочи. Когда мы наконец объявили Романову о выезде, бывшая царица сказала, что не поедет, что болен Алексей. Мы все же решили выехать. Отправились ранним апрельским утром по снежному насту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191
— Не торопитесь, я не успеваю записывать.
— Тобольск наводнили царские офицеры, купцы, монахи. Они или становились участниками заговора, или же помогали заговорщикам. Естественно, в таких условиях мы решили увезти царя.
— Да, кстати, — сказал Долгушин, — как жил государь в Тобольске?
— При Керенском жил припеваючи. Бывшему царю отвели особняк тобольского генерал-губернатора, и без того роскошные губернаторские хоромы обставили мебелью, привезенной из царских дворцов. Народ голодает, а бывший царь жил припеваючи…
— Одну минуту, постойте, — Долгушин порылся в бумагах, достал синюю квадратную карточку. — Государь жил припеваючи! — со злостью повторил он. — Вы морили его императорское величество голодом! Вы кормили его овсом!
«Тобольский продовольственный комитет.
Продовольственная карточка.
Фамилия: Романов.
Имя: Николай.
Отчество: Александрович.
Профессия: экс-император.
Норма продуктов: мука ржаная, овес, соль, мыло, крупы».
Долгушин швырнул карточку на стол.
— Вы смотрели на государя как на самого последнего человека в вашей Совдепии. Кто подписывал этот документик?
— Карточку подписывал я, — спокойно, почти весело ответил Воронин. А что же вы хотели? Для нас царь был обычным гражданином. Странно было бы, если большевики поступили бы с Романовым, как господа из Временного правительства. В России миллионы граждан живут на голодном пайке, так почему же человек, ненавидимый рабочими и мужиками, почему он должен пользоваться особыми привилегиями?
— Вы ведете себя нагло даже на краю могилы! — остервенился Долгушин. Темным тягучим взглядом посмотрел он на Воронина и по странному капризу мысли вспомнил такой же пестрый кабинет в вятской Чека. Увидел себя перед чекистами, услышал свой посиневший от страха голос: «Клянусь честным словом русского дворянина, что признаю Советскую власть». Долгушину внезапно захотелось, чтобы Воронин тоже упал на колени, вымаливая у него пощаду.
Он отыскал в списке фамилию Воронина и красный крестик перед ней: крестик показался кровавой каплей. «Если бы он попросил пощады, один бы взмах карандаша, и я бы расквитался с большевиками. Ответил бы великодушием на их великодушие».
Воронин молчал, сложив на груди руки.
— Вы сказали, что ликвидировали заговор по освобождению его императорского величества. Как это было сделано?
— Уральские большевики направили в Тобольск специальный отряд; им командовал Павел Данилович Хохряков.
— Что же дальше?
— Мы переизбрали Тобольский исполком рабоче-крестьянских и солдатских депутатов. Распустили городскую думу. И, конечно, арестовали главных вдохновителей заговора. Павел Данилович взял под постоянное наблюдение охрану бывшего царя.
— Кто такой Павел Данилович с плебейской фамилией Хохряков?
— Сын вятского мужика. Балтийский матрос. Юноша лет двадцати пяти. А разве фамилия украшает человека?
— Где он сейчас?
— Не знаю. Но уверен — дерется против вас.
— Он не уйдет ни от божьего, ни от мирского суда.
— От мирского суда не ушел бывший царь, а суд божий — дело десятое…
— Не будем спорить, — миролюбиво ответил Долгушин, но в нем разрастался раздраженный интерес к Воронину. В этом большевике была уверенность, которой так не хватало самому Долгушину. Он обеими руками передвинул на край стола желтую зловещую папку. — Почему вы так поспешно вывезли государя из Тобольска?
— В городе возник новый заговор. Держать Романова в Тобольске становилось все опаснее. Мы телеграфировали в Москву, и ВЦИК приказал вывезти бывшего царя в Екатеринбург.
— ВЦИК, ВЦИК, ВЦИК! Не слово, а разбойничий свист. Скажите лучше вам приказал Ленин…
— Пусть так, если хотите. Ленин для нас и ВЦИК, и Совнарком, он — наш полководец и глава нашей партии.
— Кого вы агитируете? Меня? Напрасный труд! Я так просто не меняю богов…
— Я бы стал агитировать последнего белого солдата, но только не вас. Вы для меня враг классовый, самый беспощадный, с такими мы и сражаемся насмерть!
— Вот именно, насмерть! Пока что на краю могилы стоите вы, цареубийца.
— Можно убить меня, нельзя истребить народ.
— Попробуем! Уничтожим вас — большевиков, а народ поймет свои заблуждения. Но довольно политической болтовни! Вам приказали вывезти государя. А дальше?
— В Тобольск прибыл некто Яковлев-Мячин. С полномочиями ВЦИКа. Ему поручалось вывезти Романова в Екатеринбург. Был создан Особый отряд боевиков, в него попал и я. Яковлев-Мячин стал командиром.
— Почему вы его называете «некто»? — заинтересовался Долгушин.
— Он показался нам подозрительным. Не говорил боевикам, когда и куда повезет бывшего царя. Встречался с ним наедине и о чем-то долго беседовал. О чем — мы не знали, о своих беседах Яковлев-Мячин молчал. Завел он дружбу с офицерами, епископом Гермогеном. Одним словом, вел себя подозрительно.
— Опишите его внешность.
— Самая заурядная. Молодой человек, роста среднего, волосы темные, лицо рыхлое, одутловатое. На офицера не похож, скорее чиновник из департамента.
— И по таким ничтожным причинам вы не доверяли Яковлеву-Мячину? Ведь он — большевик? Разве ваш ВЦИК поручил бы не большевику такую важную миссию?
— Называл себя коммунистом. Да ведь мало ли кто выдает сейчас себя за коммуниста? Кстати сказать, Яковлев-Мячин переметнулся на вашу сторону.
— Это свидетельствует лишь об его уме и дальновидности. А вот вы слепец! Вы могли бы отдать жизнь за государя, а стали его палачом. Долгушин сконфузился, вспомнив, что уже говорил Комелькову точно такие же слова. — Чем мотивировал Яковлев-Мячин задержку в Тобольске?
— Говорил, распутица-де. Реки вскрываются-де…
— Кто же настоял на отъезде?
— Павел Данилович. Как председатель Тобольского исполкома, он потребовал отправки Романова. И он был прав, обстановка в городе опять накалялась. И мы решили ускорить отъезд. Ненадежная охрана была заменена большевиками. Николаю Романову объявили о предстоящей отправке, он согласился ехать, но заартачилась его жена…
— Что за выражение — заартачилась? Александра Федоровна — русская императрица.
— Бывшая, не забывайте.
— У вас были столкновения с ее величеством?
— Нет. Впрочем, да. Мне что-то понадобилось, и я вошел в переднюю залу. Там была она. Увидев меня, попятилась и смотрела ненавидящими глазами. Да, это был и палящий, и сверлящий, и еще черт знает какой взгляд.
— Я предупреждаю вас! — вспыхнул ротмистр.
— А-а, бросьте! Вы спрашиваете, я отвечаю. Но это все глупые мелочи. Когда мы наконец объявили Романову о выезде, бывшая царица сказала, что не поедет, что болен Алексей. Мы все же решили выехать. Отправились ранним апрельским утром по снежному насту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191