– Она была приятной женщиной? – спросила Вики. – И умела радоваться жизни?
– О да, просто обворожительной. И с очень живым нравом. Такое жизнелюбие – не сочтите мои слова стариковским брюзжанием, – такого жизнелюбия теперь ни у кого не встретишь, естественного, как пение для птицы… Тебя, моя дорогая, сие, разумеется, не касается, – галантно добавил он.
– И добра была? – снова спросила Вики.
– Очень. Это потом стали поговаривать, будто она… слегка изменилась. Но я познакомился с ней, когда она была почти девочкой. Видно, впервые покинула отчий дом. Да, очень добра. «Ее прелестный призрак»! Подумать только! Я рад, мой мальчик, что ты опекаешь это старое гнездо. Как жаль, что оно может превратиться… в руины. О Боже!
– Какие руины? О чем вы, дядя Бен?
– Чем это пахнет? – не отвечая на вопрос, воскликнул дядя Бен. – Где-то горит! Точно!
– Горит? – переспросил Марк.
– Я-то знаю! Не падайте духом и молитесь! Всем оставаться на местах! Я скоро вернусь. – И он выскочил за дверь.
Марк и Вики долго молча смотрели друг на друга, первым опомнился Марк: – Черт возьми! Что это со стариканом? Неужели спятил?
– А ведь в самом деле пахнет гарью, – сказала Вики. – Может, он оставил в погребе зажженную сигарету?
– Может, и оставил. Ничего, если что-нибудь серьезное, он нас крикнет.
Ждать мистера Мерчисона пришлось недолго.
– Померещилось, – успокоил он, опять сияя улыбкой. – Вечная моя мнительность.
– Но у вас же все лицо в саже! – воскликнула Вики. – А взгляните на свои руки! Дядя Бен, вы оставили в погребе сигарету!
– Сигарету… Да-да, припоминаю, оставил. Вики, ты только не сердись на меня.
– «Не сердись», – рассмеялся Марк. – Нет, мы очень на вас сердиты – за то, что вы рано спохватились. Дали бы этому постылому домине спокойненько догореть.
– Не надо так шутить, мой мальчик. Это же квалифицируется как поджог. И потом, дом это тебе не… не стог сена. Старый дом никогда не умирает, Марк. Он живет воспоминаниями.
– Нас с Вики ему будет тошно вспомнить, – заметил Марк.
– Если я верно понял, вы не слишком им дорожите, – сказал мистер Мерчисон. – Так, по-твоему, его трудно будет сдать или продать?
– Не трудно, а невозможно, – уточнил Марк.
– Возможно. Продай его мне, – заявил мистер Мерчисон.
– Вам?! – воскликнула Вики. – Дядя Бен, и вы сможете жить в этих мрачных стенах? В полном одиночестве?
– Ну, я вовсе не нахожу их мрачными и думаю, мне не будет здесь одиноко.
События стремительно развивались. Буквально через несколько недель Марк и Вики вернулись в свой лондонский особняк. К ним то и дело заходили многочисленные друзья мистера Мерчисона, и все в один голос спрашивали: – Ну как ему там? Нравится?
– Вполне, – отвечал Марк. – Все-таки дядя Бен отличный малый. Настоящий Мерчисон. Правда, он позволяет себе теперь маленькие капризы. Вы слышали эту историю с пожарниками?
– Какую? Расскажите! – просили гости.
– Так вот, – начинал Марк, – первым делом он устроил скандал в тамошней пожарной части. Дескать, оборудование у них никудышное. Писал какие-то петиции, устраивал собрания, обошел всех местных фермеров и бог знает кого еще…
– А дальше что?
– А дальше он выписал им чек или что-то в этом роде. Его выбрали главным, теперь он начальник пожарной службы. Мы заезжали туда на прошлой неделе; его подчиненные жалуются, что он из них душу вытряс на всяких учениях. Мы видели, как они полным составом носятся по деревне в новом автомобиле, наш дядя Бен рядом с шофером так и сияет, а в руках у него здоровенный топор.
– Да, пожаров он всегда боялся, – обязательно вспоминал кто-нибудь из гостей.
БЕЗ ПОСРЕДСТВА ГОЛСУОРСИ

Перевод. Муравьев В., 1991 г.
После гольфа, едва с поля, я повел носом. «Черт побери! – говорю себе. – Тянет поэзией!» Всегда это чую: есть во мне такая жилка. «Откуда бы это? – говорю себе. – Закатные тона? Раунд за восемьдесят ударов? Или что?» Прошел мимо парочки школьниц: стоят у ворот, пересмеиваются. Могу себе представить их разговоры-одна другой: «Кто это с такими лихими усами?» – а та ей: «Как, да это же наш красавец майор!»Жизнь вдруг заиграла, как шампанское в бокале. Челтнем словно был писан маслом на холсте, и отличнейшие люди населяли этот превосходный пейзаж. Вот «Бунгало в Пуне». Доброе старое бунгало! Вот «Амритсар». Привет, «Амритсар»! А вот моя конурка – «Лавры». Замечаете название? Все та же поэтическая жилка. Может, лучше бы мне родиться заурядным, тупым чурбаном-солдафоном. Впрочем, если бы не эти пролазы-социалисты…
Ну, захожу. Адела выглянула из гостиной. Ах ты, старушка Адела! Надежная, испытанная. Любой переход нипочем, дети-вот они, а какие волосы! И шипит на меня. «Явилась», – говорит.
Я понял, о чем она: мы друг друга – с полуслова. Новая горничная заступила. «Прекрасно! – говорю. – Вели подать мне чаю в логово».
И пошел к себе – что за уютная берлога! Разбавил джин содовой. «Ого! Что такое? От поэзии прямо не продохнешь!» Огляделся кругом: увидел свои усы в зеркале. «Лихие усы, а?» Придумают же словечко!
Подправил их. «Ну, – говорю себе, – черт побери!» И чуть не расхохотался.
Она вошла с чаем. Было семнадцать десять: в эту минуту вся моя жизнь перевернулась. Сколько лет я носился со своей поэтической жилкой, а она вот для кого: для этой женщины. Я сказал – женщины? Да почти что девочки. Крохотулька. И при этом, заметьте, немножко богиня.
Меня опрокинуло и понесло. «Джек, – говорю себе, – пиши пропало». Вот вы говорите «поэзия», а я говорю вам, что наяву увидел эту девушку обнаженной, у моря, вроде как на рассвете. Впечатление ошеломительное. Знаете, что у меня чуть не сорвалось с языка? У меня чуть не сорвалось с языка: «Да ты что, милая? Быстро надевай купальник! Тут полным-полно туристов!»Я, конечно, не сказал ничего подобного. У меня это было написано в глазах. И она, очевидно, прочла. Вам понятно, о чем я. Богиня – это ладно. Усы – это хорошо. Но если женщина не чувствует мужчину, а мужчина не чувствует женщину, то все ведь без толку, верно? А она прочла – очевидно. И если бы не большевистские происки…
Словом, меня послали в нокдаун, и я выгадывал время, отчаянно силился подняться, выпрямиться, навязать ближний бой, вообще заново освоиться на ринге. Спрашиваю: «Как вас зовут?» Отвечает: «Глэдис».
Минуту– другую помолчали. Оба. Потом она мне: -Простите, сэр, вам налить чаю? А я ей: – Да. Непременно.
Вот и все, ясно? Ни слова про морской берег. Ни про что ни слова. «Непременно» – и все. А она: – Отлично, сэр, – только и сказала.
Чувствуете деликатность? «Ого, – думаю, – в девчонке говорит порода!» Я ведь большой демократ, заметьте. По крайней мере, был. «Не иначе, – думаю, как молоденький хват офицерик болтался возле коттеджа, где ты родилась, милашечка!» Ей этого, разумеется, не сказал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123