– Да, а вы хитрый, – протянул он, но, похоже, я его немного убедил.
– А бабушка, значит, глупая?
– Вот уж нет, – рассеянно проговорил Лукаш. Потом снова встревоженно посмотрел на меня. – Тогда где же она, если уже все знает?
– Понятия не имею, – произнес я с каким-то неясным дурным предчувствием. – Послушай-ка, в прошлый раз ты говорил что-то… что вроде, ну, пан Эзехиаш был бы лучшим дедушкой, чем Фрэнк… Как получилось, что он жил у вас?
– Пан Эзехиаш хотел жениться на бабушке, – просто ответил мальчик. – Все думали, что Фрэнк умрет раньше, чем он.
Богатый Фрэнк, бедный дядюшка Луис, профессиональная невеста этих старых иммигрантов – все у меня в голове перемешалось. Я не понимал этой игры, где шли в расчет наследства, жизнь и смерть стариков, у одного из которых дни были сочтены, а он пережил другого.
– Они тебе об этом говорили? – спросил я Лукаша.
– Чего им мне говорить! Между собой обсуждали. Спорили, где мы потом будем жить. Фрэнк их отговаривал…
– А Фрэнк разве знал, что они хотят пожениться? – прервал я его. У меня окончательно ум за разум зашел.
– Ясное дело. Он говорил, что будет рад, если из его денег что-нибудь достанется и дяде Луису. А он. все завещает бабушке. – Мальчик говорил обо всех этих посмертных делах, словно растолковывал мне правила игры, в которой ничего не смыслил. Для него смерть была пустым звуком.
– Тогда от чего же Фрэнк их отговаривал?
– Чтобы не брали эту красную виллу. Он говорил, что это глупость – иметь два дома рядом, что…
– Виллу Дроздовых? Разве пан Эзехиаш и твоя бабушка хотели ее купить? – Меня будто молнией ударило. Сверкнуло, ослепило – и снова мрак.
– Бабушка – нет. Пан Эзехиаш.
Но ведь у Эзехиаша не было денег! А если б и так, то с какой стати он потратил бы их на покупку виллы рядом с домом своей будущей жены? Деньги Фрэнка достанутся ей. И как мог он ими так распорядиться, если и она, и живой еще Фрэнк были против? И тут я отметил еще одну заметную неувязку. Если все обстояло так, как говорит Лукаш, значит, пани Дроздова собиралась продать виллу собственному дяде. Но ведь Ганке деньги нужны были немедленно, чтобы заплатить взнос за кооперативную квартиру! Так что же все это значит? Ничего. Это что-нибудь да значило бы, умри насильственной смертью Куба, а не Эзехиаш.
– А когда пан Эзехиаш хотел купить виллу? – выпытывал я у Лукаша. – Когда умрет Фрэнк и бабушка получит наследство?
– Нет, сейчас. А бабушка сказала, что на нее он пусть не рассчитывает.
Так. Значит, поручик Павровский прав. Деньги были, и их нет. Я выглянул в окно, на улице нескончаемый дождь омывал мою машину. Все лило и лило, словно начался потоп, а у меня было такое чувство, будто я погрузился в воду уже по самую шею.
* * *
Матрона в белом, застиранном до желтизны халате, высунув голову из окошечка, как наседка из гнезда, закудахтала:
– Переобуйтесь! В таком виде нельзя!
Я беспомощно посмотрел на свои забрызганные грязью ботинки. Из окошечка высунулась похожая на тюлений ласт рука и указала куда-то вниз. Я взглянул в ту сторону и увидел ящик, на дне которого валялась одна-единственная пластиковая бахила. Было воскресенье, вторая половина дня, и в хирургическом отделении крчской больницы двери для посетителей не закрывались. Я удрученно повертел в руках пластиковый клочок. Матрона недовольно запыхтела и исчезла в дежурке. Оттуда она вынырнула с парой новехоньких бахил.
Положив на пол букет жасмина, который наломал с куста возле своего домика, и балансируя поочередно то на правой, то на левой ноге, я зачехлил пластиком свои ботинки. Когда я поднял букет, с него облетело несколько цветочков. Матрона фыркнула так громко, что даже усики у нее под носом зашевелились. Мне тут же вспомнился поручик Павровский, и, вконец напуганный, я кинулся подбирать лепестки.
Через минуту я уже шел по выложенному зеленым кафелем коридору, неуклюже шаркая бахилами, с ненужным букетом в руках, и искал глазами, куда бы его засунуть. Что за дурацкая идея – пойти навещать больного товарища с этаким «болиголовом»!
От оконной ниши отделилось бело-голубое полосатое чучело и бодро двинулось мне навстречу.
– Не может быть! – бодро завопил тяжелобольной Йозеф Каминек. – Это мне?
– Ага, – сказал я. – Как себя чувствуешь?
– Сносно. – Щеки у него были пунцовые, а глаза блестящие и ясные. Йозеф выглядел отдохнувшим и улыбался мне радостно и смущенно. – Спасибо, что вспомнили про меня, – произнес он с укоризной. – Как там ребята? Доктор Иреш рад, что начальствует? Как идут дела?
– Сносно, – ответил я ему в тон. Похоже, Йозеф ждал от меня подробного доклада, как идет строительство в его отсутствие, хотя отсутствовал он всего один рабочий день.
– Что, так и будем тут стоять? Тебе, наверное, лежать надо? Не рано ли забегал после операции?
– А меня и не резали. Не дался. Это не язва открылась, просто какие-то острые боли. Знай я об этом раньше, ноги бы моей здесь не было! – мрачно буркнул он и двинулся к застекленной переборке в конце коридора. – Идем же! – Йозеф вдруг слегка покачнулся.
Я поспешно взял его под руку.
– Они колют мне прокаин, – пожаловался Йозеф. – Ходишь после него как оглушенный. Все не так уж плохо, но, говорят, придется побыть здесь хотя бы недели две. – Позвонив у двери в переборке, он взял у меня букет.
– Привет, Геленка! – заворковал он открывшей дверь молодой женщине в белом. – Позволь тебе представить моего незаменимого сослуживца. Петр Мартин – доктор Майерова. – И он всучил ей сильно пахнущий букет.
Докторша уткнула нос в жасмин и подняла на меня глаза, обведенные темными кругами.
– Ну что ж, входите, – вздохнула она.
Губы у нее были прелестные и упрямые, подбородок же только упрямый. Кроме того, у нее имелась славная полу затененная комнатка, с диванчиком и креслицами вокруг столика, украшенного бутылкой коньяка.
Мы сели. Докторша сунула букет в какую-то больничную склянку и вознамерилась заменить ею грузинский коньяк на столике.
– Оставь его на месте, – попросил Йозеф. – Ты выпьешь? – обратился он ко мне.
– Нет.
– Не стесняйся. У нее этого добра полный шкафчик, правда, Геленка?
Геленка подошла ко мне, двумя пальцами взяла меня за подбородок и повернула мою голову к окну.
– Надо было вам прийти пораньше, – озабоченно изрекла она. Тщательно обследовав мой подбородок, сказала: – Теперь уже ничего не поделаешь… Подождите. – Подойдя к умывальнику, она начала тщательно мыть руки.
– Что случилось? – удивился Йозеф, только сейчас заметив то, что не скрылось от профессионально натренированных глаз докторши.
Подойдя ко мне, она нежными пальцами слегка коснулась черной корки на моей брови.
– Больно?
– Нет.
– А здесь? – Так же легко она ощупала мне верхнюю губу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43