Просто сегодня у меня началась менструация. И мое пребывание здесь – напрасная трата времени: он ко мне и не подойдет. А поездка была просто ужасной. – Она сбросила туфли и, вытянув ноги, положила их на кровать Катринки. – Некоторые мужчины не обращают на это внимания, ты ведь знаешь. А как Франта?
– Он-то как раз обращает.
Но Мирек Бартош вел себя иначе, вспомнила Катринка. «Как будто тебя растирают подогретым маслом, – говорил он. – Как будто проникаешь в спелую, прогретую солнцем сливу или принимаешь ванну». Ему нравилось это ощущение, и ей тоже.
– Большие дети пугаются малой крови.
– Они даже представить себе не могут, от чего они отказываются.
– Им, глупцам, это безразлично. А что ты делаешь завтра?
– С утра часок-другой покатаюсь на лыжах. А остальную часть дня буду работать. Этот уик-энд у нас плотно забит.
– Завтра вечером пообедаем вместе в «Замке»?
– Натали, это не очень удачная затея.
– Не волнуйся. Сцен не будет.
– Но зачем это устраивать?
– Что устраивать? Выйти на люди вместо того, чтобы где-то запрятаться? Развлечься? Прилично поесть?
– Можно прилично поесть и в других местах.
– Мы отправимся в «Замок». Я закажу столик. – Она поднялась, склонилась над кроватью Катринки и поцеловала ее в щеку. – Спокойной ночи, – простилась она по-французски.
Выражение беспокойства не сходило с лица Катринки, пока она наблюдала, как Натали направляется к двери.
– Ну зачем смущать Элен? Или Жан-Клода?
– Чтобы поразвлечься, – обернувшись, ответила Натали.
– Мне это не нравится.
– Никого это не смутит. Элен притворится, что меня не знает. А Жан-Клод будто либо раздражен, либо, наоборот, доволен. Тут трудно предугадать. Ты ведь пойдешь со мной, правда? – Она произнесла это тоном ребенка, которого хотят лишить обещанной прогулки.
Катринка кивнула.
– Да, – ответила она. – В конце концов, мы ведь подруги.
– Отлично, – сказала Натали. – До завтра. Не забудь запереть дверь.
Катринка поднялась в шесть утра, чтобы помочь Хильде приготовить завтрак, который подавался в столовой с половины восьмого до десяти. Потом она помогла прибрать комнаты с тем, чтобы дежурившая утром горничная успела закончить уборку вовремя. В половине одиннадцатого она постучала в дверь Натали, чтобы узнать, не собирается ли она покататься на лыжах, и услышала в ответ жалобы на плохое самочувствие и заявление о том, что она останется в постели до тех пор, пока не настанет время обеда, коротая время с книгой. Если бы речь шла о проведении делового совещания в «Гэллери Жиллет» или демонстрации мод, то никакими силами ее нельзя было бы от этого отвлечь, но у Натали не было спортивной выносливости, хотя иногда она пыталась ее изобразить, чтобы доставить удовольствие Жан-Клоду, у которого эта выносливость как раз была.
К одиннадцати часам, надев шикарный лыжный костюм, усыпанный блестками звезд, – в профессии модели помимо дополнительного заработка ее привлекала возможность приобретать хорошую одежду по низким ценам, – Катринка встала в очередь у подъемника, который доставлял лыжников к вершине Рога. Столь ранние вылазки в горы в эти утренние часы были своеобразной расплатой за то, что она владела теперь гостиницей.
Очередь двигалась не слишком быстро, но Катринка своего раздражения не показывала – разве вагончики фуникулера станут от этого быстрее двигаться. И поэтому Катринка предпочла поболтать с окружающими ее постояльцами «Золотого рога», служащими других отелей и теми жителями Кицбюэля, с которыми она познакомилась за эти годы. Речь ее лилась непрерывным потоком то на немецком, на котором она говорила с акцентом, то на английском языке, с вкраплением отдельных чешских слов; при этом она искренне и заразительно смеялась. Огорчения прошедшей ночи не оставили сколько-нибудь заметных следов – ни припухших век, ни осунувшегося лица. От ветра у нее слегка порозовел нос и разрумянились щеки, а глаза были такими же ясными и яркими, как небо над головой. Неожиданно она заметила в очереди две супружеские пары, с которыми когда-то встречалась в компании Клауса Циммермана и его жены во время их посещений Кицбюэля. Все ее попытки сохранить хорошее настроение оказались тщетными. Все, что напоминало о докторе, пробуждало в ней болезненные воспоминания, и Катринка почувствовала знакомый приступ тоски при мысли о ее непрерывных, но тщетных поисков сына.
Рядом с ними были их дети – довольно невзрачная маленькая девочка и два мальчика. По привычке Катринка какое-то мгновение изучающе разглядывала мальчиков, как бы пытаясь отыскать черты сходства с Миреком или с самой собою. Она была уверена, что узнала бы своего сына сразу же, стоило ей только бросить на него взгляд. Им обоим было лет по восемь или девять, как раз подходящий возраст. У одного из них были темные волосы и несколько насупленное выражение лица, у другого волосы были более светлые и на лице сияла обаятельная улыбка. Оба они были очень хороши собой. Но она не обнаружила в них ничего знакомого, ничего, что могло бы воспламенить ее материнский инстинкт или обнаружить ту духовную связь, которая, как она была убеждена, существует между нею и ее сыном. Трудно было определить, какой из супружеских пар принадлежали эти.
До пересадки на средней станции Катринка поднималась вместе с тремя постояльцами гостиницы, и беседа с ними помогла ей восстановить душевное равновесие. Но они не собирались подниматься выше, и, пересев в пустой вагончик, идущий к самой вершине, она снова ощутила мрачную тоску. Ей показалось, что она в этот прекрасный день уплывает куда-то вверх, прочь от земли, в полное одиночество. Но когда вагончик уже тронулся, какой-то мужчина быстро положил в него свои лыжи и вспрыгнул внутрь, заняв место напротив ее.
– Здравствуйте, – сказал он, улыбаясь. Обрадованная тем, что она теперь не одна, Катринка улыбнулась ему в ответ.
– Вы знаете чертовски много языков, – сказал он, снимая свою черную шерстяную шапочку и проводя рукой по густым каштановым волосам. Она заметила, что они слегка завиваются на концах. – Я слушал вас там, внизу у подъемника, – добавил он.
– Европейцы всегда говорят на нескольких языках, – сказала Катринка.
– А американцы – нет?
– А вы говорите? – спросила она.
Он рассмеялся.
– Только по-английски, – ответил он без малейшего признака смущения или намека на то, что это можно расценить как недостаток. – Хотя, наверное, было бы неплохо выучить японский.
Ростом он выше шести футов, прикинула Катринка, с широкими плечами, узкими бедрами и той уверенностью в своих физических возможностях, которая свойственна спортсменам. Его не назовешь красивым, подумала она. Впрочем, нет, вполне можно, поправила она себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
– Он-то как раз обращает.
Но Мирек Бартош вел себя иначе, вспомнила Катринка. «Как будто тебя растирают подогретым маслом, – говорил он. – Как будто проникаешь в спелую, прогретую солнцем сливу или принимаешь ванну». Ему нравилось это ощущение, и ей тоже.
– Большие дети пугаются малой крови.
– Они даже представить себе не могут, от чего они отказываются.
– Им, глупцам, это безразлично. А что ты делаешь завтра?
– С утра часок-другой покатаюсь на лыжах. А остальную часть дня буду работать. Этот уик-энд у нас плотно забит.
– Завтра вечером пообедаем вместе в «Замке»?
– Натали, это не очень удачная затея.
– Не волнуйся. Сцен не будет.
– Но зачем это устраивать?
– Что устраивать? Выйти на люди вместо того, чтобы где-то запрятаться? Развлечься? Прилично поесть?
– Можно прилично поесть и в других местах.
– Мы отправимся в «Замок». Я закажу столик. – Она поднялась, склонилась над кроватью Катринки и поцеловала ее в щеку. – Спокойной ночи, – простилась она по-французски.
Выражение беспокойства не сходило с лица Катринки, пока она наблюдала, как Натали направляется к двери.
– Ну зачем смущать Элен? Или Жан-Клода?
– Чтобы поразвлечься, – обернувшись, ответила Натали.
– Мне это не нравится.
– Никого это не смутит. Элен притворится, что меня не знает. А Жан-Клод будто либо раздражен, либо, наоборот, доволен. Тут трудно предугадать. Ты ведь пойдешь со мной, правда? – Она произнесла это тоном ребенка, которого хотят лишить обещанной прогулки.
Катринка кивнула.
– Да, – ответила она. – В конце концов, мы ведь подруги.
– Отлично, – сказала Натали. – До завтра. Не забудь запереть дверь.
Катринка поднялась в шесть утра, чтобы помочь Хильде приготовить завтрак, который подавался в столовой с половины восьмого до десяти. Потом она помогла прибрать комнаты с тем, чтобы дежурившая утром горничная успела закончить уборку вовремя. В половине одиннадцатого она постучала в дверь Натали, чтобы узнать, не собирается ли она покататься на лыжах, и услышала в ответ жалобы на плохое самочувствие и заявление о том, что она останется в постели до тех пор, пока не настанет время обеда, коротая время с книгой. Если бы речь шла о проведении делового совещания в «Гэллери Жиллет» или демонстрации мод, то никакими силами ее нельзя было бы от этого отвлечь, но у Натали не было спортивной выносливости, хотя иногда она пыталась ее изобразить, чтобы доставить удовольствие Жан-Клоду, у которого эта выносливость как раз была.
К одиннадцати часам, надев шикарный лыжный костюм, усыпанный блестками звезд, – в профессии модели помимо дополнительного заработка ее привлекала возможность приобретать хорошую одежду по низким ценам, – Катринка встала в очередь у подъемника, который доставлял лыжников к вершине Рога. Столь ранние вылазки в горы в эти утренние часы были своеобразной расплатой за то, что она владела теперь гостиницей.
Очередь двигалась не слишком быстро, но Катринка своего раздражения не показывала – разве вагончики фуникулера станут от этого быстрее двигаться. И поэтому Катринка предпочла поболтать с окружающими ее постояльцами «Золотого рога», служащими других отелей и теми жителями Кицбюэля, с которыми она познакомилась за эти годы. Речь ее лилась непрерывным потоком то на немецком, на котором она говорила с акцентом, то на английском языке, с вкраплением отдельных чешских слов; при этом она искренне и заразительно смеялась. Огорчения прошедшей ночи не оставили сколько-нибудь заметных следов – ни припухших век, ни осунувшегося лица. От ветра у нее слегка порозовел нос и разрумянились щеки, а глаза были такими же ясными и яркими, как небо над головой. Неожиданно она заметила в очереди две супружеские пары, с которыми когда-то встречалась в компании Клауса Циммермана и его жены во время их посещений Кицбюэля. Все ее попытки сохранить хорошее настроение оказались тщетными. Все, что напоминало о докторе, пробуждало в ней болезненные воспоминания, и Катринка почувствовала знакомый приступ тоски при мысли о ее непрерывных, но тщетных поисков сына.
Рядом с ними были их дети – довольно невзрачная маленькая девочка и два мальчика. По привычке Катринка какое-то мгновение изучающе разглядывала мальчиков, как бы пытаясь отыскать черты сходства с Миреком или с самой собою. Она была уверена, что узнала бы своего сына сразу же, стоило ей только бросить на него взгляд. Им обоим было лет по восемь или девять, как раз подходящий возраст. У одного из них были темные волосы и несколько насупленное выражение лица, у другого волосы были более светлые и на лице сияла обаятельная улыбка. Оба они были очень хороши собой. Но она не обнаружила в них ничего знакомого, ничего, что могло бы воспламенить ее материнский инстинкт или обнаружить ту духовную связь, которая, как она была убеждена, существует между нею и ее сыном. Трудно было определить, какой из супружеских пар принадлежали эти.
До пересадки на средней станции Катринка поднималась вместе с тремя постояльцами гостиницы, и беседа с ними помогла ей восстановить душевное равновесие. Но они не собирались подниматься выше, и, пересев в пустой вагончик, идущий к самой вершине, она снова ощутила мрачную тоску. Ей показалось, что она в этот прекрасный день уплывает куда-то вверх, прочь от земли, в полное одиночество. Но когда вагончик уже тронулся, какой-то мужчина быстро положил в него свои лыжи и вспрыгнул внутрь, заняв место напротив ее.
– Здравствуйте, – сказал он, улыбаясь. Обрадованная тем, что она теперь не одна, Катринка улыбнулась ему в ответ.
– Вы знаете чертовски много языков, – сказал он, снимая свою черную шерстяную шапочку и проводя рукой по густым каштановым волосам. Она заметила, что они слегка завиваются на концах. – Я слушал вас там, внизу у подъемника, – добавил он.
– Европейцы всегда говорят на нескольких языках, – сказала Катринка.
– А американцы – нет?
– А вы говорите? – спросила она.
Он рассмеялся.
– Только по-английски, – ответил он без малейшего признака смущения или намека на то, что это можно расценить как недостаток. – Хотя, наверное, было бы неплохо выучить японский.
Ростом он выше шести футов, прикинула Катринка, с широкими плечами, узкими бедрами и той уверенностью в своих физических возможностях, которая свойственна спортсменам. Его не назовешь красивым, подумала она. Впрочем, нет, вполне можно, поправила она себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171