– Но мы оба хотели, чтобы не было пышной свадьбы.
– Вы тоже хотели? А ваша семья это одобрила?
– У меня осталось мало родственников, – ответила Катринка. – Мои родители давно умерли.
– Да, – сказала Нина без малейшего намека на сочувствие в голосе, – в таком случае я могу понять, что для вас это не имело значения, хотя я всегда считала, что все женщины мечтают о торжественных свадьбах. Во всяком случае, так было со мной. И с моей дочерью. Но, возможно, в коммунистических странах просто нет такого обычая, – добавила она с легким, но заметным нажимом.
– Насколько я помню, Клементина была в слезах перед своей свадьбой, – сказал Адам, вмешавшись в разговор прежде, чем Катринка успела ответить, и желая переключить внимание матери с жены на сестру.
– О, Клементина, – отпарировала мать. – Клементина всегда делает так, как ей говорят.
– Как и должен поступать хороший ребенок, ты всегда мне говорила что-то в этом роде, – сказала Клементина, входя в комнату. Со сдержанной улыбкой на лице она подошла к ним, следом за ней шел ее муж Уилсон Беннинг. Как Адам и предполагал, от нее потребовали приехать, чтобы познакомиться с новобрачной. – В самом деле, Адам, – сказала она, – неужели ты хоть когда-нибудь не можешь поступить так, как от тебя ожидают? – Она довольно неохотно поцеловала его в щеку, потом повернулась к Катринке, вежливо протягивая ей руку. – Вы, должно быть, Катринка. Здравствуйте.
Смущенный холодностью своей жены, Уилсон слегка покраснел, пожимая руку Адаму, а затем Катринке и бормоча ничего не значащие вежливые фразы. Кеннет Грэхем вновь предложил напитки, что, как уже заметила Катринка, было для него привычным способом выхода из неловких ситуаций.
Клементина, которая внешне была похожа на отца и на брата, на самом деле была настоящей дочерью своей матери: сухая, надменная, постоянно оценивающая других и в тайне их осуждающая. Ее муж Уилсон был чуть ниже шести футов ростом, с поредевшими белокурыми волосами и чуть намечающимся брюшком. Даже в брюках цвета хаки и в спортивном жакете он выглядел, как банкир. Они жили в окрестностях Провиденса, достаточно близко от его банка, чтобы регулярные поездки на работу не казались утомительными. В Хайниспорте на Кейп Коде у них была летняя резиденция. Клементина не работала, предпочитая сидеть дома и воспитывать двоих сыновей, которых бабушка время от времени приказывала привозить к ней вместе с няней на целый день, и заседать в правлениях различных местных обществ. Но по отношению к Катринке она не выказывала милосердных чувств.
Ленч был трудным, но не таким уж и страшным. Из любопытства, а может быть, отдавая лишь дань вежливости, но родственники Адама жаждали узнать не только о том, как и где Адам познакомился с Катринкой и все об их браке, но и о той среде, откуда вышла эта женщина со странным акцентом и королевскими манерами. Для Грэхемов такая ситуация была непривычной. Обычно люди, с которыми они официально знакомились, уже были как-то связаны с их окружением, и о них многое было известно. А с остальными людьми, с которыми они имели дело в повседневной жизни, Грэхемы держали дистанцию, ограничиваясь вежливыми и ничего не значащими разговорами. Но Катринка была для них табула раза, которую они, подобно путешественникам-первооткрывателям, намеревались исследовать, и в том случае, если она окажется подходящей, колонизировать.
Все разместились в столовой за сервированным с подобающей торжественностью столом, на котором были льняные салфетки, столовое серебро, веджвудовский фарфор и венецианское стекло. После того как подали жестких цыплят с пережаренными овощами, Грэхемы засыпали Катринку вопросами. Она рассказала им о своей жизни, о своей нежно любящей семье, о трудном детстве, об упорных занятиях спортом, которые дали свои результаты, о потрясении от смерти родителей и о своем решении покинуть Чехословакию. Адам в это время с гордостью слушал ее, ожидая, что все будут так же поражены ее рассказом, как некогда он сам. Но если на отца этот рассказ явно произвел впечатление, да и на Уилсона тоже, хотя он не осмеливался это показать, то Нине Грэхем и Клементине удалось скрыть свой интерес, временами даже изумление, за привычной для них маской легкого осуждения.
Она могла бы еще понять недостаток интереса, даже скуку, и была бы счастлива замолчать, если бы они только позволили ей это сделать, но осуждение? «За что?» – размышляла Катринка, наблюдая за выражением их лиц. Это ее расстраивало. Вспоминая свою жизнь, она в общем-то гордилась тем, чего достигла. Единственное, о чем она жалела и что всегда вызывало у нее ноющую боль, так это ребенок, но Грэхемы, конечно, об этом ничего не должны были знать. И никогда не узнают, тут же решила она, если каким-нибудь чудом ей удастся найти ребенка.
Когда Катринка закончила, Нина Грэхем посмотрела на нее, слабо улыбнувшись, и сказала:
– Какая удивительная история, – при этом самим тоном давая понять, что она не очень-то ей поверила и что ее сын сглупил, приняв все за чистую монету. Но это недоверие было выражено настолько тонко, что не могло показаться оскорбительным.
На короткое время возникло замешательство, все замолчали, но тут в действие вступил Кеннет Грэхем и сочувственно произнес:
– Когда вы уезжали из Чехословакии, вы покинули все, что там оставалось, навсегда? Как это ужасно для вас.
– Не все, – возразила Катринка. – Я взяла с собой несколько материнских украшений, которые не представляют никакой ценности, но мне они очень дороги. И Адам, – она взглянула на мужа впервые с тех пор, как приехала в «Тополя», и улыбнулась самозабвенно и переполненная любовью к нему, – поехал в Прагу, чтобы привезти оттуда фотографии, старые письма и еще кое-какие мелочи. Он понимал, как много они для меня значат.
– Ну, Адам, – сказала Климентина, не скрывая неподдельного изумления. Вот уж никогда бы не подумала, что ты можешь быть таким чутким.
– О, он всегда чуткий, – сказала Катринка, не зная, следует ли принимать слова Клементины всерьез. – По отношению ко мне он просто замечательный.
Адам засмеялся:
– Вот видите. Как я мог устоять против нее?
– А к чему было и пытаться? – галантно спросил его отец.
– Никто никогда не мог бы назвать тебя совершенно безумцем, – сказал Уилсон, рискуя навлечь на себя гнев Клементины и становясь на этот раз на сторону своего шурина, которого он недолюбливал, и своей ноной невестки, которая была просто красотка.
– Неужели, – сказала Нина Грэхем с каким-то неуловимым раздражением, которое придавало всем ее словам оттенок двусмысленности.
Катринка попросила Кеннета Грэхема рассказать о его работе.
– Это была небольшая семейная верфь, – начал рассказ Кеннет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
– Вы тоже хотели? А ваша семья это одобрила?
– У меня осталось мало родственников, – ответила Катринка. – Мои родители давно умерли.
– Да, – сказала Нина без малейшего намека на сочувствие в голосе, – в таком случае я могу понять, что для вас это не имело значения, хотя я всегда считала, что все женщины мечтают о торжественных свадьбах. Во всяком случае, так было со мной. И с моей дочерью. Но, возможно, в коммунистических странах просто нет такого обычая, – добавила она с легким, но заметным нажимом.
– Насколько я помню, Клементина была в слезах перед своей свадьбой, – сказал Адам, вмешавшись в разговор прежде, чем Катринка успела ответить, и желая переключить внимание матери с жены на сестру.
– О, Клементина, – отпарировала мать. – Клементина всегда делает так, как ей говорят.
– Как и должен поступать хороший ребенок, ты всегда мне говорила что-то в этом роде, – сказала Клементина, входя в комнату. Со сдержанной улыбкой на лице она подошла к ним, следом за ней шел ее муж Уилсон Беннинг. Как Адам и предполагал, от нее потребовали приехать, чтобы познакомиться с новобрачной. – В самом деле, Адам, – сказала она, – неужели ты хоть когда-нибудь не можешь поступить так, как от тебя ожидают? – Она довольно неохотно поцеловала его в щеку, потом повернулась к Катринке, вежливо протягивая ей руку. – Вы, должно быть, Катринка. Здравствуйте.
Смущенный холодностью своей жены, Уилсон слегка покраснел, пожимая руку Адаму, а затем Катринке и бормоча ничего не значащие вежливые фразы. Кеннет Грэхем вновь предложил напитки, что, как уже заметила Катринка, было для него привычным способом выхода из неловких ситуаций.
Клементина, которая внешне была похожа на отца и на брата, на самом деле была настоящей дочерью своей матери: сухая, надменная, постоянно оценивающая других и в тайне их осуждающая. Ее муж Уилсон был чуть ниже шести футов ростом, с поредевшими белокурыми волосами и чуть намечающимся брюшком. Даже в брюках цвета хаки и в спортивном жакете он выглядел, как банкир. Они жили в окрестностях Провиденса, достаточно близко от его банка, чтобы регулярные поездки на работу не казались утомительными. В Хайниспорте на Кейп Коде у них была летняя резиденция. Клементина не работала, предпочитая сидеть дома и воспитывать двоих сыновей, которых бабушка время от времени приказывала привозить к ней вместе с няней на целый день, и заседать в правлениях различных местных обществ. Но по отношению к Катринке она не выказывала милосердных чувств.
Ленч был трудным, но не таким уж и страшным. Из любопытства, а может быть, отдавая лишь дань вежливости, но родственники Адама жаждали узнать не только о том, как и где Адам познакомился с Катринкой и все об их браке, но и о той среде, откуда вышла эта женщина со странным акцентом и королевскими манерами. Для Грэхемов такая ситуация была непривычной. Обычно люди, с которыми они официально знакомились, уже были как-то связаны с их окружением, и о них многое было известно. А с остальными людьми, с которыми они имели дело в повседневной жизни, Грэхемы держали дистанцию, ограничиваясь вежливыми и ничего не значащими разговорами. Но Катринка была для них табула раза, которую они, подобно путешественникам-первооткрывателям, намеревались исследовать, и в том случае, если она окажется подходящей, колонизировать.
Все разместились в столовой за сервированным с подобающей торжественностью столом, на котором были льняные салфетки, столовое серебро, веджвудовский фарфор и венецианское стекло. После того как подали жестких цыплят с пережаренными овощами, Грэхемы засыпали Катринку вопросами. Она рассказала им о своей жизни, о своей нежно любящей семье, о трудном детстве, об упорных занятиях спортом, которые дали свои результаты, о потрясении от смерти родителей и о своем решении покинуть Чехословакию. Адам в это время с гордостью слушал ее, ожидая, что все будут так же поражены ее рассказом, как некогда он сам. Но если на отца этот рассказ явно произвел впечатление, да и на Уилсона тоже, хотя он не осмеливался это показать, то Нине Грэхем и Клементине удалось скрыть свой интерес, временами даже изумление, за привычной для них маской легкого осуждения.
Она могла бы еще понять недостаток интереса, даже скуку, и была бы счастлива замолчать, если бы они только позволили ей это сделать, но осуждение? «За что?» – размышляла Катринка, наблюдая за выражением их лиц. Это ее расстраивало. Вспоминая свою жизнь, она в общем-то гордилась тем, чего достигла. Единственное, о чем она жалела и что всегда вызывало у нее ноющую боль, так это ребенок, но Грэхемы, конечно, об этом ничего не должны были знать. И никогда не узнают, тут же решила она, если каким-нибудь чудом ей удастся найти ребенка.
Когда Катринка закончила, Нина Грэхем посмотрела на нее, слабо улыбнувшись, и сказала:
– Какая удивительная история, – при этом самим тоном давая понять, что она не очень-то ей поверила и что ее сын сглупил, приняв все за чистую монету. Но это недоверие было выражено настолько тонко, что не могло показаться оскорбительным.
На короткое время возникло замешательство, все замолчали, но тут в действие вступил Кеннет Грэхем и сочувственно произнес:
– Когда вы уезжали из Чехословакии, вы покинули все, что там оставалось, навсегда? Как это ужасно для вас.
– Не все, – возразила Катринка. – Я взяла с собой несколько материнских украшений, которые не представляют никакой ценности, но мне они очень дороги. И Адам, – она взглянула на мужа впервые с тех пор, как приехала в «Тополя», и улыбнулась самозабвенно и переполненная любовью к нему, – поехал в Прагу, чтобы привезти оттуда фотографии, старые письма и еще кое-какие мелочи. Он понимал, как много они для меня значат.
– Ну, Адам, – сказала Климентина, не скрывая неподдельного изумления. Вот уж никогда бы не подумала, что ты можешь быть таким чутким.
– О, он всегда чуткий, – сказала Катринка, не зная, следует ли принимать слова Клементины всерьез. – По отношению ко мне он просто замечательный.
Адам засмеялся:
– Вот видите. Как я мог устоять против нее?
– А к чему было и пытаться? – галантно спросил его отец.
– Никто никогда не мог бы назвать тебя совершенно безумцем, – сказал Уилсон, рискуя навлечь на себя гнев Клементины и становясь на этот раз на сторону своего шурина, которого он недолюбливал, и своей ноной невестки, которая была просто красотка.
– Неужели, – сказала Нина Грэхем с каким-то неуловимым раздражением, которое придавало всем ее словам оттенок двусмысленности.
Катринка попросила Кеннета Грэхема рассказать о его работе.
– Это была небольшая семейная верфь, – начал рассказ Кеннет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171