Проблему
следовало решить сразу и надолго, поэтому Гек решил продолжить. Пользуясь
тем, что враг еще на коленях, он вплотную придвинулся к нему, пальцами левой
руки залез в хрипящий рот, крепко уцепил за язык и резко выдернул его
наружу. Правой рукой плотно придавил темя и врезал коленом по челюсти --
снизу вверх, а носком еще раз в область груди. Получилось удачно: остальные
заключенные увидели только, что он вроде бы ударил еще раз и отскочил в
сторону, а у Доминика изо рта хлынула кровь и справа на подбородке вспучился
темный кровавый комок. Доминик опять упал -- вниз лицом и уже не шевелился,
только лужица крови из под головы быстро увеличивалась в размерах. Молодой
паренек, сидевший за кражу, ровесник Гека, охнул и перекрестился. Гек
повернулся лицом к сокамерникам и ни на кого не глядя проговорил с нажимом:
-- Ну что смотрите, упал человек с кровати и расшибся... Сверчок!
Стукни в дверь, пусть доктора вызовут и поскорее, он вдобавок и язык свой
длинный прикусил.
Сверчок -- тот, кого он пнул во время экзекуции, послушно попятился к
двери, чтобы не поворачиваться к Геку спиной. Он тоже не был новичком в
тюрьме и знал, как быстро происходят иной раз камерные перевороты. Уверенный
тон, жестокость молчаливого и незаметного до сих пор новичка, сноровка в
расправе да и сама эта молчаливая отстраненность безошибочно указывала на
некую исключительность его самоощущения здесь. Слово "мафия" не в ходу на
Сицилии и никогда не употребляется в сицилийских тюрьмах, но это не значит,
что о никто не знает о сообществе так называемых "людей чести". Гек
подсознательно прибегнул к такой манере разговора, подметил, что спокойствие
и замаскированная угроза -- в стиле невидимой, но реальной стороны
сицилийской жизни. Кроме того, он постоянно общался в последние месяцы с
представителями подпольного бизнеса на Сицилии, кое-что усвоил и перенял. К
моменту посадки он даже успел почти полностью избавиться от акцента, а
остатки его воспринимались просто как личные особенности речи. это, между
прочим, больше всего изумило и восхитило Бутеру:
-- То в тебе кровь заговорила, мой мальчик, та самая родина!
Гек знал свои способности к языкам, но тоже был доволен...
Фра Доминико погрузили на носилки и унесли. Потом начался поголовный
шмон. В тайнике возле очка нашли два кастета и металлический прут, давнее
захоронение, о котором, по-видимому не подозревал даже Доминико с дружками.
Личный обыск и осмотр не дали ничего, -- Гек предусмотрительно действовал
почти исключительно ногами. Свидетелей не оказалось: каждый в момент падения
чем-то был занят, все слышали звук падения и обернулись только после этого.
Ясно было, что в правды в свидетельствах не было ни на грош, но изменить
свои показания и помочь следствию докопаться до истины никто не пожелал.
Такой оборот дела вполне устраивал Гека; он наравне со всеми подвергся не
слишком усердному допросу и тоже ничего не показал. К тому же, спустя
некоторое время, допросы, как по мановению волшебной палочки, прекратились и
вновь покой воцарился в камере. Фра Доминико, он же Альфонсо Пуццоло,
тридцати четырех лет, трижды судимый, -- умер на исходе вторых суток после
побоев, так и не придя в сознание. Вскрытие показало, что у него сильно была
повреждена селезенка, кусок сломанного ребра проткнул легкое, язык почти
полностью перекушен.
Неловкое падение на каменный пол устраивало всех, не только Гека;
никому не было дела до того, по какой причине Доминико расстался с жизнью --
ни на воле, ни в тюрьме. Поэтому, как только он скончался и перестала
существовать потенциальная возможность узнать о происшедшем от него самого,
расследование поспешили свернуть, а дело сдать в архив.
Гек не знал, что ему делать с бременем власти, которое обрушилось на
него после свержения прежнего идола: молча и единодушно его признали главным
все, включая осиротевших прихвостней веселого Доминика. Но Голубь и Сверчок
так и не обрели нового хозяина. Гек для острастки дал по морде каждому из
них, посоветовал вести себя тихо и не крысятничать, пользоваться же их
услугами не пожелал. Более того, он выбрал низкорослого угрюмого
крестьянина, сидевшего за убийство из ревности и назначил старостой камеры с
тем, чтобы по всем вопросам обращались только к нему. Такое решение никто не
оспорил, но жизнь в камере продолжалась с оглядкой на него: все лучшее из
посылок неукоснительно предлагалось Геку. Он принимал дары, но не всегда и
понемногу, иногда сам угощал кого-нибудь из обездоленных. Гек понимал, что
местные порядки отличаются от Бабилонских и невозможно одни заменить на
другие, да и не нужно. А чтобы активно управлять -- необходимо знать здешние
обычаи и следовать им, иначе весьма легко попасть в непонятное. Поэтому Гек
внимательно изучал новую среду обитания, подмечал и усваивал местные
правила, но старался свести к минимуму собственные инициативы.
От старого капитана и его адвоката никаких вестей так и не поступало. И
жизнь шла своим чередом, тасуя дни и недели, готовя живущим в тюрьме и за ее
пределами новые испытания.
Как -то Гек вспомнил, что он снова католик. Пришлось молиться и даже в
одно из воскресений сходить в тюремную церковь на исповедь. Но делал он это
скупо и не напоказ, только чтобы держаться в границах религиозных приличий.
Гек понимал, что и в камере имеются чьи-нибудь глаза и уши. Несмотря на
официальное неведение о его вкладе в пополнение тюремного погоста,
информация о расправе просочилась за пределы камеры. Во время прогулок он
ощущал на себе взгляды других обитателей тюрьмы, исполненные настороженности
и щупающего любопытства. Но прямо к нему никто не подходил и знакомиться не
желал.
Гек проявлял холодное спокойствие и полное безразличие к окружающему,
но конечно же страдал от одиночества и чувства гнетущей тревоги. Он жадно
вслушивался во все обрывки разговоров, внимательно присматривался к тому,
кто и как себя ведет и что из себя представляет. Больше всех его
заинтересовал седой и солидный пузан -- дон Паоло, как его величали все,
включая надзирателей.
Это был чрезвычайно уравновешенный и доброжелательный господин:
активные игры на свежем воздухе ему, как видно, претили, так что он
устраивался где-нибудь на солнышке и играл в шашки с многочисленными
партнерами, всегда готовыми почтительно поддержать компанию. При нем
постоянно клубилось нечто вроде свиты, состоящей наполовину как бы из
придворных и просителей, а наполовину из молчаливых парней крепкого
сложения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111