Но в эстрадных песенках, в поэтических и идиоматических выражениях
было принято отражать календарную символику старого света: "Январский мороз
позабытой любви", "Июльские грозы, как желтые розы", "не май месяц,
начальник..." и т.п.
Микрорайоны, где население перемешалось, назывались -- винегретные.
Крайне неблагополучными кварталами считались винегретные и черные. За ними
следовали айсорские и ирландские, следом итальянские, самым спокойным слыл
Чайна-таун. Там тоже, случалось, грабили и убивали, но почти всегда --
своих, без шума и массовых побоищ.
В окраинном, винегретном, примыкавшем к ирландскому, районе, где
селилась шантрапа, не помнящая или не признающая кровного родства с далекими
предками, в семье отставного урки и вечно пьяной дворничихи родился мальчик,
которого назвали Гекатором, или попросту -- Геком. Гекатор Сулла не помнил
своей матери -- она умерла в католическом лазарете от гнойного перитонита в
возрасте сорока двух лет, когда Гектору еще не исполнилось четырех. Он был у
нее поздним и единственным ребенком, хотя попыток стать матерью она не
прекращала, начиная с четырнадцати лет, с любым желающим. Все что у Гека
осталось от матери -- тусклая цветная фотография: мать -- короткая и
некрасивая, стоит в осеннем парке среди желто-багровых деревьев. У нее на
руках -- белый сверток, перетянутый голубой лентой. Позднее отец в припадке
пьяной безадресной злобы сжег фотографию и у Гека не осталось ничего, чем бы
он дорожил.
Отец был десятью годами младше своей подруги, он гнал самогон, это было
его профессией всегда, сколько помнил Гек. Пойло получалось крепкое и
дешевое, постоянные потребители поговаривали, что и вкусное. Своего зелья
отец не употреблял будучи при деньгах, а покупал только "казенку" -- водку,
виски, ром, бренди -- под настроение, как он говаривал окружающим.
Околоточный почти никогда не препятствовал Ангелу -- так прозвали отца Гека
-- в его занятиях, изредка сволакивал его, пьяного в стельку, в участок до
утра, дам давал несколько раз в морду, утром же отпускал как ни в чем не
бывало. Из-за безнаказанности такой тянулась за Ангелом дурная слава
осведомителя и провокатора. Но поскольку серьезные люди с ним не водились и
отраву у него не покупали, то ему и это сходило с рук. Ходили также слухи о
его бурном прошлом: дескать, законным ржавым уркой катился Ангел по южным
лагерям и на воле, да где-то оступился..., а то и скуржавился. Всякое слышал
Гек, не знал, чему верить, но уж чего не отнять -- блатных песен знал отец
множество. Одну, про адвоката Шапиро, отец особенно любил и исполнял на
кухне почти каждый вечер безо всякого аккомпанемента. Сначала Гек думал, что
Шапиро -- блатной термин, обозначающий еврейскую национальность, и только в
школе понял, что это просто фамилия.
В маленькой однокомнатной квартирке кроме двух кроватей, шкафа и стола
с двумя стульями не было ничего, не имеющего отношения к изготовлению браги
и самогона. Запах от барды был таким густым и крепким, что не умещался в
квартире и норовил вытечь сквозь дверные и оконные щели во двор и на
лестничную площадку, благо квартира находилась как бы на отшибе лестничной
клетки первого этажа и имела отдельный вход с улицы.
Все было пропитано этим поганым запахом, из-за него мальчишки
безжалостно изгоняли Гектора из своей компании, дразнили вонючкой и
шакаленком, а когда он огрызался -- били. Очень скоро Гек понял: сочувствия
или снисхождения ожидать не приходится. Он затаился дома, наблюдая за миром
из полуподвального окна. Но когда ему исполнилось семь лет -- пришлось идти
в школу. На классной разбивке оказалось, что он самый маленький и худой из
всех ребят, к тому же и запах был при нем -- история повторялась. Через три
месяца Гек наотрез отказался идти в школу. Не помогали ни побои со стороны
отца, ни уговоры теток из районного "Христианского милосердия",
обеспечивавшего местных малоимущих детей, вроде Гека, обносками и
бесплатными булочками и молоком. Чтобы избавиться от побоев, Гек выходил из
дому и забивался в первый попавшийся на пути подвал или чердак расселенного
полуразрушенного дома. Такое времяпрепровождение было само по себе
небезопасным: предпортовый район, многолюдный и бедный, кишмя кишел темным и
страшным людом -- психами, извращенцами, наркоманами...
Классный наставник сообщал о прогулах отцу, тот брался за ремень...
Ситуация становилась полностью безвыходной. Гек стал похож на забитого
трусливого зверька, он почти беспрерывно дрожал, начал заикаться и писаться
по ночам. И без того худой -- он отказывался от пищи и уже походил на
скелетик. Однажды вечером к ним зашел отец Иосиф и предложил отцу поместить
Гекатора в католический приют, где мальчика подлечат, привьют вкус к учению
и слову Божию. Отец был почти трезв на этот момент и легко согласился. Гек
прожил в приюте почти пять месяцев. За это время ему вылечили энурез, он
перестал заикаться и отъелся до приемлемых кондиций: оставаясь крайне худым
-- дистрофиком все же не выглядел. Полутюремная обстановка приюта ничуть не
тяготила Гека, он и не подозревал, что жизнь может быть куда менее
безрадостной. Всегда молчаливый, он делал только то, что требовали
воспитатели, инициативы ни в чем не проявлял, сторонился других ребят и не
испытывал ни малейшей потребности с кем-либо подружиться.
Приют не был муниципальным, федеральные субсидии не предназначались
церквям любых вероисповеданий, отторгнутых от государства еще до войны, а
значит приют содержался исключительно на пожертвования частных лиц и
организаций. Гек не был круглым сиротой, поэтому когда для приюта настали
трудные деньгами времена, его и еще нескольких детей, имеющих близких
родственников, отправили по домам.
Отец по-своему тепло встретил отпрыска, накормил гречневой кашей,
бросил подушку и одеяло на его кровать, по-прежнему стоящую в углу,
размашисто погладил по стриженой голове:
-- Ну, что, ексель-моксель, соскучился по дому? Ну-ка, посмотри на меня
-- вылитая покойница-мать, один в один! Ты уж извини меня сынок, что за три
месяца я так ни разу к тебе и не собрался -- дел по горло, да и болел я...
Болеть я стал часто, видно умру скоро, к мамке уйду... -- У отца задрожали
губы, -- один останешься, сиротой.
У Гека сжалось сердце и защипало в глазах:
-- Не умирай, папка! Ты лучше себе лекарства купи и ешь их каждый день,
и поправишься тогда.
-- Нет, сынок, от смерти не лечат..., пожил -- хватит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
было принято отражать календарную символику старого света: "Январский мороз
позабытой любви", "Июльские грозы, как желтые розы", "не май месяц,
начальник..." и т.п.
Микрорайоны, где население перемешалось, назывались -- винегретные.
Крайне неблагополучными кварталами считались винегретные и черные. За ними
следовали айсорские и ирландские, следом итальянские, самым спокойным слыл
Чайна-таун. Там тоже, случалось, грабили и убивали, но почти всегда --
своих, без шума и массовых побоищ.
В окраинном, винегретном, примыкавшем к ирландскому, районе, где
селилась шантрапа, не помнящая или не признающая кровного родства с далекими
предками, в семье отставного урки и вечно пьяной дворничихи родился мальчик,
которого назвали Гекатором, или попросту -- Геком. Гекатор Сулла не помнил
своей матери -- она умерла в католическом лазарете от гнойного перитонита в
возрасте сорока двух лет, когда Гектору еще не исполнилось четырех. Он был у
нее поздним и единственным ребенком, хотя попыток стать матерью она не
прекращала, начиная с четырнадцати лет, с любым желающим. Все что у Гека
осталось от матери -- тусклая цветная фотография: мать -- короткая и
некрасивая, стоит в осеннем парке среди желто-багровых деревьев. У нее на
руках -- белый сверток, перетянутый голубой лентой. Позднее отец в припадке
пьяной безадресной злобы сжег фотографию и у Гека не осталось ничего, чем бы
он дорожил.
Отец был десятью годами младше своей подруги, он гнал самогон, это было
его профессией всегда, сколько помнил Гек. Пойло получалось крепкое и
дешевое, постоянные потребители поговаривали, что и вкусное. Своего зелья
отец не употреблял будучи при деньгах, а покупал только "казенку" -- водку,
виски, ром, бренди -- под настроение, как он говаривал окружающим.
Околоточный почти никогда не препятствовал Ангелу -- так прозвали отца Гека
-- в его занятиях, изредка сволакивал его, пьяного в стельку, в участок до
утра, дам давал несколько раз в морду, утром же отпускал как ни в чем не
бывало. Из-за безнаказанности такой тянулась за Ангелом дурная слава
осведомителя и провокатора. Но поскольку серьезные люди с ним не водились и
отраву у него не покупали, то ему и это сходило с рук. Ходили также слухи о
его бурном прошлом: дескать, законным ржавым уркой катился Ангел по южным
лагерям и на воле, да где-то оступился..., а то и скуржавился. Всякое слышал
Гек, не знал, чему верить, но уж чего не отнять -- блатных песен знал отец
множество. Одну, про адвоката Шапиро, отец особенно любил и исполнял на
кухне почти каждый вечер безо всякого аккомпанемента. Сначала Гек думал, что
Шапиро -- блатной термин, обозначающий еврейскую национальность, и только в
школе понял, что это просто фамилия.
В маленькой однокомнатной квартирке кроме двух кроватей, шкафа и стола
с двумя стульями не было ничего, не имеющего отношения к изготовлению браги
и самогона. Запах от барды был таким густым и крепким, что не умещался в
квартире и норовил вытечь сквозь дверные и оконные щели во двор и на
лестничную площадку, благо квартира находилась как бы на отшибе лестничной
клетки первого этажа и имела отдельный вход с улицы.
Все было пропитано этим поганым запахом, из-за него мальчишки
безжалостно изгоняли Гектора из своей компании, дразнили вонючкой и
шакаленком, а когда он огрызался -- били. Очень скоро Гек понял: сочувствия
или снисхождения ожидать не приходится. Он затаился дома, наблюдая за миром
из полуподвального окна. Но когда ему исполнилось семь лет -- пришлось идти
в школу. На классной разбивке оказалось, что он самый маленький и худой из
всех ребят, к тому же и запах был при нем -- история повторялась. Через три
месяца Гек наотрез отказался идти в школу. Не помогали ни побои со стороны
отца, ни уговоры теток из районного "Христианского милосердия",
обеспечивавшего местных малоимущих детей, вроде Гека, обносками и
бесплатными булочками и молоком. Чтобы избавиться от побоев, Гек выходил из
дому и забивался в первый попавшийся на пути подвал или чердак расселенного
полуразрушенного дома. Такое времяпрепровождение было само по себе
небезопасным: предпортовый район, многолюдный и бедный, кишмя кишел темным и
страшным людом -- психами, извращенцами, наркоманами...
Классный наставник сообщал о прогулах отцу, тот брался за ремень...
Ситуация становилась полностью безвыходной. Гек стал похож на забитого
трусливого зверька, он почти беспрерывно дрожал, начал заикаться и писаться
по ночам. И без того худой -- он отказывался от пищи и уже походил на
скелетик. Однажды вечером к ним зашел отец Иосиф и предложил отцу поместить
Гекатора в католический приют, где мальчика подлечат, привьют вкус к учению
и слову Божию. Отец был почти трезв на этот момент и легко согласился. Гек
прожил в приюте почти пять месяцев. За это время ему вылечили энурез, он
перестал заикаться и отъелся до приемлемых кондиций: оставаясь крайне худым
-- дистрофиком все же не выглядел. Полутюремная обстановка приюта ничуть не
тяготила Гека, он и не подозревал, что жизнь может быть куда менее
безрадостной. Всегда молчаливый, он делал только то, что требовали
воспитатели, инициативы ни в чем не проявлял, сторонился других ребят и не
испытывал ни малейшей потребности с кем-либо подружиться.
Приют не был муниципальным, федеральные субсидии не предназначались
церквям любых вероисповеданий, отторгнутых от государства еще до войны, а
значит приют содержался исключительно на пожертвования частных лиц и
организаций. Гек не был круглым сиротой, поэтому когда для приюта настали
трудные деньгами времена, его и еще нескольких детей, имеющих близких
родственников, отправили по домам.
Отец по-своему тепло встретил отпрыска, накормил гречневой кашей,
бросил подушку и одеяло на его кровать, по-прежнему стоящую в углу,
размашисто погладил по стриженой голове:
-- Ну, что, ексель-моксель, соскучился по дому? Ну-ка, посмотри на меня
-- вылитая покойница-мать, один в один! Ты уж извини меня сынок, что за три
месяца я так ни разу к тебе и не собрался -- дел по горло, да и болел я...
Болеть я стал часто, видно умру скоро, к мамке уйду... -- У отца задрожали
губы, -- один останешься, сиротой.
У Гека сжалось сердце и защипало в глазах:
-- Не умирай, папка! Ты лучше себе лекарства купи и ешь их каждый день,
и поправишься тогда.
-- Нет, сынок, от смерти не лечат..., пожил -- хватит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111