Четыре года и четыре месяца назад, когда мы заставили тебя докинуть насиженное местечко старпома этого допотопного танкера, мы предполагали, что ты сделаешь у нас карьеру. Причем блестящую. Еще четыре месяца назад мы придерживались того же мнения. Но теперь я далеко не уверен в этом.
— На Медвежьем не очень-то сподручно меня увольнять, — невесело улыбнулся штурман.
— Если сочту нужным, уволю хоть в Тимбукту, — ответил я назидательным тоном. — Перейдем к делу.
— Могли бы дать о себе знать, — заметил он огорченно.
На его месте и я бы не веселился.
— Я только начал догадываться. Но точно не знал, что на борту есть кто-то еще, кроме меня.
— А тебе и не следовало знать. И догадываться не следовало. Надо было выполнять приказания. И только. Помнишь последнюю строчку в инструкции?
Цитата из Мильтона. Она была подчеркнута. Это я ее подчеркнул.
— "Кто лишь стоит и ждет, он тоже верно служит", — произнес Смит.
— Вопрос в том, стоял ли ты и ждал. Черта с два. Данные тебе указания были простыми и четкими. Находиться на борту «Морнинг роуз» до тех пор, пока с тобой не свяжутся. Не предпринимать, повторяю, не предпринимать никаких самостоятельных шагов, не пытаться ничего выяснять, неизменно вести себя как подобает заурядному офицеру торгового флота. Этого ты не сделал. Мне было нужно, чтобы ты оставался на судне, Смит. А ты зачем-то спрятался в этом Богом забытом сарае на острове Медвежий. Какого черта ты не выполнил мои указания?
— Виноват. Но я думал, что на судне я один. Обстоятельства диктовали новую тактику. Четыре человека умерли таинственной смертью, еще четыре едва не последовали за ними... Что же, черт побери, было мне делать? Сидеть сложа руки? Не проявлять инициативы, не думать своей головой хотя бы раз в жизни?
— Да, надо было ждать указаний. А теперь ты что наделал? У меня словно одна рука осталась. Второй был траулер, и по твоей вине я его лишен. Я рассчитывал, что можно будет распоряжаться им в любое время дня и ночи. А теперь такой возможности нет. Кто сумеет удержать судно неподалеку от берега ночью или привести его в бухту в пургу? Тебе, черт побери, хорошо известно, что этого не сможет никто. Капитану Имри и по спокойной реке среди бела дня траулер не провести.
— Выходит, у тебя есть рация? Чтобы связаться с судном?
— Разумеется. Вмонтирована в медицинский саквояж. Размером не больше полицейской рации, но радиус действия у нее приличный.
— Связаться с «Морнинг роуз» будет довольно сложно: ведь судовой приемопередатчик выведен из строя.
— Глубокая мысль, — заметил я. — А кто виноват?
Зачем было в рулевой рубке во всеуслышание заявлять о том, как просто будет вступить в контакт с кораблями НАТО и позвать их на помощь? Умник, все это время стоявший на крыле мостика, ловил каждое твое слово. Да-да, на снегу были мои следы. Ими-то он и воспользовался и быстренько сбегал за молотком.
— Пожалуй, мне следовало быть поосмотрительней. Могу принести свои извинения.
— Я и сам-то оказался не на высоте, так что с извинениями подождем. Раз ты здесь, то мне теперь можно меньше опасаться удара в спину.
— Так они за тобой охотятся?
— Без сомнения. — Я рассказал Смиту вкратце все, что сам знал, не делясь подозрениями, чтобы не морочить ему голову зря. — Чтобы работать согласованно, договоримся, что инициатором действий, которые я, вернее мы, сочтем необходимыми, буду я. Естественно, ты можешь действовать по обстоятельствам и самостоятельно, если окажешься в опасности. Заранее разрешаю тебе разделаться с любым.
— Приятно слышать. — Лицо штурмана впервые осветилось улыбкой. — Еще приятнее было бы знать, зачем мы — ты, как я понял, крупный чиновник британского казначейства, и я, мелкая сошка в той же конторе, — забрались на этот гнусный остров.
— У казначейства лишь одна забота — деньги и только деньги, в том или ином виде. Не наши собственные деньги, не деньги, принадлежащие британскому правительству, а так называемые грязные деньги. В таких делах мы сотрудничаем в тесном контакте с национальными банками других государств.
— Для таких бедняков, как я, понятия «грязные деньги» не существует.
— Даже ты с твоим грошовым жалованьем не захочешь к ним прикасаться.
Это незаконные трофеи второй мировой войны. Деньги, добытые кровью, вернее ничтожная их часть. Еще весной 1945 года Германия обладала несметными богатствами, но к лету того же года сейфы ее опустели. И победители, и побежденные нагрели руки, таща все, что попадается на глаза, — золото, драгоценные камни, картины старых мастеров, ценные бумаги (облигации немецких банков, выпущенные сорок лет назад, в цене до сих пор), — и растащили их кто куда. Вряд ли нужно говорить, что никто из участников этой акции не уведомил надлежащие учреждения об источниках их доходов. — Взглянув на наручные часы, я сказал:
— Наши друзья, обеспокоенные твоим исчезновением, прочесывают в эту минуту остров Медвежий, вернее незначительную его часть. На поиски отведено полчаса. Минут через пятнадцать мне придется притащить тебя в бессознательном состоянии.
— Скучная задача, — вздохнул Смит. — Я имею в виду эти сокровища. А много ли их было всего?
— Все зависит от того, что ты подразумеваешь под словом «много».
Предполагается, что союзникам, то есть Великобритании, американцам и русским, которых мы привыкли обвинять во всех смертных грехах, удалось завладеть примерно двумя третями этих богатств. Выходит, в распоряжении нацистов и их сторонников остается около трети, что, по скромным подсчетам, повторяю, по самым скромным подсчетам, составляет около трехсот пятидесяти миллионов. Естественно, фунтов стерлингов.
— В общей сложности миллиард!
— Плюс-минус сто миллионов.
— Детское замечание насчет скучной задачи беру назад. Забудь о нем.
— Договорились. Сокровища эти оказались в самых неожиданных местах.
Естественно, часть из них лежит на тайных счетах в банках. Часть, несомненно в виде золотых монет, покоится на дне высокогорных озер. Все попытки поднять их на поверхность не дали результатов. Мне известно, что два полотна кисти Рафаэля находятся в подземной галерее одного миллионера в Буэнос-Айресе, картина Микеланджело — в Рио, несколько Халсов и Рубенсов хранятся в нелегальной коллекции в Нью-Йорке, один Рембрандт — в Лондоне. Владельцы их — это лица, находящиеся или находившиеся в составе правительства или верховного командования армий тех стран, о которых шла речь, или же связаны с упомянутыми учреждениями. Сами же правительства ничего с ними сделать не могут, да, похоже, и не хотят. Вполне возможно, что они извлекают из этого известную выгоду. В конце 1970 года один международный каратель решил продать немецкие ценные бумаги, выпущенные еще в 1930-х годах, общей стоимостью в тридцать миллионов и обратился поочередно к финансовым кругам Лондона, Нью-Йорка и Цюриха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
— На Медвежьем не очень-то сподручно меня увольнять, — невесело улыбнулся штурман.
— Если сочту нужным, уволю хоть в Тимбукту, — ответил я назидательным тоном. — Перейдем к делу.
— Могли бы дать о себе знать, — заметил он огорченно.
На его месте и я бы не веселился.
— Я только начал догадываться. Но точно не знал, что на борту есть кто-то еще, кроме меня.
— А тебе и не следовало знать. И догадываться не следовало. Надо было выполнять приказания. И только. Помнишь последнюю строчку в инструкции?
Цитата из Мильтона. Она была подчеркнута. Это я ее подчеркнул.
— "Кто лишь стоит и ждет, он тоже верно служит", — произнес Смит.
— Вопрос в том, стоял ли ты и ждал. Черта с два. Данные тебе указания были простыми и четкими. Находиться на борту «Морнинг роуз» до тех пор, пока с тобой не свяжутся. Не предпринимать, повторяю, не предпринимать никаких самостоятельных шагов, не пытаться ничего выяснять, неизменно вести себя как подобает заурядному офицеру торгового флота. Этого ты не сделал. Мне было нужно, чтобы ты оставался на судне, Смит. А ты зачем-то спрятался в этом Богом забытом сарае на острове Медвежий. Какого черта ты не выполнил мои указания?
— Виноват. Но я думал, что на судне я один. Обстоятельства диктовали новую тактику. Четыре человека умерли таинственной смертью, еще четыре едва не последовали за ними... Что же, черт побери, было мне делать? Сидеть сложа руки? Не проявлять инициативы, не думать своей головой хотя бы раз в жизни?
— Да, надо было ждать указаний. А теперь ты что наделал? У меня словно одна рука осталась. Второй был траулер, и по твоей вине я его лишен. Я рассчитывал, что можно будет распоряжаться им в любое время дня и ночи. А теперь такой возможности нет. Кто сумеет удержать судно неподалеку от берега ночью или привести его в бухту в пургу? Тебе, черт побери, хорошо известно, что этого не сможет никто. Капитану Имри и по спокойной реке среди бела дня траулер не провести.
— Выходит, у тебя есть рация? Чтобы связаться с судном?
— Разумеется. Вмонтирована в медицинский саквояж. Размером не больше полицейской рации, но радиус действия у нее приличный.
— Связаться с «Морнинг роуз» будет довольно сложно: ведь судовой приемопередатчик выведен из строя.
— Глубокая мысль, — заметил я. — А кто виноват?
Зачем было в рулевой рубке во всеуслышание заявлять о том, как просто будет вступить в контакт с кораблями НАТО и позвать их на помощь? Умник, все это время стоявший на крыле мостика, ловил каждое твое слово. Да-да, на снегу были мои следы. Ими-то он и воспользовался и быстренько сбегал за молотком.
— Пожалуй, мне следовало быть поосмотрительней. Могу принести свои извинения.
— Я и сам-то оказался не на высоте, так что с извинениями подождем. Раз ты здесь, то мне теперь можно меньше опасаться удара в спину.
— Так они за тобой охотятся?
— Без сомнения. — Я рассказал Смиту вкратце все, что сам знал, не делясь подозрениями, чтобы не морочить ему голову зря. — Чтобы работать согласованно, договоримся, что инициатором действий, которые я, вернее мы, сочтем необходимыми, буду я. Естественно, ты можешь действовать по обстоятельствам и самостоятельно, если окажешься в опасности. Заранее разрешаю тебе разделаться с любым.
— Приятно слышать. — Лицо штурмана впервые осветилось улыбкой. — Еще приятнее было бы знать, зачем мы — ты, как я понял, крупный чиновник британского казначейства, и я, мелкая сошка в той же конторе, — забрались на этот гнусный остров.
— У казначейства лишь одна забота — деньги и только деньги, в том или ином виде. Не наши собственные деньги, не деньги, принадлежащие британскому правительству, а так называемые грязные деньги. В таких делах мы сотрудничаем в тесном контакте с национальными банками других государств.
— Для таких бедняков, как я, понятия «грязные деньги» не существует.
— Даже ты с твоим грошовым жалованьем не захочешь к ним прикасаться.
Это незаконные трофеи второй мировой войны. Деньги, добытые кровью, вернее ничтожная их часть. Еще весной 1945 года Германия обладала несметными богатствами, но к лету того же года сейфы ее опустели. И победители, и побежденные нагрели руки, таща все, что попадается на глаза, — золото, драгоценные камни, картины старых мастеров, ценные бумаги (облигации немецких банков, выпущенные сорок лет назад, в цене до сих пор), — и растащили их кто куда. Вряд ли нужно говорить, что никто из участников этой акции не уведомил надлежащие учреждения об источниках их доходов. — Взглянув на наручные часы, я сказал:
— Наши друзья, обеспокоенные твоим исчезновением, прочесывают в эту минуту остров Медвежий, вернее незначительную его часть. На поиски отведено полчаса. Минут через пятнадцать мне придется притащить тебя в бессознательном состоянии.
— Скучная задача, — вздохнул Смит. — Я имею в виду эти сокровища. А много ли их было всего?
— Все зависит от того, что ты подразумеваешь под словом «много».
Предполагается, что союзникам, то есть Великобритании, американцам и русским, которых мы привыкли обвинять во всех смертных грехах, удалось завладеть примерно двумя третями этих богатств. Выходит, в распоряжении нацистов и их сторонников остается около трети, что, по скромным подсчетам, повторяю, по самым скромным подсчетам, составляет около трехсот пятидесяти миллионов. Естественно, фунтов стерлингов.
— В общей сложности миллиард!
— Плюс-минус сто миллионов.
— Детское замечание насчет скучной задачи беру назад. Забудь о нем.
— Договорились. Сокровища эти оказались в самых неожиданных местах.
Естественно, часть из них лежит на тайных счетах в банках. Часть, несомненно в виде золотых монет, покоится на дне высокогорных озер. Все попытки поднять их на поверхность не дали результатов. Мне известно, что два полотна кисти Рафаэля находятся в подземной галерее одного миллионера в Буэнос-Айресе, картина Микеланджело — в Рио, несколько Халсов и Рубенсов хранятся в нелегальной коллекции в Нью-Йорке, один Рембрандт — в Лондоне. Владельцы их — это лица, находящиеся или находившиеся в составе правительства или верховного командования армий тех стран, о которых шла речь, или же связаны с упомянутыми учреждениями. Сами же правительства ничего с ними сделать не могут, да, похоже, и не хотят. Вполне возможно, что они извлекают из этого известную выгоду. В конце 1970 года один международный каратель решил продать немецкие ценные бумаги, выпущенные еще в 1930-х годах, общей стоимостью в тридцать миллионов и обратился поочередно к финансовым кругам Лондона, Нью-Йорка и Цюриха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69