Неопровержимые доказательства приводил. Церковь пушкинологии в бешенстве, обещали послать к Армалинскому киллеров. И Лейбов недавно тоже что-то веселенькое выдал. Кажется, называлось «Умирающая поэтика верстки». Про опечатки и тому подобное. Мне там больше всего понравилось слово «люболь». А у тебя — прописные истины прошлого века. Интересное чего-нибудь расскажи. Какой у тебя цвет глаз?
— Вроде как серые…
— «Вроде как». А ты знаешь, что все дети рождаются с серыми глазами, и только потом у некоторых цвет меняется? У тебя так и остался серый — значит, ты остался ребенком. А что ты коллекционируешь?
— С чего ты взяла, что я что-то коллекционирую?
— Ну, все люди что-нибудь собирают.
— Наверно. Но сейчас я ничего не собираю. Когда-то серьги собирал.
— А-а, так ты был бабником?!
В голосе ее послышался живой интерес.
— Нет, скорее наоборот. Я был модным поэтом. Девушки сами вокруг меня вились постоянно. Им казалось, что если человек что-то интересное пишет, то он и на ощупь интересный.
— Фу, какой ты злой! Может, их поэзия интересовала! А сережки ты зачем у них брал?
— Да я и не брал особенно… Как-то так выходило, что они сами на память дарили. Или просто забывали их у меня. По крайней мере, первые несколько сережек именно так у меня оказались. Я их на люстру вешал, и как-то раз обнаружил, что там целых пять штук уже. Ну а потом, если спрашивали, что оставить на память, я так и говорил — сережку.
— Хм-м… А ну-ка, прочитай чего-нибудь. Надо же знать, за что тебе их дарили.
— Про что читать-то? У меня много. Ты задай тему.
Она задумалась, но ненадолго.
— Про меня.
Я перебрал в голове десяток текстов. Может, такое?…
— Я слеплю тебя наоборот.
Да, назло всем римским примерам,
Безголовым, безруким Венерам,
Я слеплю тебя наоборот:
Чтобы кудри — ночной водопад,
Рук полет — Шива не был так гибок!
Рот — из тысячи дивных улыбок,
И…
— По-моему, полная ботва, — перебила Мэриан на середине.
— Согласен.
Повисла пауза.
— А зачем читал?
— Ты же говорила, девушек поэзия интересует. Некоторые девушки, кстати, от одного только наличия рифм приходят в полный восторг. Ведь это такая сложная штука, не каждый может складно рифмы придумывать.
— А-а, так ты меня проверяешь? Дурочкой считаешь, да? Ну-ка давай нормальное читай! Хотя у тебя и нету, скорее всего.
— Может и нет… Ладно, слушай другое.
На полустанке,
или в шумящем аэропорту,
или на белой пристани в тумане вечернего полумрака —
где-то там меня ждут
девушка в свитере
и большая собака.
Я знаю о них,
хотя не видел их никогда.
Их нет даже в снах моих сумбурных и торопливых.
Но я знаю —
я должен добраться туда,
где эти двое ждут меня терпеливо.
Это не просто,
ведь белый цемент снега занес
все дороги,
и все дорожные знаки.
Но девушка стряхивает снежинки с волос,
и некоторые тают на носу у собаки.
А от вселенского холода
лопаются рельсы и провода,
и нету ни карты, ни связи —
лишь то, что чутье подсказало.
И так страшно:
вдруг я доберусь туда —
а они уже ушли, не дождавшись, с вокзала…
Стирательная резинка времени
хочет оставить лишь снег.
Но я снова точу карандаш,
и опять выступают из мрака
мои далекие, соскучившиеся по мне —
девушка в свитере
и большая собака.
— Ничего себе, — объявила Мэриан. — Это про меня?
— Не веришь?
— Но ты же наверняка когда-нибудь читал одни и те же стихи разным девушкам.
— Когда они сами просили. Так же, как ты сейчас.
— А ты, значит, надувал доверчивых девиц! Где же хваленая поэтическая новизна, свежесть чувств-с?
— Не знаю… Свежесть каждый сам для себя определяет. А по поводу «надувания» могу тебе историю рассказать. Один мой приятель шел в гости к другому приятелю. Опаздывал, как всегда — пришел на час позже, чем обещал. А второй, к которому он шел, в это время повесился. Уж не знаю, почему. Но когда первый приятель пришел, слегка опоздав — то нашел остывающее тело и записку: «Я тебя ждал». Он долго не мог отойти после этого случая, года полтора страдал ужасно. Хотя уже через неделю после случившегося узнал, что самоубийца очень многих к себе пригласил на этот вечер. Не то чтобы очень настойчиво звал, а так, совсем нейтрально говорил каждому: «Ну ты возвращайся, заходи, буду ждать». И все-все об этом вспомнили потом. Но записку, этакий моностих, получил только один — тот, кто пришел первым.
— Я поняла. — После долгой паузы голос у нее стал серьезным. — Извини за дурацкие вопросы. Я пришлю тебе на днях… свою сережку. И часы, чтобы ты никогда не опаздывал. Сказку будешь дальше слушать?
— Конечно.
Я выбрался из кресла и лег на пол. Глупо сидеть перед экраном, если включен лишь звук. Только сейчас я заметил, что она связалась со мной без видео. Сразу же пришла и другая мысль: кажется, я и сам не против того, чтобы не видеть ее лица. Словно боюсь чего-то… или еще не готов.
Клетка 11. ГОЛОC–II
Так и жил бы себе Голос в проводах, разговаривая со всем миром и не особенно сожалея о том, что нет у него Носителя. Но случались с ним и неприятные приключения.
Однажды он застрял в телефоне-автомате провинциального городка: сильный ветер порвал провода, и Голос не мог вернуться в мировую телефонную сеть из маленькой местной сети автоматов. Автоматы были исправны, но не имели связи с миром из-за обрыва кабеля.
Единственное, что спасло Голос — на вокзале в одной из кабинок трубку не повесили на рычаг, и она болталась на проводе, издавая гудки. Голос весь сконцентрировался в этих гудках, они стали громче, сложнее, и звучали теперь почти как мелодия, сыгранная на органе. На вокзале было много людей, они знали, что телефоны сломались — но они разговаривали между собой, Голос мог слышать их слова, особенно когда они говорили недалеко от его автомата. А люди, проходя мимо, могли слышать его музыкальные стоны из трубки. Пару раз какой-то ребенок подходил к его будке, слушал гудки, потом брал трубку в руки и кричал в нее: «Але, мама, але!» Позже кто-то другой — взрослый, но не совсем нормальный — долго ругал телефонную станцию, обращаясь непосредственно к тому аппарату, где застрял Голос.
Конечно, это были не разговоры, но Голос выжил, проведя жуткую ночь в лихорадке коротких гудков и отрывочных фраз, почти не чувствуя себя, но понимая, что еще жив. Так иногда себя чувствуют заболевшие люди — ничего, кроме пульса, который накатывается и отступает, как большая груда красных камней или громкие гудки в трубке неисправного телефона…
Наутро линию починили, и Голос вернулся в мировую сеть в сильном испуге. С тех пор он стал осторожнее и избегал телефонов в таких местах, связь с которыми может легко прерваться. Но был и другой случай, который напугал его еще больше.
Дело было в Нью-Йорке — в большом городе со множеством телефонов, где, казалось, ничего плохого не может случиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
— Вроде как серые…
— «Вроде как». А ты знаешь, что все дети рождаются с серыми глазами, и только потом у некоторых цвет меняется? У тебя так и остался серый — значит, ты остался ребенком. А что ты коллекционируешь?
— С чего ты взяла, что я что-то коллекционирую?
— Ну, все люди что-нибудь собирают.
— Наверно. Но сейчас я ничего не собираю. Когда-то серьги собирал.
— А-а, так ты был бабником?!
В голосе ее послышался живой интерес.
— Нет, скорее наоборот. Я был модным поэтом. Девушки сами вокруг меня вились постоянно. Им казалось, что если человек что-то интересное пишет, то он и на ощупь интересный.
— Фу, какой ты злой! Может, их поэзия интересовала! А сережки ты зачем у них брал?
— Да я и не брал особенно… Как-то так выходило, что они сами на память дарили. Или просто забывали их у меня. По крайней мере, первые несколько сережек именно так у меня оказались. Я их на люстру вешал, и как-то раз обнаружил, что там целых пять штук уже. Ну а потом, если спрашивали, что оставить на память, я так и говорил — сережку.
— Хм-м… А ну-ка, прочитай чего-нибудь. Надо же знать, за что тебе их дарили.
— Про что читать-то? У меня много. Ты задай тему.
Она задумалась, но ненадолго.
— Про меня.
Я перебрал в голове десяток текстов. Может, такое?…
— Я слеплю тебя наоборот.
Да, назло всем римским примерам,
Безголовым, безруким Венерам,
Я слеплю тебя наоборот:
Чтобы кудри — ночной водопад,
Рук полет — Шива не был так гибок!
Рот — из тысячи дивных улыбок,
И…
— По-моему, полная ботва, — перебила Мэриан на середине.
— Согласен.
Повисла пауза.
— А зачем читал?
— Ты же говорила, девушек поэзия интересует. Некоторые девушки, кстати, от одного только наличия рифм приходят в полный восторг. Ведь это такая сложная штука, не каждый может складно рифмы придумывать.
— А-а, так ты меня проверяешь? Дурочкой считаешь, да? Ну-ка давай нормальное читай! Хотя у тебя и нету, скорее всего.
— Может и нет… Ладно, слушай другое.
На полустанке,
или в шумящем аэропорту,
или на белой пристани в тумане вечернего полумрака —
где-то там меня ждут
девушка в свитере
и большая собака.
Я знаю о них,
хотя не видел их никогда.
Их нет даже в снах моих сумбурных и торопливых.
Но я знаю —
я должен добраться туда,
где эти двое ждут меня терпеливо.
Это не просто,
ведь белый цемент снега занес
все дороги,
и все дорожные знаки.
Но девушка стряхивает снежинки с волос,
и некоторые тают на носу у собаки.
А от вселенского холода
лопаются рельсы и провода,
и нету ни карты, ни связи —
лишь то, что чутье подсказало.
И так страшно:
вдруг я доберусь туда —
а они уже ушли, не дождавшись, с вокзала…
Стирательная резинка времени
хочет оставить лишь снег.
Но я снова точу карандаш,
и опять выступают из мрака
мои далекие, соскучившиеся по мне —
девушка в свитере
и большая собака.
— Ничего себе, — объявила Мэриан. — Это про меня?
— Не веришь?
— Но ты же наверняка когда-нибудь читал одни и те же стихи разным девушкам.
— Когда они сами просили. Так же, как ты сейчас.
— А ты, значит, надувал доверчивых девиц! Где же хваленая поэтическая новизна, свежесть чувств-с?
— Не знаю… Свежесть каждый сам для себя определяет. А по поводу «надувания» могу тебе историю рассказать. Один мой приятель шел в гости к другому приятелю. Опаздывал, как всегда — пришел на час позже, чем обещал. А второй, к которому он шел, в это время повесился. Уж не знаю, почему. Но когда первый приятель пришел, слегка опоздав — то нашел остывающее тело и записку: «Я тебя ждал». Он долго не мог отойти после этого случая, года полтора страдал ужасно. Хотя уже через неделю после случившегося узнал, что самоубийца очень многих к себе пригласил на этот вечер. Не то чтобы очень настойчиво звал, а так, совсем нейтрально говорил каждому: «Ну ты возвращайся, заходи, буду ждать». И все-все об этом вспомнили потом. Но записку, этакий моностих, получил только один — тот, кто пришел первым.
— Я поняла. — После долгой паузы голос у нее стал серьезным. — Извини за дурацкие вопросы. Я пришлю тебе на днях… свою сережку. И часы, чтобы ты никогда не опаздывал. Сказку будешь дальше слушать?
— Конечно.
Я выбрался из кресла и лег на пол. Глупо сидеть перед экраном, если включен лишь звук. Только сейчас я заметил, что она связалась со мной без видео. Сразу же пришла и другая мысль: кажется, я и сам не против того, чтобы не видеть ее лица. Словно боюсь чего-то… или еще не готов.
Клетка 11. ГОЛОC–II
Так и жил бы себе Голос в проводах, разговаривая со всем миром и не особенно сожалея о том, что нет у него Носителя. Но случались с ним и неприятные приключения.
Однажды он застрял в телефоне-автомате провинциального городка: сильный ветер порвал провода, и Голос не мог вернуться в мировую телефонную сеть из маленькой местной сети автоматов. Автоматы были исправны, но не имели связи с миром из-за обрыва кабеля.
Единственное, что спасло Голос — на вокзале в одной из кабинок трубку не повесили на рычаг, и она болталась на проводе, издавая гудки. Голос весь сконцентрировался в этих гудках, они стали громче, сложнее, и звучали теперь почти как мелодия, сыгранная на органе. На вокзале было много людей, они знали, что телефоны сломались — но они разговаривали между собой, Голос мог слышать их слова, особенно когда они говорили недалеко от его автомата. А люди, проходя мимо, могли слышать его музыкальные стоны из трубки. Пару раз какой-то ребенок подходил к его будке, слушал гудки, потом брал трубку в руки и кричал в нее: «Але, мама, але!» Позже кто-то другой — взрослый, но не совсем нормальный — долго ругал телефонную станцию, обращаясь непосредственно к тому аппарату, где застрял Голос.
Конечно, это были не разговоры, но Голос выжил, проведя жуткую ночь в лихорадке коротких гудков и отрывочных фраз, почти не чувствуя себя, но понимая, что еще жив. Так иногда себя чувствуют заболевшие люди — ничего, кроме пульса, который накатывается и отступает, как большая груда красных камней или громкие гудки в трубке неисправного телефона…
Наутро линию починили, и Голос вернулся в мировую сеть в сильном испуге. С тех пор он стал осторожнее и избегал телефонов в таких местах, связь с которыми может легко прерваться. Но был и другой случай, который напугал его еще больше.
Дело было в Нью-Йорке — в большом городе со множеством телефонов, где, казалось, ничего плохого не может случиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93