ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

От вас зависит выбор…»
Фигнер продолжала читать, а Перовская, забившись в угол, думала о чем-то своем…
Когда чтение закончилось, все проголосовали за письмо и стали расходиться.
Перовская молча пожимала руки друзьям и продолжала думать не о письме, а о том, что в эти минуты наполняло ее сердце, – о Желябове. «О, если бы Андрей был на свободе, нам бы не пришлось писать это унизительное письмо…»
– Сонечка! Что с тобой? Ты опять загрустила, – обняла ее Фигнер.
– Нет, ничего, Веруша… Просто я не верю, что это письмо может образумить царя.
– Почему, милая?
– А вот прочти.
Фигнер развернула газету:
– Ты имеешь в виду циркулярную депешу Гирса?
– Да. Товарищ министра иностранных дел уверяет дипломатов, что намерения Александра Третьего сводятся к тому, чтобы продолжать миролюбивую политику своего отца. Нам-то очень хорошо известна эта «миролюбивая» политика.
– Тут, Сонечка, речь идет о международных делах.
– Нет, Верочка, нет! Мы не должны себя обманывать… Царь – всегда царь!..
Перовская прошла к себе в комнату и прилегла на кровать.
«Исаев говорил, что Андрея возят на допрос на Пантелеймоновскую в департамент полиции. Я должна проследить. Может быть, нам удастся напасть на конвойных и освободить Андрея. Надо все силы употребить на это. Да, иначе нельзя! Или я вырву Андрея из когтей смерти, или разделю его участь…»
Дождавшись, когда все разошлись, Перовская оделась, тихонько вышла из квартиры и больше уже не вернулась…
7
В голом мрачном кабинете следственной тюрьмы с решетчатыми окнами сидели двое: щеголеватый, надушенный прокурор Добржинский и мешковатый арестант в тюремном халате.
– Ну, Иван Окладский, выбирай: или сгноим на каторге, или даруем свободу и жизнь.
– Какая это жизнь, ваше благородие… Если опознают – сразу же убьют.
– Поедешь в другой город, будешь получать большое жалованье… Ты пойми, гусь свинье не товарищ. Ведь все эти террористы презирают тебя. Они господа, а ты… ты же рабочий… ты же холоп перед ними.
– Так-то так, но все же…
– Сидишь ты больше года, а передали тебе хоть одну передачу или деньги?
– Так ведь в тюрьму запрещено, а там, на каторге, я их боялся…
– Ага, боялся, – злорадно заключил прокурор. – Теперь только мы можем тебя спасти и оградить. Ты много лишнего выболтал, Окладский. Если попадешь с террористами в одно место – убьют.
– Что же теперь делать? Вы же обещали заступничество.
– Мы, Окладский, свое слово держим. За этим и вызвали тебя. Будешь честно служить?
– Мне уж ничего другого не остается. Только отправьте в другой город.
– Пока ты нужен именно здесь в столице. Мы загримируем тебя и выпустим в город.
Окладский нервно заерзал на стуле.
– Не бойся. Тебя будут охранять наши люди. Оправдаешь доверие, тогда выпустим совсем и переведем в другой город на хорошее жалованье, – заживешь барином.
Окладский втянул голову в плечи. Раньше на следствии он по неопытности выболтал лишнее, а теперь предстояло стать настоящим предателем…
– Ну, Окладский, я жду. Счастье само идет тебе в руки. Ведь у нас работают тысячи людей, и никто не считает себя предателем. Это, брат, служба. Да еще служба государю. Соображаешь?
– Не знаю… не получится у меня.
– Уже получилось, Окладский. Ты выдал и помог опознать самых важных преступников… Ну, быстрее, или отправлю к ним – и тебя задушат, как кролика. Ну!
– Раз другого выхода нет…
– Вот, подпиши эту бумажку… вот здесь.
Окладский дрожащей рукой поставил подпись.
– Все! Теперь ты наш! – потирая руки, сказал прокурор. – Будешь работать хорошо – озолотим! Но предупреждаю: если начнешь финтить – во! – и Добржинский резко провел большим пальцем по шее. – Понял? Повесим без суда и следствия.
– Ладно, приказывайте, ваше благородие, – прохрипел Окладский, – раз я решился – буду служить царю…
Одиннадцатого марта Кибальчич весь день и вечер просидел дома, готовя статью для очередного номера «Народной воли». Статья не получалась, так как нервы были напряжены. Кибальчич просидел до двух часов ночи и лег спать, не закончив работы…
Утром он проснулся поздно, и когда вышел на улицу, газеты уже были проданы. «Ах, жалко… Зайду к парикмахеру, – подумал он, – там посмотрю газеты, а заодно и постригусь».
В парикмахерской был лишь один усатый клиент, да и тот сидел намыленный перед зеркалом.
– Здравствуйте! Можно постричься?
– Милости просим! Раздевайтесь, пожалуйста, – приветствовал хозяин. – Эй, Яша, мигом обслужи гостя.
Яша, розовощекий толстяк в белом халате, тотчас бросился к Кибальчичу, усадил его в кресло, прикрыл белым, стал постригать.
– Ну-с, какие же новости в мире, Поликарп Поликарпович? – бойко спросил хозяин, намыливая щеки усатому клиенту.
– Как какие? Разве вы не знаете? Да ведь сегодня только о том и разговор – полиция схватила главную заговорщицу и организатора убийства государя Софью Перовскую.
– Скажите! Женщина – заговорщица.
– Главнеющая! – назидательно поднял палец усатый господин.
У Кибальчича на лбу выступил холодный пот. Хотелось вскочить и выбежать вон, но сдержался. «Может быть, усатый – шпион… Или вдруг скажет еще что-нибудь важное…»
– И главное, как сцапали: – На Невском, среди бела дня! Ее опознала хозяйка молочной лавки, ездившая на извозчике с переодетым городовым. Как узнали, тут и схватили голубушку.
– Что, она из курсисток? Синий чулок? – спросил парикмахер.
– Какое! Из знатных дворян! Дочка петербургского губернатора графа Перовского.
– Это – птичка-с! – присвистнул парикмахер.
– Да, и одна из главных цареубийц, – продолжал усач, – руководила бомбометателями.
– Гото-во-с! – пропел, осклабившись, Яша. – Бородку тоже подстричь?
– Нет, благодарю вас! – Кибальчич бросил на столик полтинник и вышел не попрощавшись… В висках стучало: «Софья… Какое несчастье…»
Он шел, ничего не видя, натыкаясь на людей, пока не был остановлен городовым.
– Господин, если выпили, нечего шататься в толпе.
Увидев медные пуговицы, Кибальчич сразу пришел в себя и, повернувшись, побрел домой…
Вечером у него поднялась температура, он слег и пролежал целых пять дней. Хорошо, что приходили Фроленко и Ивановская. Они ухаживали, приносили из кухмистерской еду…
Семнадцатого марта был теплый солнечный день. Кибальчич проснулся бодрый, полный сил и, позавтракав дома, решил пройтись, подышать свежим воздухом. Он обмотал горло теплым шарфом и, нахлобучив серую барашковую шапку, вышел на Лиговку.
После пятидневного затворничества дышалось легко, привольно, и мир не казался таким мрачным, как в тот день, когда он узнал об аресте Перовской. Дойдя до Невского, Кибальчич повернулся и пошел обратно. Ему показалось, что кто-то за ним следит, настойчиво идет сзади, сверлит взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166