ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Он прислушался, не сбавляя шага.
– Этот? – долетел до его уха хриплый шепот.
– Он! – подтвердили в ответ.
Кибальчича это «он» обдало могильным холодом. Он ускорил шаги, но за ним ходко шли несколько ног… «Вот извозчик», – подумал он и хотел броситься на мостовую, но с двух сторон его крепко схватили за руки.
– Во двор! Тащите во двор! – прохрипел грубый голос.
Кибальчичу надвинули на глаза шапку, зажали рот и, грубо свалив на снег, стали вязать…

Глава двенадцатая
1
После 1 марта, после того незабываемого похода вместе с Лизой на Екатерининский канал, где продавали обрывки шинели убитого царя, в Сергее Стрешневе боролись два чувства: чувство гордости и чувство страха.
Ему было радостно и лестно сознавать, что он участвовал в тайных собраниях, выступал в рабочих кружках, хранил и распространял нелегальные листовки, был другом Кибальчича и по заданию самого Желябова следил за царскими выездами. Он гордился, что спас жизнь одного видного революционера и был причастен к партии «Народная воля», которая казнила царя-изверга.
В его сердце не было жалости к казненному царю, как год назад, после неудачного взрыва в Зимнем. Сейчас он не спрашивал себя: «Зачем убивать государя?» Перед ним не вставал вопрос: правильно ли поступили народовольцы, казнив Александра II. Он воспринимал это как закономерность и неизбежность истории. Но его мучило другое: что теперь будет? Что будет с народом, со страной и с теми людьми, которые томятся в крепости. Победят ли прогрессивные силы? Произойдет ли перелом в государственном правлении, будет ли всеобщая амнистия политическим, или опять начнутся казни?
Его страшила победа реакции – новый произвол и расправы. «Ведь если начнут доискиваться, могут добраться и до меня и до Лизы, – думал он. – Тогда тюрьма, каторга и лишь в лучшем случае – ссылка…»
А Сергей Стрешнев только в минуты высокого порыва был способен на подвиг, потом он быстро остывал и даже пугался того, что мог совершить… Он был правдивым и честным человеком, не отличался трусостью, но сердечная доброта, мягкость и даже некоторая сентиментальность в характере делали его неспособным к последовательной борьбе. И после 1 марта, когда начались массовые облавы и аресты, Стрешнев перестал бывать на сходках, прекратил встречи со знакомыми пропагандистами и даже старался не показываться на улицах. «Сейчас такое время, что можно пропасть ни за грош. Надо отсидеться некоторое время, а потом будет видно…»
Он бывал лишь в гимназии да у Лизы, которая последнее время стала к нему относиться нежней и доверчивей.
По субботам Стрешнев обычно обедал у Осокиных. 21 марта он прямо из гимназии поехал в Косой переулок и, раздевшись, сразу пошел в комнату Лизы.
На стук Лиза отозвалась сдавленным, не своим голосом. Стрешнев, открыв дверь, остолбенел. Лиза ничком лежала на кровати и, обхватив подушку, рыдала.
– Лизок! Милая, что с тобой? Что случилось?
– Это ужасно! Это непоправимо! – прошептала Лиза и опять заплакала навзрыд.
Стрешнев поднял лежавшую на коврике газету, и глаза его сразу нашли «Хронику»:
«На днях арестован важный государственный преступник, сын священника Николай Кибальчич, который был главным техником у террористов и изобретателем адских снарядов, одним из коих был смертельно ранен покойный государь-император».
Газета задрожала и выпала из рук Стрешнева. Он опустился на стул и, уткнув голову в ладони, глухо заплакал…
2
Связанного, с кляпом во рту Кибальчича на извозчике доставили в секретное отделение градоначальства, где он был опознан Окладским и Рысаковым, как техник «Народной воли». Кибальчич понял, что запирательство ни к чему не приведет, а лишь может затянуть дело. Он назвал свою подлинную фамилию и просил, чтоб его судили вместе с другими «первомартовцами».
– Это едва ли возможно, – сухо сказал следователь. – Суд над преступниками, привлекающимися по делу об убийстве государя, начнется двадцать шестого марта, а вам по закону предоставляется семидневный срок для ознакомления с обвинительным актом.
– Я отказываюсь от этого срока. Я хочу, чтоб меня судили вместе с моими товарищами.
– Но на этом может настаивать ваш защитник.
– Тогда я вынужден буду отказаться от защитника, – решительно заявил Кибальчич.
Следователь был весьма рад такому обороту дела: это позволяло ему быстро закончить следствие и выслужиться.
– Если вы обещаете чистосердечное признание, я немедленно доложу по начальству о вашей просьбе.
– Докладывайте! – твердо сказал Кибальчич. – Я готов признаться в том, что изобрел бомбы и принимал техническое участие во всех покушениях на царя…
Еще там, на Лиговке, когда его схватили, Кибальчич понял, что это конец, и теперь старался быстрее освободиться от тягостей следствия, чтоб выиграть драгоценное время для главного – воплощения в проект своей давнишней мечты о летательном аппарате.
Двадцатого марта он дал последние показания по делу, и двадцать второго ночью его тайно перевезли в другую тюрьму.
Войдя в мрачную, зеленоватую от плесени камеру с крохотным решетчатым окошком под сводчатым потолком, Кибальчич остановился, прислушался. Где-то тут, рядом, содержались его друзья: Желябов, Перовская, Александр и Тимофей Михайловы, Гельфман. Но кроме железного скрежета засовов и щелканья замка, он ничего не услышал. Тишина, гнетущая черная тишина обитала в этой темнице. Кибальчич подошел к окну и увидел кусочек мутно-синего, ночного неба с далекими звездами. Они мерцали холодным неземным светом, словно светили из потустороннего мира. По спине пробежала нервная дрожь.
«Хоть с кем-нибудь бы поговорить, перекинуться живым словом». Но – увы! – кроме безмолвного надзирателя, в коридоре никого не было.
«Закричать! Может, услышат свои? Нет, бесполезно… Эти глыбы стен не пропускают ни единого звука…»
Хотелось забыться во сне, но Кибальчич по следственной тюрьме знал, что не уснет… Он стал ходить по камере. От лампы, вделанной в стену над дверью, падали на пол и другие стены уродливые угловатые тени. Они своими дикими очертаниями мешали сосредоточиться. Кибальчич опять подошел к окну и стал смотреть в звездную бездну.
Ему вдруг вспомнились стихи Морозова, которые он слышал на новогодней вечеринке. Бедный поэт сейчас томился где-то в Петропавловской крепости. Кибальчич знал, что месяца за два до взрыва на Екатерининском канале он переходил границу и был схвачен. Вера Фигнер, в которую Морозов был влюблен, ходила к нему на свидание под видом сестры.
«Удивительно, какая отважная женщина, – подумал Кибальчич, – ведь ее могли схватить и посадить в ту же крепость. И не только посадить, а может быть, и повесить. Но она не побоялась… А Софья Перовская?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166