Казалось, если кто увидит, как он осушает одинокий, ни с кем не разделенный бокал, это будет истолковано как поступок нескромный, эгоистичный, небратский. А пока лилось вино, состояние духа у нашей компании все более приближалось к полной сердечности и раскованности. Все стали рассказывать разные интересные истории. Были извлечены на свет избранные эпизоды из личной жизни, как лучшие марки мозельского или рейнского, что приберегаются только для самых любимых гостей. Один рассказал нам, как сладко ему жилось студентом в Оксфорде, прибавив парочку соленых анекдотов о высокородных лордах, его закадычных приятелях. Другой, седовласый, с солнечным лицом, не упустивший, по собственному его признанию, ни одного случая посетить на досуге Нидерланды, чтобы осмотреть там прекрасную фламандскую архитектуру, – этот ученый, седовласый, солнечноликий старый холостяк мастерски описывал затейливую роскошь старинных гильдий, магистратов и ратуш, еще сохранившихся на родине древних фламандцев. Третий, прилежно посещавший Британский музей, был кладезем сведений о тамошних редкостях, восточных рукописях и бесценных книгах-уникумах. Четвертый недавно воротился из поездки в Старую Гранаду и, конечно же, делился сведениями о сарацинах и крестоносцах. Пятый рассказал о запутанном судебном деле. Шестой был знатоком по части вин. У седьмого был припасен любопытный анекдот из личной жизни Железного Герцога, никогда не печатавшийся и доселе не рассказанный ни в людном собрании, ни в тесном кругу друзей. Восьмой, оказалось, в последнее время разнообразил свои вечера, переводя комическую поэму Пульчи, и теперь прочел нам несколько особенно забавных кусков из нее.
Так протекал этот вечер, и о точном времени нас оповещали не водяные часы короля Альфреда, а винный хронометр.
А стол между тем превратился в некое подобие Эпсомского ипподрома – удлиненное кольцо, по которому мчались друг за другом графины. Опасаясь, что один какой-нибудь графин не успеет вовремя достигнуть финиша, вслед ему посылали другой, чтобы поторопить; а потом третий – поторопить второго, и четвертый, и пятый, и так далее. И с начала до конца не было ничего слишком громкого, ничего грубого или распущенного. Судя по безупречной серьезности и невозмутимости нашего фельдмаршала Сократа, я готов поклясться, что, если бы он усмотрел в обслуживаемых им войсках хоть малейшее нарушение приличий, он немедленно удалился бы, даже без предуведомления. Впоследствии я узнал, что, пока мы пировали, некий болящий холостяк в комнате за стеной выспался всласть впервые за три долгие томительные недели.
Здесь люди, ни разу не повысив голоса, полностью вкусили хорошей еды и питья, дружеских чувств и дружеской беседы. Мы все были братьями. Довольство – братское, родственное довольство, вот чем был отмечен этот обед. И между прочим было совершенно ясно, что у этих благодушных мужчин нет жен и детей, требующих забот и внимания. Почти все они были путешественниками, ведь только холостяки могут путешествовать свободно, не испытывая уколов совести за бегство от домашнего очага.
Холостяцкому их воображению нелепостью показалось бы душевное горе, жупел под названием беда. Могут ли люди с широким кругозором, с глубоким знанием жизни и пониманием ее проблем, как философских, так и житейских, – могут ли они допустить, чтобы их морочили такими монашескими баснями? Душевное горе! Беда!. Все равно что чудеса у католиков. Ничего этого нет. Передайте-ка херес, сэр! Полно, полно, не может этого быть. Портвейну, сэр? Пожалуйста. Ерунда, и не говорите. Из этого графина вам, кажется, последнему, сэр.
Так оно и шло.
Вскоре после того как была убрана скатерть, наш хозяин бросил выразительный взгляд на Сократа, и тот, невозмутимо дойдя до окна, воротился к столу с огромной изогнутой трубой, прямо-таки иерихонской трубой, отделанной серебром и всевозможными украшениями, в том числе двумя козлиными головами, а значит, и еще четырьмя рогами из литого серебра, торчащими справа и слева у мундштука главной трубы.
Я и не слышал, что наш хозяин умеет играть на горне, поэтому удивился, когда он взял горн со стола, словно готовясь победоносно протрубить в него. Но этого я не услышал, и правильно понял назначение этого горна, когда он вставил в мундштук большой и указательный пальцы, что породило легкий аромат, и ноздрей моих коснулся запах отменного нюхательного табака. Это был целый букет запахов. Горн пустили по кругу. Какая прекрасная мысль, подумал я, именно сейчас понюхать табаку. Надобно ввести этот добрый обычай дома среди моих соотечественников, решил я тут же.
Исключительная воспитанность этих девяти холостяков – воспитанность, на которую не влияли никакие количества выпитого вина, пренебречь которой не давала никакая веселость, – еще раз предстала мне во всей своей прелести, когда я заметил, что хоть понюшку они брали не жалея, но ни один из них не нарушил приличий, ни один не обидел болящего холостяка за стеной, позволив себе чихнуть. Все происходило в полной тишине, словно нюхали они безобидную пыльцу, смахивая ее с крыльев бабочки.
Но обеды холостяков, так же как их жизнь, не могут длиться вечно, сколь они ни прекрасны. Пришла пора расходиться. Один за другим холостяки взялись за шляпы и, пара за парой, под руку, продолжая беседовать, стали спускаться на вымощенный камнем двор. Иных ждали близко по соседству квартиры, где они, прежде нежели отойти ко сну, намерены были еще почитать «Декамерон». Другие собирались выкурить сигару, прогуливаясь по саду в приречной прохладе; третьи направились к воротам, чтобы кликнуть кеб и отбыть со всеми удобствами в свои отдаленные жилища.
Я задержался последним.
– Ну как, – улыбаясь, спросил меня хозяин, – как вам понравился наш Темпл и жизнь, которую мы здесь ведем?
– Сэр, – отвечал я в порыве искреннего восхищения, – сэр, это прямо-таки Рай для Холостяков!
Ад для Девиц
Расположен он неподалеку от горы Вудолор в Новой Англии. Свернув на восток из местности, где вас окружали цветущие фермы и солнечные луга, кивающие душистыми травами начала июня, дорога ваша забирает вверх среди суровых холмов. Постепенно эти холмы все теснее обступают дорогу и образуют сумрачный проход, который получил название Мехи Безумной Девы, потому что между его скалистыми стенами непрестанно дует воздушный Гольфстрим, а также благодаря легенде, будто когда-то в этих местах стояла хижина какой-то помешанной.
По дну этого ущелья, бывшему руслу бурного потока, вьется узкая колесная дорога. Поднявшись по ней до ее высшей точки, останавливаешься, словно миновав ворота первого Дантова круга. За крутизну стен, за их темный густо-серый цвет и за то, что здесь ущелье внезапно сужается, это место получило название Черный перевал.
1 2 3 4 5 6 7
Так протекал этот вечер, и о точном времени нас оповещали не водяные часы короля Альфреда, а винный хронометр.
А стол между тем превратился в некое подобие Эпсомского ипподрома – удлиненное кольцо, по которому мчались друг за другом графины. Опасаясь, что один какой-нибудь графин не успеет вовремя достигнуть финиша, вслед ему посылали другой, чтобы поторопить; а потом третий – поторопить второго, и четвертый, и пятый, и так далее. И с начала до конца не было ничего слишком громкого, ничего грубого или распущенного. Судя по безупречной серьезности и невозмутимости нашего фельдмаршала Сократа, я готов поклясться, что, если бы он усмотрел в обслуживаемых им войсках хоть малейшее нарушение приличий, он немедленно удалился бы, даже без предуведомления. Впоследствии я узнал, что, пока мы пировали, некий болящий холостяк в комнате за стеной выспался всласть впервые за три долгие томительные недели.
Здесь люди, ни разу не повысив голоса, полностью вкусили хорошей еды и питья, дружеских чувств и дружеской беседы. Мы все были братьями. Довольство – братское, родственное довольство, вот чем был отмечен этот обед. И между прочим было совершенно ясно, что у этих благодушных мужчин нет жен и детей, требующих забот и внимания. Почти все они были путешественниками, ведь только холостяки могут путешествовать свободно, не испытывая уколов совести за бегство от домашнего очага.
Холостяцкому их воображению нелепостью показалось бы душевное горе, жупел под названием беда. Могут ли люди с широким кругозором, с глубоким знанием жизни и пониманием ее проблем, как философских, так и житейских, – могут ли они допустить, чтобы их морочили такими монашескими баснями? Душевное горе! Беда!. Все равно что чудеса у католиков. Ничего этого нет. Передайте-ка херес, сэр! Полно, полно, не может этого быть. Портвейну, сэр? Пожалуйста. Ерунда, и не говорите. Из этого графина вам, кажется, последнему, сэр.
Так оно и шло.
Вскоре после того как была убрана скатерть, наш хозяин бросил выразительный взгляд на Сократа, и тот, невозмутимо дойдя до окна, воротился к столу с огромной изогнутой трубой, прямо-таки иерихонской трубой, отделанной серебром и всевозможными украшениями, в том числе двумя козлиными головами, а значит, и еще четырьмя рогами из литого серебра, торчащими справа и слева у мундштука главной трубы.
Я и не слышал, что наш хозяин умеет играть на горне, поэтому удивился, когда он взял горн со стола, словно готовясь победоносно протрубить в него. Но этого я не услышал, и правильно понял назначение этого горна, когда он вставил в мундштук большой и указательный пальцы, что породило легкий аромат, и ноздрей моих коснулся запах отменного нюхательного табака. Это был целый букет запахов. Горн пустили по кругу. Какая прекрасная мысль, подумал я, именно сейчас понюхать табаку. Надобно ввести этот добрый обычай дома среди моих соотечественников, решил я тут же.
Исключительная воспитанность этих девяти холостяков – воспитанность, на которую не влияли никакие количества выпитого вина, пренебречь которой не давала никакая веселость, – еще раз предстала мне во всей своей прелести, когда я заметил, что хоть понюшку они брали не жалея, но ни один из них не нарушил приличий, ни один не обидел болящего холостяка за стеной, позволив себе чихнуть. Все происходило в полной тишине, словно нюхали они безобидную пыльцу, смахивая ее с крыльев бабочки.
Но обеды холостяков, так же как их жизнь, не могут длиться вечно, сколь они ни прекрасны. Пришла пора расходиться. Один за другим холостяки взялись за шляпы и, пара за парой, под руку, продолжая беседовать, стали спускаться на вымощенный камнем двор. Иных ждали близко по соседству квартиры, где они, прежде нежели отойти ко сну, намерены были еще почитать «Декамерон». Другие собирались выкурить сигару, прогуливаясь по саду в приречной прохладе; третьи направились к воротам, чтобы кликнуть кеб и отбыть со всеми удобствами в свои отдаленные жилища.
Я задержался последним.
– Ну как, – улыбаясь, спросил меня хозяин, – как вам понравился наш Темпл и жизнь, которую мы здесь ведем?
– Сэр, – отвечал я в порыве искреннего восхищения, – сэр, это прямо-таки Рай для Холостяков!
Ад для Девиц
Расположен он неподалеку от горы Вудолор в Новой Англии. Свернув на восток из местности, где вас окружали цветущие фермы и солнечные луга, кивающие душистыми травами начала июня, дорога ваша забирает вверх среди суровых холмов. Постепенно эти холмы все теснее обступают дорогу и образуют сумрачный проход, который получил название Мехи Безумной Девы, потому что между его скалистыми стенами непрестанно дует воздушный Гольфстрим, а также благодаря легенде, будто когда-то в этих местах стояла хижина какой-то помешанной.
По дну этого ущелья, бывшему руслу бурного потока, вьется узкая колесная дорога. Поднявшись по ней до ее высшей точки, останавливаешься, словно миновав ворота первого Дантова круга. За крутизну стен, за их темный густо-серый цвет и за то, что здесь ущелье внезапно сужается, это место получило название Черный перевал.
1 2 3 4 5 6 7