Кэвенаф, казалось, потешался над происходящим: действительно, он иронически подыгрывал грохоту молотка, постукивая ложечкой по своему бокалу, как делают во время десерта, чтобы попросить слова; справа от него находились два члена колледжа (Браунджон и Уиллис, так они звались; и были то мужи ученые, средних лет, а потому не очень возбудимые); эти двое ограничивались тем, что искоса поглядывали на лорда Раймера и тщились изловить ускользавшие от них очки их гостя из Голландии, а тот, хоть и сидел в безопасности на своем месте, после утраты очков простер пред собою обе руки (опрокинув немногие предметы поблизости, которые еще оставались в вертикальном положении), словно боялся оступиться, как делают слепые, когда потеряют трость; Дайананд, также член колледжа и личность с характером, был одним из тех немногих, кто мог бы остановить разбарабанившегося лорда Раймера; но, по правде сказать, хоть поза его и не предвещала ничего доброго, Дайананд ограничивался тем, что бросал на него смертоубийственные взгляды да сжимал и разжимал кулаки, лежавшие на столе. («Этот индийский врач заставит его расплатиться дорогой ценой, даже если ему придется прождать десять лет, – подумал я. – Этот индийский врач – человек опасный»); светило Этуотер и экономист Хэллиуэлл остановили в конце концов потоки своего красноречия, но, казалось, само их молчание приводило обоих в еще большее замешательство, чем колотьба молотком по подставке, которую учинил warden и которую оба расслышали, возможно, лишь тогда, когда наступил миг барабанного грохота и молчания сотрапезников; я уже рассказал о пугливой гарпии; что же касается Кромер-Блейка – лицо его было загадкой: потирая свой восковой подбородок, он, казалось, выжидал чего-то с неопределенной улыбкой (то ли вот-вот расхохочется, то ли вот-вот даст волю скопившемуся гневу), словно знал заранее, как человек, хорошо изучивший нрав и обычай своего начальства, что одна минута продлится одну минуту. Остальные четверо сотрапезников, среди которых был и Эдвард Бейз, сидевший слева за противоположным концом стола, не попадали в мое поле зрения. Но за то время, что взгляд мои совершил вышеописанный пробег, в течение шестидесяти секунд тогда и немногим больше теперь, когда давно кончилось то мое время и прошло еще много времени и пишу я здесь , в моем городе Мадриде, я пропустил в перечне Клер Бейз – и пропустил сознательно.
В действительности можно сказать, что в течение той минуты никто не поглядел по-настоящему – я хочу сказать, глаза в глаза – на лорда Раймера: некоторые поглядывали на него украдкой, но видеть не видели по причинам, изложенным выше; другие были слишком поглощены заботой о том, как бы сохранить собственный благопристойный вид и предотвратить падение на пол бутылок, очков и катившихся по столу бокалов, сдвинутых с места и опрокинутых ударами молотка; а третьи воспользовались этой минутой, чтобы обменяться взглядами, иными словами – чтобы поглядеть друг на друга в упор и без всяких завес. В числе первых была гарпия, автор страшных романов Кэвенаф, светило в области общественных наук Этуотер и сидроэкономист Хэллиуэлл, причем эти двое, будучи членами колледжа, возможно, колебались (хоть и слегка), как им поступить: то ли вмешаться и отобрать у лорда Раймера его орудие, то ли отсидеться сложа руки в ожидании, что кто-то другой отважится рискнуть и подставить себя под молоток, либо – позже – навлечь на себя гонения; в числе остальных пребывали литературный авторитет, он же – близившийся к почетной отставке со званием заслуженного профессора Тоби Райленде, а также научные сотрудники Браунджон и Уиллис, докторша Уиттинхолл в паричке и страшилище-минеролог, пребывавший во тьме; в числе третьих были, как я увидел за последние секунды вышеописанной минуты, Дайананд и Кромер-Блейк, Клер Бейз и я; и еще, возможно, муж Клер; скорее всего, и он тоже. Взгляд, который в смягченном варианте (всего лишь подозрительный и строгий) периодически бросал на меня Дайананд в течение ужина и который в последнюю минуту устремился, но уже во всей своей интенсивности, на лорда Раймера, внезапно переместился, не утратив интенсивности, на Кромер-Блейка, друга Дайананда; иными словами, Дайананд бросил на него взгляд, который я выше определил как смертоубийственный, а сам индийский врач, положив руки на стол, все сжимал и разжимал кулаки, движением человека, который дошел до крайней степени раздражения и сдерживает себя с великим трудом; Кромер-Блейк, в свою очередь, ощутив устремленный на него обжигающий взгляд Дайананда, поднял глаза, и хоть я не мог разглядеть толком их выражение, поскольку Кромер-Блейк повернулся ко мне в профиль и, по правде сказать, мне был виден только правый его глаз, но я заметил, что намечавшаяся улыбка превратилась у него в прямую линию, крайне жесткую, которая растягивала иногда его губы, настолько бледные, что они казались бескровными.
Тут-то я и взглянул, не таясь, на лицо Клер Бейз; и хотя еще не был знаком с нею, увидел ее, словно кого-то, кто появился из моего прошлого. Иными словами, взглянул, словно на кого-то, кто уже не существует в моем настоящем, словно на кого-то, кто занимал в нашей жизни важнейшее место и перестал его занимать, уже умер, словно на кого-то, кто был, но его больше нет, либо на кого-то, кого мы сами, уже давным-давно, приговорили к небытию, – возможно, потому что этот кто-то приговорил к небытию, и гораздо раньше, нас самих. Платье с вырезом, видневшееся под мантией и косвенным образом спровоцировавшее такие бедствия, принадлежало другой эпохе – в Англии это не редкость, когда речь идет о парадной одежде. Да и само лицо Клер Бейз было немного старомодным – с чересчур пухлыми губами и с высокими скулами. Но главное было не это. Главное было то, что она тоже глядела на меня; глядела так, словно знала меня издавна, словно сама была одним из тех освященных памятью и второстепенных образов, которые обитают во временах нашего детства и никогда впоследствии не обретут способности глядеть на нас как на мерзких взрослых, какими мы стали; нет, нам на счастье, мы по-прежнему и навечно будем видеться детьми их инертному оку, деформированному памятью. Эта благословенная неспособность у женщин встречается чаще, чем у мужчин, для мужчин дети всего лишь раздражающие наброски будущих джентльменов, в то время как для женщин дети – существа совершенные, но им предстоит утратить совершенство и огрубеть, а потому око женской памяти силится сохранить образ божества, подвластного времени и тем самым приговоренного к утрате божественности; и если женщине не дано было увидеть въявь того ребенка из прошлых времен, то все усилия воображения, всегда необходимые при близости двух людей, у нее устремляются на то, чтобы представить себе его по фотографии, либо по лицу спящего (который когда-то был тем ребенком, и вырос, и, возможно, даже состарился), либо по ленивым воспоминаниям узурпатора, если он отважится доверить их женщине в постели (постель – единственное место, где мужчины готовы вспоминать вслух о давнем прошлом).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
В действительности можно сказать, что в течение той минуты никто не поглядел по-настоящему – я хочу сказать, глаза в глаза – на лорда Раймера: некоторые поглядывали на него украдкой, но видеть не видели по причинам, изложенным выше; другие были слишком поглощены заботой о том, как бы сохранить собственный благопристойный вид и предотвратить падение на пол бутылок, очков и катившихся по столу бокалов, сдвинутых с места и опрокинутых ударами молотка; а третьи воспользовались этой минутой, чтобы обменяться взглядами, иными словами – чтобы поглядеть друг на друга в упор и без всяких завес. В числе первых была гарпия, автор страшных романов Кэвенаф, светило в области общественных наук Этуотер и сидроэкономист Хэллиуэлл, причем эти двое, будучи членами колледжа, возможно, колебались (хоть и слегка), как им поступить: то ли вмешаться и отобрать у лорда Раймера его орудие, то ли отсидеться сложа руки в ожидании, что кто-то другой отважится рискнуть и подставить себя под молоток, либо – позже – навлечь на себя гонения; в числе остальных пребывали литературный авторитет, он же – близившийся к почетной отставке со званием заслуженного профессора Тоби Райленде, а также научные сотрудники Браунджон и Уиллис, докторша Уиттинхолл в паричке и страшилище-минеролог, пребывавший во тьме; в числе третьих были, как я увидел за последние секунды вышеописанной минуты, Дайананд и Кромер-Блейк, Клер Бейз и я; и еще, возможно, муж Клер; скорее всего, и он тоже. Взгляд, который в смягченном варианте (всего лишь подозрительный и строгий) периодически бросал на меня Дайананд в течение ужина и который в последнюю минуту устремился, но уже во всей своей интенсивности, на лорда Раймера, внезапно переместился, не утратив интенсивности, на Кромер-Блейка, друга Дайананда; иными словами, Дайананд бросил на него взгляд, который я выше определил как смертоубийственный, а сам индийский врач, положив руки на стол, все сжимал и разжимал кулаки, движением человека, который дошел до крайней степени раздражения и сдерживает себя с великим трудом; Кромер-Блейк, в свою очередь, ощутив устремленный на него обжигающий взгляд Дайананда, поднял глаза, и хоть я не мог разглядеть толком их выражение, поскольку Кромер-Блейк повернулся ко мне в профиль и, по правде сказать, мне был виден только правый его глаз, но я заметил, что намечавшаяся улыбка превратилась у него в прямую линию, крайне жесткую, которая растягивала иногда его губы, настолько бледные, что они казались бескровными.
Тут-то я и взглянул, не таясь, на лицо Клер Бейз; и хотя еще не был знаком с нею, увидел ее, словно кого-то, кто появился из моего прошлого. Иными словами, взглянул, словно на кого-то, кто уже не существует в моем настоящем, словно на кого-то, кто занимал в нашей жизни важнейшее место и перестал его занимать, уже умер, словно на кого-то, кто был, но его больше нет, либо на кого-то, кого мы сами, уже давным-давно, приговорили к небытию, – возможно, потому что этот кто-то приговорил к небытию, и гораздо раньше, нас самих. Платье с вырезом, видневшееся под мантией и косвенным образом спровоцировавшее такие бедствия, принадлежало другой эпохе – в Англии это не редкость, когда речь идет о парадной одежде. Да и само лицо Клер Бейз было немного старомодным – с чересчур пухлыми губами и с высокими скулами. Но главное было не это. Главное было то, что она тоже глядела на меня; глядела так, словно знала меня издавна, словно сама была одним из тех освященных памятью и второстепенных образов, которые обитают во временах нашего детства и никогда впоследствии не обретут способности глядеть на нас как на мерзких взрослых, какими мы стали; нет, нам на счастье, мы по-прежнему и навечно будем видеться детьми их инертному оку, деформированному памятью. Эта благословенная неспособность у женщин встречается чаще, чем у мужчин, для мужчин дети всего лишь раздражающие наброски будущих джентльменов, в то время как для женщин дети – существа совершенные, но им предстоит утратить совершенство и огрубеть, а потому око женской памяти силится сохранить образ божества, подвластного времени и тем самым приговоренного к утрате божественности; и если женщине не дано было увидеть въявь того ребенка из прошлых времен, то все усилия воображения, всегда необходимые при близости двух людей, у нее устремляются на то, чтобы представить себе его по фотографии, либо по лицу спящего (который когда-то был тем ребенком, и вырос, и, возможно, даже состарился), либо по ленивым воспоминаниям узурпатора, если он отважится доверить их женщине в постели (постель – единственное место, где мужчины готовы вспоминать вслух о давнем прошлом).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62