Крохотное нежное тельце доверчиво прижималось к Миллисент, малышка тихо что-то мурлыкала и не думала плакать. До чего же непередаваемые ощущения, когда у твоей груди сопит дитя! Все тело наливается теплом и светом, хочется согревать кроху каждой клеточкой собственного существа, беречь от опасностей, лелеять, целовать в пушистое темечко, шептать ласковые имена. Да, материнство – великая сила, огонь и радость!
Анна-Тереза с улыбкой наблюдала трогательную сцену общения любимицы Миллисент с чужой очаровательной крохой и переживала куда больше, чем когда смотрела подобные сцены в телевизионных сериалах. У девушки такие ласковые руки, ей бы с детьми возиться, а не с фототехникой.
И у Реджинальда защемило в груди. Старик очень любил Миллисент, ему было и грустно, и радостно видеть на лице своей юной соседки такое искреннее оживление. Миллисент выглядела настолько женственно, что он возненавидел всех молодых людей, не обращающих на девушку никакого внимания.
– Миллисент, ты похожа на Мадонну с младенцем, – сказала Анна-Тереза. – Твое лицо светится божественным светом! Так и кажется, что с неба вот-вот слетит ангел!
Прозвенел колокольчик, хлопнула дверь, появился запыхавшийся Бенджамин с коробкой и пакетами.
– Я принес подгузники и любимые игрушки Аннабель, – сказал он с чувством видимого облегчения. – Молчит?
Миллисент кивнула. Ребенок совершенно успокоился у нее на руках, крутил головой по сторонам, тянулся к развешанным по стенам студии портретам. Увидав Бенджамина, Аннабель надула губы и хотела было снова зареветь.
– Я понял, малышка, срочно еду за скунсом! – сказал Бенджамин и поспешно вышел из ателье.
– Какой очаровательный молодой человек! Такой странный, загадочный. Дружит со скунсами. Настоящий хирург! – сказала Анна-Тереза. – Вы действительно когда-то были коротко знакомы, Миллисент? И какого рода между вами была дружба? С поцелуями или без поцелуев? Письма друг другу писали? Или хотя бы записки?
– Не спрашивайте меня ни о чем, – ответила Миллисент. – Давно это было и осталось все в прошлом. Я окончила художественную школу, а студенческий городок, где жили будущие врачи, находился неподалеку. Бенджамин случайно посетил наш выпускной вечер, я и Маргарет танцевали с ним, потом… потом я пару раз мельком видела его на улицах города, и все. Он всегда был окружен девушками, я к нему даже не подходила. Знала, конечно, что он подает большие надежды как врач, неплохо играет в бейсбол, занимается греблей. Однажды я встретила его на соревнованиях, но предпочла с ним не заговаривать, даже не поздоровалась.
– Милая моя, да ты была в него влюблена! – ахнула Анна-Тереза, всплеснув руками. – Как интересно… Вы не целовались, у вас не было свиданий… Мне кажется, ты говоришь мне неправду.
– Свидания, конечно, были, но только в мечтах. В моих мечтах, – исправила ошибку Миллисент. – Бенджамин не сделал попытки увидеть меня еще раз, и никогда не бросал на меня взгляды, какие бросают на Маргарет парни на улицах и в кафе. Кстати, он помнит не только меня, но и Маргарет.
Болтая так с Анной-Терезой, Миллисент окончательно успокоилась, забыла о печальном юбилее, совпадающем с выходными. Как ни странно, возня с малышкой привела девушку в хорошее расположение духа. Главная задача, которая теперь стояла перед Миллисент, это качественно выполнить фотосъемку полугодовалой клиентки.
Появился запыхавшийся Бенджамин, и Аннабель дико завизжала от радости, потянувшись к страшноватому комку пыльной шерсти, украшенному парой стеклянных глаз.
Кто поймет этих современных детей, подумали Реджинальд и Анна-Тереза. Надо же, ребенок так радуется пыльному чучелу! Целуется с ним, какая гадость! Мы, в свое время, такого никогда не позволяли ни себе, ни своим детям.
Реджинальда от всего увиденного даже перекосило, зато теперь можно не отключать слуховой аппарат, ребенок был спокоен, в ателье царила рабочая тишина.
Улыбающаяся мордашка малышки Аннабель была чудо как хороша. Мысль о том, что ее первый в жизни платонический возлюбленный стал отцом, отныне почти не беспокоила Миллисент.
Она начала работать, ничего не оставалось другого, как гнать от себя грустные мысли, иначе нечего рассчитывать на хороший результат.
Вот он, специалист по сердечным болезням, стоит и смотрит умильно на свою дочь. Пускай смотрит, малышка действительно прелесть. Фотографии будут, что надо.
Миллисент с удовольствием снимала кадр за кадром, на ее вдохновенном лице блестели капельки пота, жесты были четки и уверенны. Она занималась своим любимым делом, что еще надо для счастья молодой одинокой женщине? Пусть все Бенджамины мира соберутся в ее ателье, она продолжит спокойно работать. Никто и ничто не сумеет отвлечь ее от профессиональных обязанностей, да она никому это и не позволит.
Бенджамин засмотрелся на работу Миллисент. Надо же, а он совсем забыл, что та смешная девушка, танцевавшая с ним на своем выпускном вечере, мечтает стать фотографом. Сказал сейчас об этом наобум, и угадал. Что-то такое она говорила десять лет назад, да, определенно говорила. Рассказывала о работах великих мастеров фотографии из Чехии и Германии, называла какие-то имена. Ее болтовня была милой, непосредственной, голосок чист и нежен. И голос, и глаза Миллисент он хорошо запомнил, они, что называется, произвели должное впечатление.
Да, взгляд девушки на выпускном вечере сверкал вдохновением, лицо светилось, она вся казалась такой нежной и беззащитной.
Медно-рыжие волосы и глаза изумрудного цвета Бенджамин запомнил хорошо. Может быть, потому, что у девушки оказалась сестра-близняшка с точно такими же волосами и глазами.
Или нет, не так. Он поразился тогда, что только у одной из сестер-двойняшек, именно у Миллисент, волосы как бы источали теплый свет, а глаза были куда добрее и ярче, чем у Маргарет. У сестрички во взгляде доминировала настороженность, ожидание подвоха, что ли. Маргарет смотрела на парней так, словно постоянно ждала в свой адрес или комплимента, или какой-нибудь гадости.
Что еще Бенджамин запомнил? Девушка обладала прекрасной фигурой, где все, как говорится, на месте. Узкая талия, высокая грудь и – пусть это звучит грубовато, зато искренне – у девушки была великолепная попка, как магнит, притягивающая взгляд. Пара стройных ножек и высокие каблучки легких туфелек завершали картину.
А как Миллисент замечательно танцевала! Она словно каждым нервом чувствовала ритм, каждой клеточкой своего юного тела, и это ощущение передавалось партнеру. Так что танец превращался в демонстрацию темпераментов. Кровь закипала в жилах, сила в его мускулах удесятерялась. Почему он так непростительно поступил, выпустил ее из вида? Куда она потом подевалась?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38