– Подождите. Что вам это напоминает?
– Ignotus! – спокойно ответил Мередит. – Неизвестный. Человек ниоткуда. Заблудшая душа, внезапно прозревшая и повернувшаяся к Богу. Ему ведома благодарность, знакомо сострадание, он умен, возможно, не безразличен к власти. Но кто он? Откуда пришел? Почему поступает так, а не иначе?
– Вы видите в нем святого?
Мередит покачал головой:
– Еще нет. Благочестивость, возможно, но не святость. Я еще не успел изучить показания, касающиеся совершенных им чудес, поэтому не буду этого касаться. Но вот о чем я могу сказать. Святости свойственны определенные закономерности, логическая завершенность. Пока я вижу только тайны и загадки.
– Может, никаких тайн нет, только невежество и недопонимание? Скажите мне, друг мой, что вам известно об условиях жизни на юге в то время?
– Немного, – честно признал Мередит. – Всю войну я провел в Ватикане. Я знал только то, о чем прочел, что услышал. Вторичная информация, естественно, искаженная…
– Тогда позвольте рассказать вам о юге. – Епископ встал и отошел к окну. Выглянул в сад, где легкий ветерок шелестел листвой. Луна еще не поднялась над холмами, поэтому деревья прятались в темноте. Когда он заговорил, в голосе его слышалась нескончаемая печаль: – Я – итальянец, и понимаю эту историю лучше многих, хотя и не могу до конца уяснить мотивы тех или иных действующих лиц. Прежде всего вы должны осознать, что для побежденных не существует такого понятия, как верность. Вожди не оправдали их надежд. Сыновья погибли напрасно. Они никому не верят, даже самим себе. Когда наши победители пришли, проповедуя свободу и демократию, мы не поверили и им. Мы смотрели только на ломоть хлеба в их руках и пытались прикинуть, какую они запросят за него цену. Голодные люди не верят даже в хлеб, до тех пор, пока он не окажется в животе. Такое вот положение сложилось на юге. Побежденные, голодные, оставшиеся без лидеров. Хуже того, всеми забытые, и они это знали.
– Но Нероне не забыл их, – возразил Мередит. – Он остался с ними. И был лидером.
– Уже нет. Там появились новые господа. С новенькими автоматами, туго набитыми вещмешками и разрешением союзников очистить горы и поддерживать порядок до сформирования правительства. Крестьянам были знакомы их имена и лица: Микеле, Габриэль, Луиджи, Бенпи. У них был хлеб, банки тушенки, плитки шоколада и желание свести счеты, как политические, так и личные. Они салютовали поднятым сжатым кулаком и тем же кулаком били тех, кто решался возразить им. Их было много, и они были сильны, потому что Черчилль сказал, что пойдет на сделку с кем угодно, лишь бы установить порядок в Италии и получить возможность подготовки вторжения во Францию. Что мог противопоставить им Джакомо Нероне, ваш Неизвестный, появившийся ниоткуда?
– Но что он пытался сделать? Именно это интересует меня. Почему одни защищают его, как святого, а другие отвергают и выдают палачам? Почему партизаны ополчились на него?
– Тут все записано, – устало ответил епископ. – Они назвали его коллаборационистом. Обвинили в пособничестве немцам.
– Этого недостаточно, – горячо возразил Мередит. – Совершенно недостаточно, чтобы объяснить ненависть и насилие, чтобы понять, почему произошло разделение и теперь одна из деревень процветает, а вторая все глубже увязает в нищете. Недостаточно и для нас. Народ провозглашает его мучеником, умершим за веру и христианскую мораль. Нам же показана политическая расправа, несправедливая, жестокая, но всего лишь расправа. Нужна не политика, но святость, прямые взаимоотношения человека и бога, его создателя.
– Возможно, в этом суть – благочестивый человек, запутавшийся в политике.
– Вы в это верите, ваша светлость?
– Так ли важно, вот что я верю, монсеньор?
Епископ повернулся к англичанину. Тонкие губы изогнулись в иронической улыбке.
И внезапно Мередиту открылась истина. Этот человек тоже нес свой крест. И епископов мучили сомнения и страхи. Искра сострадания затеплилась в сердце Мередита, и он ответил:
– Важно ли? Думаю, что да.
– Почему, монсеньор? – их взгляды встретились.
– Потому что вы, как и я, боитесь перста Господня.
ГЛАВА 5
Николас Блэк, художник, работал над новой картиной.
Композиция простенькая, но драматическая: нагромождение валунов и скальных обломков, растрескавшихся и изъеденных ветром, тут и там островки горного мха, вырастающая из камня олива, сухая, без листьев, ее голые сучья образуют крест на фоне синего неба.
Он рисовал уже час, в уединении маленькой ровной площадки, спрятавшейся за склоном холма. Внизу лежала долина с квадратиками полей, вверху сияло солнце.
Рисовал он, раздевшись по пояс, громко стрекотали цикады, а Паоло Сандуцци дремал в ярде от его ног.
Николасу Блэку редко удавалось испытывать столь полную удовлетворенность, как в этот спокойный час, в уединенном месте, в компании спящего юноши, за работой…
Мазки уверенно ложились на холст, и серое усохшее дерево все более напоминало крест на миниатюрной Голгофе. Грубую кору словно распирало от таящейся под ней живительной силы, казалось, придет миг, когда она лопнет, и из дерева выйдет человек, подобный тому, что воскрес на заре.
Блэк восхищался силой, возможно, потому, что сам не обладал ею, но не часто ему удавалось передать это восхищение в картинах. Критики подметили это давным давно. Им нравилось изящество его картин, бравурность, замысел, но они чувствовали, что за блестящим фасадом ничего нет. Позднее критики назвали его rat? – человеком, который не может достичь вершины, потому что не обладает цельностью характера. С тех пор они всегда благожелательно оценивали его работы, но не принимали всерьез. Ни одна его выставка не оставалась без внимания. Но похвал хватало лишь на то, чтобы его работы покупали богатые вдовушки да мелкие коллекционеры.
Правда, молодые дарования оттачивали свои коготки на выставках Николаса Блэка, и один из них как-то раз написал столь грубую рецензию, что Лондон неделю корчился от смеха, а сам Блэк перемахнув через пролив, отправился в Рим и к Анне-Луизе де Санктис.
– Один из евнухов нашей профессии, – изрек этот молодой критик. – Навечно приговоренный созерцать красоту, но не обладать ею.
Над Блэком хихикали в пабах, где собирались художники, смеялись в салонах меценатов, кто-то сочинил на эту тему похабный стишок. И тот, кто делил с ним квартиру, в разгаре ссоры прочитал его Блэку.
То был тягчайший момент его жизни и даже теперь, в двух тысячах миль от Англии и через шесть месяцев, он с содроганием вспоминал о тех жутких днях. О том ужасе, который испытал, ужасе, уготованном бедолагам, что по недосмотру или иронии создателя вступали в жизнь в мужском образе, не становясь мужчиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72