За наставлением он обратился к доктору Яннису.
Тот находился в дурном расположении духа только лишь потому, что ему нравилось именно в это утро пребывать именно в таком настроении. Знакомство с толстым интендантом сильно облегчило ему врачебную практику, стало лучше, чем даже в мирное время, и поскольку тот, несомненно, был ипохондриком, они виделись достаточно часто, чтобы поток необходимых поставок не прерывался. Любопытно, что как раз когда у него наконец появилось достаточно медикаментов, островитяне прекратили хворать. О явлении, когда люди коллективно перестают болеть в тяжелое время, он слышал, но никогда прежде с ним не сталкивался, и каждый раз, узнав об успехах Союзнических сил, он начинал беспокоиться о неизбежных массовых хворях после освобождения. Он стал негодовать на итальянцев за то, что его полезность снизилась, и, возможно, именно поэтому сообщил Корелли, что «с добрым утром» по-гречески будет «ай гамису».
– Ай гамису, – раза три-четыре повторил капитан и заявил: – Теперь я могу сказать это Пелагии.
Доктор пришел в ужас и стал быстро соображать.
– О нет, – сказал он, – кирье Пелагии так говорить нельзя. Женщине, живущей с вами в одном доме, говорят «калимера». Это просто одно из странных правил, которые существуют в некоторых языках.
– Калимера, – повторил капитан.
– А если кто-то приветствует вас, – продолжал доктор, – вы должны ответить «путанас йи».
– Путанас йи, – порепетировал капитан.
Выходя на улицу, он гордо произнес:
– Калимера, кирья Пелагия.
– Калимера, – ответила Пелагия, выдергивая стежки из своего тщетного вышиванья. Корелли подождал, чтобы она удивилась или улыбнулась, но отклика не последовало. Пелагия улыбнулась, только когда он ушел, весьма разочарованный.
На улице Корелли обнаружил, что Карло еще не материализовался, и потому опробовал свое новое приветствие на жителях деревни.
– Ай гамису! – бодро сказал он Коколису, который сверкнул на него глазами, мрачно нахмурился и сплюнул в пыль.
– Ай гамису! – сказал он Велисарию, который дернулся к нему и разразился потоком ругательств, капитаном, к счастью, не понятых. Корелли избежал тумака разъяренного великана только потому, что угостил его сигаретой. «Может, просто не нужно разговаривать с греками?» – подумал он.
– Ай гамису! – сказал он Стаматису, который в последнее время пытался совладать со своей семейной жизнью, пробуя делать вид, что к нему вернулась глухота.
– Путанас йи! – на ходу буркнул старик.
Тем же вечером в Аргостоли капитан гордо испробовал новое приветствие на Паскуале Ласерба, неуклюжем итальянце-фотографе, которого заставили работать переводчиком, и ужаснулся, после некоторых недоразумений обнаружив, что доктор ввел его в заблуждение. Он пришел в себя, сидя в кафе возле ратуши, больше расстроившись, чем рассердившись. Почему доктор так поступил? Ему казалось, что между ними установилось нечто вроде взаимного уважения, но доктор, тем не менее, научил его говорить «пошел на…» и «шлюхин сын», и он весь день строил из себя дурака, приподымая фуражку, улыбаясь и произнося эти ужасные вещи. Господи! Ведь он же говорил их даже священнику, дружелюбной собаке и маленькой девочке с чумазым, но трогательно невинным личиком!
30. Хороший фашист (1)
Одной из многих странностей староанглийских власть имущих классов было то, что они отчетливо понимали, что именно в их стране не так, но никогда этого не исправляли. Вместо этого они применяли усвоенные уроки в своих зарубежных владениях. Так, в своем «Трактате о гражданском управлении» от 1781 года философ Джозайа Такер отмечал, что представительство Лондона в парламенте чрезвычайно завышено, город несправедливо захватил выгоды, которые должны быть общими для всех. Что еще более важно, он писал:
«И опять; Все чрезмерно разросшиеся Города опасны с еще одной Точки зрения и потому не следуемы быть поощряемы новыми Привилегиями, что еще более усугубит их опасность, потому как они являются, и всегда были, Гнездом Раздора и Мятежа, а также Рассадником Анархии и Смуты. Дерзкий и отчаянный Предводитель в любой великой Метрополии, став во Главе многочисленной Черни, становится разрушителен для Мира в Обществе, даже при наиболее деспотических Правлениях…
Еще одно; коли есть в человеке хоть какое-то чувство Чести и праведной Добродетели, коли есть в нем Искра Божия и сохранилась Человечность, не может он желать соблазнения людей в большие Города новыми Обольщеньями. Подобные места стали уже проклятьем человечества во Всем – в его Здравии, в его Достатке, в его Добродетели, религии и далее, и далее, и далее. И в особенности обозримо сие в Лондоне, где, не приди туда новое Пополнение Мужчин и Женщин, из Деревень уходящих, чтобы питать сии Разорения, которые Порок, Невоздержанность, Дома терпимости и виселицы совершают непрерывно, весь Род человеческий в сим Граде вскоре бы пресекся, потому как Число Смертей превышает Рождения, по меньшей мере, на 7000 ежегодно».
Философы, у которых единственная мысль, выраженная в варварских неологизмах, предлагается на обсуждение в тридцати следующих один за другим томах, имеют в университетах гарантированное будущее, но горемыка Джозайа Такер, столь влиятельный в свое время, был потерян для современных философских факультетов, поскольку был недостаточно непонятен, не выдвигал достаточно безумных теорий и обосновывал свою мысль конкретными примерами. В Британии вместо разумного перенесения столицы в Йорк Лондону было позволено превратиться в отвратительнейшую человеческую помойку, когда-либо существовавшую в мировой истории. Но на Кефалонии британские власти заметили, что Аргостоли слишком разрастается, вняли совету Такера и взялись за строительство изысканного городка Ликзури.
В Ликзури имелись просторная площадь, обрамленная деревьями, и великолепное здание суда со встроенным под ним рынком, искусно объединявшим родственные выгоды коммерции, юстиции и дружеской защиты от ударов солнца и дождя. До сих пор Ликзури и Аргостоли, считая друг друга ненормальным и эксцентричным, упорно состязались в танцах, музыке, торговле и гражданской гордости, но в 1941 году другая, зловещая разновидность соперничества была навязана им новопаразитической чужеземной властью. Итальянцы разместили свой гарнизон в Аргостоли, а немцы встали гарнизоном в Ликзури.
Немецкое подразделение было непритязательно небольшим: не было сомнения, что оно там находилось только потому, что фашисты прекрасно знали – итальянцам доверять нельзя, их нужно держать под наблюдением. Верно, Гитлер характеризовал Муссолини как «великого человека по ту сторону Альп», но вместе с тем он понимал, что Дуче и его приверженцы – единственные подлинные фашисты, оставшиеся в Италии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Тот находился в дурном расположении духа только лишь потому, что ему нравилось именно в это утро пребывать именно в таком настроении. Знакомство с толстым интендантом сильно облегчило ему врачебную практику, стало лучше, чем даже в мирное время, и поскольку тот, несомненно, был ипохондриком, они виделись достаточно часто, чтобы поток необходимых поставок не прерывался. Любопытно, что как раз когда у него наконец появилось достаточно медикаментов, островитяне прекратили хворать. О явлении, когда люди коллективно перестают болеть в тяжелое время, он слышал, но никогда прежде с ним не сталкивался, и каждый раз, узнав об успехах Союзнических сил, он начинал беспокоиться о неизбежных массовых хворях после освобождения. Он стал негодовать на итальянцев за то, что его полезность снизилась, и, возможно, именно поэтому сообщил Корелли, что «с добрым утром» по-гречески будет «ай гамису».
– Ай гамису, – раза три-четыре повторил капитан и заявил: – Теперь я могу сказать это Пелагии.
Доктор пришел в ужас и стал быстро соображать.
– О нет, – сказал он, – кирье Пелагии так говорить нельзя. Женщине, живущей с вами в одном доме, говорят «калимера». Это просто одно из странных правил, которые существуют в некоторых языках.
– Калимера, – повторил капитан.
– А если кто-то приветствует вас, – продолжал доктор, – вы должны ответить «путанас йи».
– Путанас йи, – порепетировал капитан.
Выходя на улицу, он гордо произнес:
– Калимера, кирья Пелагия.
– Калимера, – ответила Пелагия, выдергивая стежки из своего тщетного вышиванья. Корелли подождал, чтобы она удивилась или улыбнулась, но отклика не последовало. Пелагия улыбнулась, только когда он ушел, весьма разочарованный.
На улице Корелли обнаружил, что Карло еще не материализовался, и потому опробовал свое новое приветствие на жителях деревни.
– Ай гамису! – бодро сказал он Коколису, который сверкнул на него глазами, мрачно нахмурился и сплюнул в пыль.
– Ай гамису! – сказал он Велисарию, который дернулся к нему и разразился потоком ругательств, капитаном, к счастью, не понятых. Корелли избежал тумака разъяренного великана только потому, что угостил его сигаретой. «Может, просто не нужно разговаривать с греками?» – подумал он.
– Ай гамису! – сказал он Стаматису, который в последнее время пытался совладать со своей семейной жизнью, пробуя делать вид, что к нему вернулась глухота.
– Путанас йи! – на ходу буркнул старик.
Тем же вечером в Аргостоли капитан гордо испробовал новое приветствие на Паскуале Ласерба, неуклюжем итальянце-фотографе, которого заставили работать переводчиком, и ужаснулся, после некоторых недоразумений обнаружив, что доктор ввел его в заблуждение. Он пришел в себя, сидя в кафе возле ратуши, больше расстроившись, чем рассердившись. Почему доктор так поступил? Ему казалось, что между ними установилось нечто вроде взаимного уважения, но доктор, тем не менее, научил его говорить «пошел на…» и «шлюхин сын», и он весь день строил из себя дурака, приподымая фуражку, улыбаясь и произнося эти ужасные вещи. Господи! Ведь он же говорил их даже священнику, дружелюбной собаке и маленькой девочке с чумазым, но трогательно невинным личиком!
30. Хороший фашист (1)
Одной из многих странностей староанглийских власть имущих классов было то, что они отчетливо понимали, что именно в их стране не так, но никогда этого не исправляли. Вместо этого они применяли усвоенные уроки в своих зарубежных владениях. Так, в своем «Трактате о гражданском управлении» от 1781 года философ Джозайа Такер отмечал, что представительство Лондона в парламенте чрезвычайно завышено, город несправедливо захватил выгоды, которые должны быть общими для всех. Что еще более важно, он писал:
«И опять; Все чрезмерно разросшиеся Города опасны с еще одной Точки зрения и потому не следуемы быть поощряемы новыми Привилегиями, что еще более усугубит их опасность, потому как они являются, и всегда были, Гнездом Раздора и Мятежа, а также Рассадником Анархии и Смуты. Дерзкий и отчаянный Предводитель в любой великой Метрополии, став во Главе многочисленной Черни, становится разрушителен для Мира в Обществе, даже при наиболее деспотических Правлениях…
Еще одно; коли есть в человеке хоть какое-то чувство Чести и праведной Добродетели, коли есть в нем Искра Божия и сохранилась Человечность, не может он желать соблазнения людей в большие Города новыми Обольщеньями. Подобные места стали уже проклятьем человечества во Всем – в его Здравии, в его Достатке, в его Добродетели, религии и далее, и далее, и далее. И в особенности обозримо сие в Лондоне, где, не приди туда новое Пополнение Мужчин и Женщин, из Деревень уходящих, чтобы питать сии Разорения, которые Порок, Невоздержанность, Дома терпимости и виселицы совершают непрерывно, весь Род человеческий в сим Граде вскоре бы пресекся, потому как Число Смертей превышает Рождения, по меньшей мере, на 7000 ежегодно».
Философы, у которых единственная мысль, выраженная в варварских неологизмах, предлагается на обсуждение в тридцати следующих один за другим томах, имеют в университетах гарантированное будущее, но горемыка Джозайа Такер, столь влиятельный в свое время, был потерян для современных философских факультетов, поскольку был недостаточно непонятен, не выдвигал достаточно безумных теорий и обосновывал свою мысль конкретными примерами. В Британии вместо разумного перенесения столицы в Йорк Лондону было позволено превратиться в отвратительнейшую человеческую помойку, когда-либо существовавшую в мировой истории. Но на Кефалонии британские власти заметили, что Аргостоли слишком разрастается, вняли совету Такера и взялись за строительство изысканного городка Ликзури.
В Ликзури имелись просторная площадь, обрамленная деревьями, и великолепное здание суда со встроенным под ним рынком, искусно объединявшим родственные выгоды коммерции, юстиции и дружеской защиты от ударов солнца и дождя. До сих пор Ликзури и Аргостоли, считая друг друга ненормальным и эксцентричным, упорно состязались в танцах, музыке, торговле и гражданской гордости, но в 1941 году другая, зловещая разновидность соперничества была навязана им новопаразитической чужеземной властью. Итальянцы разместили свой гарнизон в Аргостоли, а немцы встали гарнизоном в Ликзури.
Немецкое подразделение было непритязательно небольшим: не было сомнения, что оно там находилось только потому, что фашисты прекрасно знали – итальянцам доверять нельзя, их нужно держать под наблюдением. Верно, Гитлер характеризовал Муссолини как «великого человека по ту сторону Альп», но вместе с тем он понимал, что Дуче и его приверженцы – единственные подлинные фашисты, оставшиеся в Италии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145