Раньше я таким не был.
– Я пишу книгу, – говорю глухим голосом.
Все рассматривают меня. Нервно кашляю. Выдерживаю их взгляды.
– По крайней мере, пытаюсь.
– Вот как? Очень, очень интересно, а на какую тему? – пристает предприниматель.
– Это история женщины, которая находится в тюрьме.
– Вы пишете роман? – продолжает мой сосед.
– Не совсем. Эта женщина действительно в тюрьме, я ничего не придумал.
– И давно?
– Пять лет.
– Кто это? – спрашивает супруга шефа рекламы.
– Ее зовут Матильда Виссембург.
– Ах, это та, которая разрезала своего мужа пилой? – ахает дама.
Я мог бы попижонить и сказать, что не пилой, а «Перло», этаким «роллс-ройсом» бетонорезок, маленьким удобным сокровищем весом всего 4,8 кг, мощностью 2000 Вт, 6200 оборотов в минуту, с дисками, способными разрезать тушу быка в сорок секунд. Но воздерживаюсь.
– То, о чем вы говорите, мадам, пока не доказано. Матильда Виссембург еще не осуждена.
– Но об этом писали газеты…
– Газеты могут ошибаться. И потом, это был не муж… Это был любовник. Вернее, даже бывший любовник.
– Видите, вы тоже в это верите, – настаивает дама. – Говорят, что еще она отравила какого-то пенсионера из приюта и убила сына и дочь. Не так ли?
– Нет, мадам. Газеты всегда преувеличивают. Матильда Виссембург никого не отравила, насколько мне известно. И, как мне кажется, обожала своих детей.
Как раз перед десертом эта тема ее очень волнует. Глаза похотливо блестят.
– Я тоже всегда мечтала написать книгу. Но вам, конечно, это легче. Я имею в виду – писать.
Она бросает взгляд в мою сторону. Пытаюсь объяснить ей, что нисколько не легче:
– Вы знаете, писатель не может лгать, тогда как журналист только этим и занимается.
Она смеется и принимает мое высказывание за каламбур. Предприниматель тоже. Он говорит, что всегда считал наоборот и просит объяснить. Мне нечего добавить. Как объяснить подобную вещь? Писатель лжет, искажая реальность. Но это прием, чтобы показать всю правду. А журналист описывает реальность и фабрикует ложь, следуя профессиональному долгу. Меня навязчиво спрашивают, не надоедает ли, трудно ли это, любой ли может писать, лучше ли писать рано утром, врожденное это, или писать – страдание и не лучше ли начинать с плана?
Что я могу сказать? Я не написал еще ни строчки. В голове масса вариантов как начать, на бумаге же – ничего. Хочу спросить их, что они думают по поводу такого начала:
Только что прозвенел будильник в камере Матильды. Три часа утра. Старуха моет свое тело, изможденное работой на полях и истасканное мужчинами. Направляется к выходу.
Или так:
Инспектор Эррера нацелил свой револьвер. Матильда на расстоянии от него. Она ему осточертела. Он с удовольствием бы расквитался с ней. Может быть, чтобы спасти честь Эмиля. Его охватывает коварное желание приблизиться к ней и сладко прошептать в ухо: «Мадам Виссембург, вы арестованы…»
Или еще вариант:
Матильда Виссембург родилась 22 апреля 1930 года на берегах Мез в скромной семье фермера…
После кофе каждый раскланивается и благодарит Люси. Пока Габи продает свои новые наброски, я открываю коробку. Разрываю бумагу и картон. Черный замшевый футляр. Внутри – авторучка. Не вульгарная шариковая ручка. Нет.
Ручка с пером.
Не пластмассовая и не из ценного дерева. Серая металлическая ручка с прочным стальным влажным пером. Люси – настоящий ангел – заправила ее чернилами. Я верю в приметы. Это знамение. Кто-то наверху отгадал. Я должен писать книгу этой ручкой…
Вернувшись домой, я нежно нажимаю на перо. Капают чернила. Пишу: Матильда, дорогая Матильда, кожа, плоть, шкура… Я вожу пером по бумаге. Какое счастье! Вот уже двадцать лет, как я не делал этого. Давным-давно, когда я был в начальной школе, я мечтал перейти в шестой, чтобы писать шариковой ручкой.
Звоню Габи, он еще не спит.
– Ты помнишь о компьютере?
– Да.
– Можешь отменить заказ.
– Ты меня разбудил только ради этого?
– Но ты же не спал…
– Это еще не повод, я мог бы…
Он швыряет трубку, бормоча:
– Ты не можешь без дурачеств. Книги сегодня печатаются на КОМ-ПЬЮ-ТЕ-РЕ.
– Давай, вещай дальше…
Матильда в своей рамке считает так же, как и я.
III
Лена спит. Убираю затекшую руку из-под ее головы. Слежу за цифрами на кварцевых часах. Шесть часов семнадцать минут. Сажусь за стол. Даже не выпив кофе, достаю свою новую ручку и ставлю дату в правом верхнем углу. В середине, красиво выведя заглавные буквы у «Дорогой» и «Мадам», пишу Матильде утреннее послание:
Дорогая Мадам,
я пишу о вас книгу. Эта мысль может показаться вам странной, но это так. Проще всего нам было бы встретиться и поговорить. Но поскольку нас разделяют высокие стены, мы можем общаться только с помощью бумаги. Я еще не решил, какой будет моя книга. Знаю только, что это будет книга о вас, немного об Эмиле, о вашем втором муже Марселе и о ваших любовниках. Сегодня я хотел бы задать только один вопрос: «Кто вы?…»
Как закончить? Мое письмо будет прочитано судьей и директором тюрьмы. Не следует быть ни фамильярным, ни моралистом. Пока я размышляю, просыпается Лена и зовет меня. Целую ее в лоб.
– Все лучше, чем ничего.
Губы у нее теплые, но я не думаю об этом. Рассказываю ей про вечер. Показываю ручку. Она усмехается:
– Да она ничего не стоит, эта твоя ручка.
– Нет. Это знак судьбы. Ты же знаешь, что я не умею печатать на машинке, я просто в безвыходном положении. И вдруг мне преподносят подарок – перьевую ручку. Это не может быть случайностью.
– Ты что, напился? Иди в постель, здесь тепло.
– Не могу, я как раз пишу письмо.
Минут через двадцать Лена заходит ко мне в кабинет с чашкой дымящегося кофе в руке. Чувствую ее спиной. Ее духи, тепло ее тела. Она гладит мне волосы:
– Хочешь?
– Нет, я уже пил, спасибо.
– "Я могу взять машину?
– Угу.
– Ты поменял шины?
– Нет.
– Господи, это невозможно! Ты ни о чем не думаешь. Мне все уже осточертело. Ты слушаешь, когда с тобой разговаривают?
– Да, извини.
Выходит, хлопнув дверью. Слышу, как она гремит тарелками. Включает телевизор и пылесос. Его рычание невыносимо. Я врываюсь, чтобы разругаться. Но, увидев ее со спины в моей полосатой пижамной куртке, не могу даже повысить голос. Так она красива. Наклоняется, ее округлые бедра играют со мной в прятки. Она поднимается – полосатая ткань спускается ниже бедер. Наклоняется, поднимается, наклоняется… Между нами сейчас не все гладко. Все хуже и хуже. С тех пор, как я повесил портрет Матильды в своем кабинете. Много работаю, Лена скучает. Она все больше отдаляется от меня. Приближаюсь к ней, она оборачивается:
– Не прикасайся ко мне! – Ее большие глаза пышут гневом. – Ты знаешь, сколько времени между нами ничего не было?
Мне трудно назвать точную цифру.
– Вот уже четыре недели, как ты не прикасался ко мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Я пишу книгу, – говорю глухим голосом.
Все рассматривают меня. Нервно кашляю. Выдерживаю их взгляды.
– По крайней мере, пытаюсь.
– Вот как? Очень, очень интересно, а на какую тему? – пристает предприниматель.
– Это история женщины, которая находится в тюрьме.
– Вы пишете роман? – продолжает мой сосед.
– Не совсем. Эта женщина действительно в тюрьме, я ничего не придумал.
– И давно?
– Пять лет.
– Кто это? – спрашивает супруга шефа рекламы.
– Ее зовут Матильда Виссембург.
– Ах, это та, которая разрезала своего мужа пилой? – ахает дама.
Я мог бы попижонить и сказать, что не пилой, а «Перло», этаким «роллс-ройсом» бетонорезок, маленьким удобным сокровищем весом всего 4,8 кг, мощностью 2000 Вт, 6200 оборотов в минуту, с дисками, способными разрезать тушу быка в сорок секунд. Но воздерживаюсь.
– То, о чем вы говорите, мадам, пока не доказано. Матильда Виссембург еще не осуждена.
– Но об этом писали газеты…
– Газеты могут ошибаться. И потом, это был не муж… Это был любовник. Вернее, даже бывший любовник.
– Видите, вы тоже в это верите, – настаивает дама. – Говорят, что еще она отравила какого-то пенсионера из приюта и убила сына и дочь. Не так ли?
– Нет, мадам. Газеты всегда преувеличивают. Матильда Виссембург никого не отравила, насколько мне известно. И, как мне кажется, обожала своих детей.
Как раз перед десертом эта тема ее очень волнует. Глаза похотливо блестят.
– Я тоже всегда мечтала написать книгу. Но вам, конечно, это легче. Я имею в виду – писать.
Она бросает взгляд в мою сторону. Пытаюсь объяснить ей, что нисколько не легче:
– Вы знаете, писатель не может лгать, тогда как журналист только этим и занимается.
Она смеется и принимает мое высказывание за каламбур. Предприниматель тоже. Он говорит, что всегда считал наоборот и просит объяснить. Мне нечего добавить. Как объяснить подобную вещь? Писатель лжет, искажая реальность. Но это прием, чтобы показать всю правду. А журналист описывает реальность и фабрикует ложь, следуя профессиональному долгу. Меня навязчиво спрашивают, не надоедает ли, трудно ли это, любой ли может писать, лучше ли писать рано утром, врожденное это, или писать – страдание и не лучше ли начинать с плана?
Что я могу сказать? Я не написал еще ни строчки. В голове масса вариантов как начать, на бумаге же – ничего. Хочу спросить их, что они думают по поводу такого начала:
Только что прозвенел будильник в камере Матильды. Три часа утра. Старуха моет свое тело, изможденное работой на полях и истасканное мужчинами. Направляется к выходу.
Или так:
Инспектор Эррера нацелил свой револьвер. Матильда на расстоянии от него. Она ему осточертела. Он с удовольствием бы расквитался с ней. Может быть, чтобы спасти честь Эмиля. Его охватывает коварное желание приблизиться к ней и сладко прошептать в ухо: «Мадам Виссембург, вы арестованы…»
Или еще вариант:
Матильда Виссембург родилась 22 апреля 1930 года на берегах Мез в скромной семье фермера…
После кофе каждый раскланивается и благодарит Люси. Пока Габи продает свои новые наброски, я открываю коробку. Разрываю бумагу и картон. Черный замшевый футляр. Внутри – авторучка. Не вульгарная шариковая ручка. Нет.
Ручка с пером.
Не пластмассовая и не из ценного дерева. Серая металлическая ручка с прочным стальным влажным пером. Люси – настоящий ангел – заправила ее чернилами. Я верю в приметы. Это знамение. Кто-то наверху отгадал. Я должен писать книгу этой ручкой…
Вернувшись домой, я нежно нажимаю на перо. Капают чернила. Пишу: Матильда, дорогая Матильда, кожа, плоть, шкура… Я вожу пером по бумаге. Какое счастье! Вот уже двадцать лет, как я не делал этого. Давным-давно, когда я был в начальной школе, я мечтал перейти в шестой, чтобы писать шариковой ручкой.
Звоню Габи, он еще не спит.
– Ты помнишь о компьютере?
– Да.
– Можешь отменить заказ.
– Ты меня разбудил только ради этого?
– Но ты же не спал…
– Это еще не повод, я мог бы…
Он швыряет трубку, бормоча:
– Ты не можешь без дурачеств. Книги сегодня печатаются на КОМ-ПЬЮ-ТЕ-РЕ.
– Давай, вещай дальше…
Матильда в своей рамке считает так же, как и я.
III
Лена спит. Убираю затекшую руку из-под ее головы. Слежу за цифрами на кварцевых часах. Шесть часов семнадцать минут. Сажусь за стол. Даже не выпив кофе, достаю свою новую ручку и ставлю дату в правом верхнем углу. В середине, красиво выведя заглавные буквы у «Дорогой» и «Мадам», пишу Матильде утреннее послание:
Дорогая Мадам,
я пишу о вас книгу. Эта мысль может показаться вам странной, но это так. Проще всего нам было бы встретиться и поговорить. Но поскольку нас разделяют высокие стены, мы можем общаться только с помощью бумаги. Я еще не решил, какой будет моя книга. Знаю только, что это будет книга о вас, немного об Эмиле, о вашем втором муже Марселе и о ваших любовниках. Сегодня я хотел бы задать только один вопрос: «Кто вы?…»
Как закончить? Мое письмо будет прочитано судьей и директором тюрьмы. Не следует быть ни фамильярным, ни моралистом. Пока я размышляю, просыпается Лена и зовет меня. Целую ее в лоб.
– Все лучше, чем ничего.
Губы у нее теплые, но я не думаю об этом. Рассказываю ей про вечер. Показываю ручку. Она усмехается:
– Да она ничего не стоит, эта твоя ручка.
– Нет. Это знак судьбы. Ты же знаешь, что я не умею печатать на машинке, я просто в безвыходном положении. И вдруг мне преподносят подарок – перьевую ручку. Это не может быть случайностью.
– Ты что, напился? Иди в постель, здесь тепло.
– Не могу, я как раз пишу письмо.
Минут через двадцать Лена заходит ко мне в кабинет с чашкой дымящегося кофе в руке. Чувствую ее спиной. Ее духи, тепло ее тела. Она гладит мне волосы:
– Хочешь?
– Нет, я уже пил, спасибо.
– "Я могу взять машину?
– Угу.
– Ты поменял шины?
– Нет.
– Господи, это невозможно! Ты ни о чем не думаешь. Мне все уже осточертело. Ты слушаешь, когда с тобой разговаривают?
– Да, извини.
Выходит, хлопнув дверью. Слышу, как она гремит тарелками. Включает телевизор и пылесос. Его рычание невыносимо. Я врываюсь, чтобы разругаться. Но, увидев ее со спины в моей полосатой пижамной куртке, не могу даже повысить голос. Так она красива. Наклоняется, ее округлые бедра играют со мной в прятки. Она поднимается – полосатая ткань спускается ниже бедер. Наклоняется, поднимается, наклоняется… Между нами сейчас не все гладко. Все хуже и хуже. С тех пор, как я повесил портрет Матильды в своем кабинете. Много работаю, Лена скучает. Она все больше отдаляется от меня. Приближаюсь к ней, она оборачивается:
– Не прикасайся ко мне! – Ее большие глаза пышут гневом. – Ты знаешь, сколько времени между нами ничего не было?
Мне трудно назвать точную цифру.
– Вот уже четыре недели, как ты не прикасался ко мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40