Потом я погрузился в поезд, с грустью покинул Авиньон и попал на землю Испании. Разумеется, первым городом, который я посетил, была Памплона, где за церквами либо ухаживали другими методами, которые меня не заинтересовали, либо вообще никак не ухаживали, но где я должен был приветствовать собратьев по Делу, представивших меня издателям Дела, директорам учебных заведений Дела и ректору университета, который также принадлежал Делу, – все проявили интерес и к моей работе литературного критика, и к моим занятиям поэзией, и к моей просветительской деятельности, мне даже было предложено опубликовать книгу – настолько они великодушны, эти испанцы, но и формалисты хорошие, потому что на следующий день я подписал контракт, – а потом мне вручили письмо на мое имя, подписанное сеньором Одеймом, где он спрашивал, какой я нашел Европу, каковы тут погода, питание, исторические памятники, – письмо нелепое, которое, однако, скрывало, по всем признакам, другое письмо, нечитаемое, но более серьезное, и оно пробудило во мне сильное беспокойство, поскольку я не мог ни понять его содержание, ни иметь полной уверенности в том, что оно на самом деле было, спрятанное между строк идиотского письма, – письмо-шифровка. Наконец я тронулся из Памплоны, пережив каскад теплых объятий, советов и всяческих дружеских знаков, оказываемых при прощании, и оказался в Бургосе, где меня должен был ждать отец Антонио, старенький священник, у которого жил сокол по кличке Родриго, за голубями не охотившийся, – отчасти потому, что возраст падре не позволял сопровождать хищника на охоту, а еще потому, что изначальный энтузиазм приходского служителя сменился сомнениями по поводу целесообразности применения таких радикальных мер для уменьшения поголовья птиц, которые, несмотря на свой обильный помет, также являлись Божьими созданиями. Так что к моему приезду в Бургос сокол Родриго питался исключительно кусочками порезанного или провернутого через мясорубку мяса, а то и потрохами (печенка, сердце, птичьи внутренности), покупаемыми на рынке отцом Антонио или его служанкой, а жизнь в заключении привела хищника в самое жалкое состояние, сравнимое с тем упадком, который переживал и его хозяин, чьи щеки были иссушены сомнениями и раскаянием, как правило, беспричинным, худшим из раскаяний; в довершение всего, приехав в Бургос, я застал падре Антонио лежащим в постели – на убогом ложе, прикрытом грубым тканым одеялом, – в большой комнате с каменными стенами, а его сокол сидел в углу, дрожа от холода, с надвинутым на глаза колпачком, без малейшего намека на ту отвагу, какую я видел в Италии и Франции, – бедная птица и бедный кюре, чахнувшие на пару; когда отец Антонио меня увидел, он попытался приподняться, опершись на локоть, – точно так же, как сделал я многие годы спустя, вечность спустя, за две-три минуты до появления из водоворота того поседевшего юнца, – стали видны и тощий локоть, и высохшая рука изможденного старика, будто цыплячья ножка, и отец Антонио сказал мне, что он думает обо всем этом, точнее, он говорил так: «Я считаю, наверное, это не лучшая идея – использовать соколов, так как, хотя они и защищают церкви от разъедающего, а со временем и разрушающего воздействия голубиного помета, но не следует забывать, что голуби считались земным символом Святого Духа – ведь так? – и что католическая церковь могла бы обходить молчанием и Сына, и Отца, но только не Святого Духа, наиболее важного из того арсенала, которым располагает наша братия, более важного, чем то, что Сын погиб на кресте, и то, что Отец явился создателем звезд, Земли и всей Вселенной», – и тогда я дотронулся пальцами до лба и висков бургосского кюре и тут же понял, что у него жар по меньшей мере градусов сорок, кликнул служанку и отправил ее за врачом. Время в ожидании врача я провел, разглядывая сокола, похоже, умиравшего от холода на своем аналое и в колпачке, состояние его мне не понравилось, поэтому, укрыв падре Антонио вторым одеялом, которое нашел в ризнице, я раскопал еще и латную рукавичку, взял птицу и отправился во двор; там, поглазев на кристальное и холодное ночное небо, снял соколиный колпачок и скомандовал: «Лети, Родриго». Тот послушался с третьего раза, и я увидел, как он взлетает, с каждым взмахом со все большей силой, крылья его звучали, словно металлические лопасти, и казались огромными, и в тот момент задул сильнейший ветер, сокола стало сносить с вертикали, а моя сутана раздулась, будто знамя, исполненное гнева, помню, я еще раз закричал: «Лети, Родриго!» – а потом услышал звук настоящего, неистового полета, и полы сутаны захлестывали мне глаза, пока ветер обметал церковь и ее окрестности, а когда смог, наконец, сбросить с лица собственный «колпачок», то различил бесформенные комочки на земле, окровавленные тельца нескольких голубей, которые сокол бросил прямо к моим ногам и вокруг меня в радиусе не более десяти метров, прежде чем исчезнуть, потому что, увы, это правда: той ночью Родриго пропал с небес Бургоса, где, говорят, есть другие соколы, питающиеся птичками, – наверное, вина в том моя, нужно было остаться в церковном дворе и звать его, и тогда, возможно, хищная птица вернулась бы, но в тот момент где-то в глубине церкви стал настойчиво звонить колокольчик, услыхав, наконец, я сообразил, что это явились врач со служанкой, поэтому я покинул свое место и пошел открывать, а когда вернулся во двор, сокола уже не было. Этой же ночью отец Антонио помер, и мне пришлось отпевать его душу, а также заниматься всякими хлопотами до следующего дня, когда прибыл другой приходской священник. Новый падре не хватился отсутствия Родриго. Служанка, наверное, да, но посмотрела на меня так, что было понятно: ей на это наплевать. Наверное, она подумала, что я отпустил сокола на волю после смерти отца Антонио или даже умертвил, выполняя его последнюю волю. Во всяком случае, она не сказала ни слова. На следующий день я оставил Бургос и добрался до Мадрида, где никого не заботил вред, наносимый церквам, но где существовали другие проблемы. Потом, сев в поезд, я приехал в бельгийский Намюр. У отца Шарля, служившего в церкви Пресвятой Девы Лесов, жил сокол Ронни. С этим кюре мы успели подружиться, выезжая на велосипедные прогулки по лесам, окружающим город, каждый с корзинкой еды и обязательной бутылкой вина, и как-то вечером я даже исповедался отцу Шарлю на берегу речушки, притока другой реки побольше, сидя среди травы, полевых цветов и огромных дубов, но ничего не стал говорить ни об отце Антонио, ни о его соколе Родриго, которого я потерял той алмазной и безысходной ночью в Бургосе. Потом снова сел в поезд, попрощавшись с прекраснодушным отцом Шарлем, и отправился во Францию, в Сен-Кантен, где меня ожидал отец Поль из церкви Святых Петра и Павла, настоящей готической жемчужины;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32