Помнишь?
- А-а, - сказал он нехотя, будто вспоминая с трудом. - Да,
правильно...
В этом "правильно" не было ни энтузиазма, ни обычного при таких
встречах дружелюбия. Я даже пожалел, что подошел к нему. И не так уж я
неузнаваемо изменился за эти 11-12 лет, чтобы не узнать меня, он вот
больше моего растолстел и как-то обрюзг, не то, чтобы постарел, но в наши
27 лет можно еще обойтись и без жировых складок на шее. Впрочем, в этот
момент объявили посадку на самолет, пассажиров стали пропускать через
турникет к трапу, и я поплелся за Зияловым в каком-то странном положении
не то чтобы отвергнутого, но и в то же время почти непризнанного школьного
друга.
Но, черт его знает, подумал я, может ему этот дядя был роднее отца, и
может быть, он поэтому в таком трансе, я ведь еще, слава Богу, никого не
хоронил из близких, родители на Украине, бабушка в Баку. Ладно, не будем
на него обижаться.
- Слушай, - сказал я, когда мы остановились в очереди перед трапом. -
Если тебе нужна моя помощь - в Баку или в Москве... Ты в Москве бываешь?
Он опять посмотрел на меня долгим взглядом и молчал куда дольше, чем
нужно, чтобы вспомнить, бывает ли он в Москве или нет.
- Я говорю, ты бываешь в Москве? - повторил я, думая вывести его из
похоронного транса. - Я там работаю, в "Комсомольской правде", так что,
если будет нужна моя помощь, - запиши адрес. Или так звони - телефон
редакции в каждой газете, спросишь меня...
- Угу, - сказал он. - Хорошо. - И пошел вверх по трапу, протянул
контролерше билет.
Я обиделся. В конце концов, решил я, шел бы ты к черту. Я - известный
журналист, один из лучших очеркистов в стране, мои очерки переводят в
европейских, американских и южно-американских газетах и журналах, сам
Брежнев включил меня в свою пресс-группу, а тут какой-то Зиялов не хочет
со мной разговаривать! Плевать мне на него! Хоронишь своего дядьку - и
хорони себе, мне это до лампочки, жаль только, настроение испортил, такое
было настроение - уже предвкушал нежную зелень Каспия, подводную охоту,
шашлыки из кефали на морском берегу, и - на тебе, этот дурак Зиялов со
своим гробом. Впрочем, "дурак" - это я слишком, конечно, дураком Зиялов
никогда не был, физику, химию и географию знал отменно, старыми книгами по
хиромантии и черной магии у них была завалена в доме вся веранда. Я
вспомнил, как однажды мы школьной компанией завалились к нему домой и
застали странную сцену: его десятилетняя сестренка, худющее большеглазое
существо с черной косичкой, прыгала через скакалку с абсолютно отрешенным
лицом и остановившимися зрачками и считала немыслимое "пятьсот один,
пятьсот два, пятьсот три", а Олег - бледный, напряженный, с выпученными
глазами, потный, стоял напротив нее, смотрел неотрывно ей в глаза, и так
мы и не поняли - не то он тренировал ее в Ольги Корбут, не то
гипнотизировал.
Думая об этом и медленно остывая от обиды, я задремал в своем кресле.
И, наверное, я бы так и не подошел к Олегу Зиялову в Бакинском
аэропорту, а получил бы свой рюкзачишко в багажном отделении, взял такси и
- будь здоров, бывший школьный знакомый, двенадцать лет тебя не видел, и
еще двадцать могу не видеть, но...
Когда мы, пассажиры третьего салона, последними вышли из самолета на
пыльно-жаркое летное поле аэропорта "Бины", я понял, что миновать Зиялова
я не смогу. В ожидании гроба с покойным дядей Зиялов стоял у багажного
отделения, но дело было не в нем. Рядом с ним стояли еще двое - слева
какой-то безликий пятидесятилетний тип с полным ртом металлический зубов,
а справа...
Та, которая стояла справа, требует, извините, описания с красной
строки. Я понимаю, что с точки зрения высокой литературы это может
прозвучать пошлостью, банальностью, глупостью - назовите это, как хотите,
но если человек влюбляется с первого взгляда, это, конечно же, банально,
пошло и глупо, не так ли?..
Ей было года 22, глубокие синие глаза, черные, собранные в тугой узел
волосы и необыкновенная стройность во всей тонкой фигуре в стальном летнем
костюмчике. Вот и все, друзья мои, ничего больше не могу прибавить, кроме
того, что эта фигурка на фоне отдыхающих на летном поле "ТУ" и "ИЛов",
будто реклама на дурном аэрофлотском плакате, вошла в мою душу и осталась
в ней навсегда, несмотря на все роковые события последующих дней.
Но, видимо, остатки мышления еще не покинули меня, и откуда-то со дна
памяти вдруг толчком всплыло большеглазое худющее десятилетнее существо,
которое прыгало через скакалку с остановившимися зрачками и считало
немыслимое "пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три..."
И тогда я пошел прямо к ним, к этим губительным синим глазам. Я шагал
напрямую через летное поле, вопреки явному нежеланию Олега Зиялова,
который стоял подле нее и смотрел на меня почти враждебно. Плевал я на
него! Я шагал прямо к ней, к ее глазам, и она уже не могла отвернуться от
моего приближения. Я подошел к ним вплотную и сказал ей:
- Я вас знаю. Вы - сестра Олега. Здравствуйте. Меня зовут Андрей. - И
протянул ей руку.
Она тревожно взглянула на брата, но он смолчал, и она подала мне
руку:
- Аня. Рука у нее была легкая и прохладная. Я сказал:
- Мы с Олегом учились в одном классе, и я как-то был у вас дома. Вы
тогда прыгали через скакалку и считали "пятьсот один, пятьсот два, пятьсот
три". Помните?
Она улыбнулась и пожала плечами:
- Я не помню. Но если кто-то прыгал через скакалку, то это я.
Кивнув в сторону самолета, из багажного люка которого летчики уже
выгружали гроб, я сказал ей, что "приношу свои соболезнования". При этом я
заметил, что Олег, Аня и этот третий, пожилой тип, крутивший на пальце
ключи от машины, как-то напряглись, неотрывно следя за гробом. Впрочем, по
знаку Зиялова пожилой тут же ушел к грузчикам, а я, помнится, только
отметил про себя, что Аня приехала на аэродром встречать покойного дядю не
в траурном, как положено, платье, а в легком светлом костюмчике, и это
дало мне моральное право открыть свою сумку, вытащить котелок с
эдельвейсами и всю охапку этих мохнатых и нежных цветов протянуть ей:
- Аня, это памирские эдельвейсы. Я понимаю, что сейчас не время и не
место, но... Надеюсь, я вас увижу еще. - И я повернулся к Олегу. - Я могу
тебе позвонить?
- Угу, - промычал Зиялов и взял сестру за руку. Господи, как они были
непохожи! Он взял ее за руку и повел к выходу из багажного отделения,
вслед за грузчиками, которые вместе с этим бесцветным пятидесятилетним
типом несли гроб к выходу. Для них четверых гроб был явно тяжел; похоже,
что этот зияловский дядя весил больше ста килограмм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
- А-а, - сказал он нехотя, будто вспоминая с трудом. - Да,
правильно...
В этом "правильно" не было ни энтузиазма, ни обычного при таких
встречах дружелюбия. Я даже пожалел, что подошел к нему. И не так уж я
неузнаваемо изменился за эти 11-12 лет, чтобы не узнать меня, он вот
больше моего растолстел и как-то обрюзг, не то, чтобы постарел, но в наши
27 лет можно еще обойтись и без жировых складок на шее. Впрочем, в этот
момент объявили посадку на самолет, пассажиров стали пропускать через
турникет к трапу, и я поплелся за Зияловым в каком-то странном положении
не то чтобы отвергнутого, но и в то же время почти непризнанного школьного
друга.
Но, черт его знает, подумал я, может ему этот дядя был роднее отца, и
может быть, он поэтому в таком трансе, я ведь еще, слава Богу, никого не
хоронил из близких, родители на Украине, бабушка в Баку. Ладно, не будем
на него обижаться.
- Слушай, - сказал я, когда мы остановились в очереди перед трапом. -
Если тебе нужна моя помощь - в Баку или в Москве... Ты в Москве бываешь?
Он опять посмотрел на меня долгим взглядом и молчал куда дольше, чем
нужно, чтобы вспомнить, бывает ли он в Москве или нет.
- Я говорю, ты бываешь в Москве? - повторил я, думая вывести его из
похоронного транса. - Я там работаю, в "Комсомольской правде", так что,
если будет нужна моя помощь, - запиши адрес. Или так звони - телефон
редакции в каждой газете, спросишь меня...
- Угу, - сказал он. - Хорошо. - И пошел вверх по трапу, протянул
контролерше билет.
Я обиделся. В конце концов, решил я, шел бы ты к черту. Я - известный
журналист, один из лучших очеркистов в стране, мои очерки переводят в
европейских, американских и южно-американских газетах и журналах, сам
Брежнев включил меня в свою пресс-группу, а тут какой-то Зиялов не хочет
со мной разговаривать! Плевать мне на него! Хоронишь своего дядьку - и
хорони себе, мне это до лампочки, жаль только, настроение испортил, такое
было настроение - уже предвкушал нежную зелень Каспия, подводную охоту,
шашлыки из кефали на морском берегу, и - на тебе, этот дурак Зиялов со
своим гробом. Впрочем, "дурак" - это я слишком, конечно, дураком Зиялов
никогда не был, физику, химию и географию знал отменно, старыми книгами по
хиромантии и черной магии у них была завалена в доме вся веранда. Я
вспомнил, как однажды мы школьной компанией завалились к нему домой и
застали странную сцену: его десятилетняя сестренка, худющее большеглазое
существо с черной косичкой, прыгала через скакалку с абсолютно отрешенным
лицом и остановившимися зрачками и считала немыслимое "пятьсот один,
пятьсот два, пятьсот три", а Олег - бледный, напряженный, с выпученными
глазами, потный, стоял напротив нее, смотрел неотрывно ей в глаза, и так
мы и не поняли - не то он тренировал ее в Ольги Корбут, не то
гипнотизировал.
Думая об этом и медленно остывая от обиды, я задремал в своем кресле.
И, наверное, я бы так и не подошел к Олегу Зиялову в Бакинском
аэропорту, а получил бы свой рюкзачишко в багажном отделении, взял такси и
- будь здоров, бывший школьный знакомый, двенадцать лет тебя не видел, и
еще двадцать могу не видеть, но...
Когда мы, пассажиры третьего салона, последними вышли из самолета на
пыльно-жаркое летное поле аэропорта "Бины", я понял, что миновать Зиялова
я не смогу. В ожидании гроба с покойным дядей Зиялов стоял у багажного
отделения, но дело было не в нем. Рядом с ним стояли еще двое - слева
какой-то безликий пятидесятилетний тип с полным ртом металлический зубов,
а справа...
Та, которая стояла справа, требует, извините, описания с красной
строки. Я понимаю, что с точки зрения высокой литературы это может
прозвучать пошлостью, банальностью, глупостью - назовите это, как хотите,
но если человек влюбляется с первого взгляда, это, конечно же, банально,
пошло и глупо, не так ли?..
Ей было года 22, глубокие синие глаза, черные, собранные в тугой узел
волосы и необыкновенная стройность во всей тонкой фигуре в стальном летнем
костюмчике. Вот и все, друзья мои, ничего больше не могу прибавить, кроме
того, что эта фигурка на фоне отдыхающих на летном поле "ТУ" и "ИЛов",
будто реклама на дурном аэрофлотском плакате, вошла в мою душу и осталась
в ней навсегда, несмотря на все роковые события последующих дней.
Но, видимо, остатки мышления еще не покинули меня, и откуда-то со дна
памяти вдруг толчком всплыло большеглазое худющее десятилетнее существо,
которое прыгало через скакалку с остановившимися зрачками и считало
немыслимое "пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три..."
И тогда я пошел прямо к ним, к этим губительным синим глазам. Я шагал
напрямую через летное поле, вопреки явному нежеланию Олега Зиялова,
который стоял подле нее и смотрел на меня почти враждебно. Плевал я на
него! Я шагал прямо к ней, к ее глазам, и она уже не могла отвернуться от
моего приближения. Я подошел к ним вплотную и сказал ей:
- Я вас знаю. Вы - сестра Олега. Здравствуйте. Меня зовут Андрей. - И
протянул ей руку.
Она тревожно взглянула на брата, но он смолчал, и она подала мне
руку:
- Аня. Рука у нее была легкая и прохладная. Я сказал:
- Мы с Олегом учились в одном классе, и я как-то был у вас дома. Вы
тогда прыгали через скакалку и считали "пятьсот один, пятьсот два, пятьсот
три". Помните?
Она улыбнулась и пожала плечами:
- Я не помню. Но если кто-то прыгал через скакалку, то это я.
Кивнув в сторону самолета, из багажного люка которого летчики уже
выгружали гроб, я сказал ей, что "приношу свои соболезнования". При этом я
заметил, что Олег, Аня и этот третий, пожилой тип, крутивший на пальце
ключи от машины, как-то напряглись, неотрывно следя за гробом. Впрочем, по
знаку Зиялова пожилой тут же ушел к грузчикам, а я, помнится, только
отметил про себя, что Аня приехала на аэродром встречать покойного дядю не
в траурном, как положено, платье, а в легком светлом костюмчике, и это
дало мне моральное право открыть свою сумку, вытащить котелок с
эдельвейсами и всю охапку этих мохнатых и нежных цветов протянуть ей:
- Аня, это памирские эдельвейсы. Я понимаю, что сейчас не время и не
место, но... Надеюсь, я вас увижу еще. - И я повернулся к Олегу. - Я могу
тебе позвонить?
- Угу, - промычал Зиялов и взял сестру за руку. Господи, как они были
непохожи! Он взял ее за руку и повел к выходу из багажного отделения,
вслед за грузчиками, которые вместе с этим бесцветным пятидесятилетним
типом несли гроб к выходу. Для них четверых гроб был явно тяжел; похоже,
что этот зияловский дядя весил больше ста килограмм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84