Сразу видно, что чужак,— не знаешь что с вином делают Пьют, пьют, мой любезный. И вообще, чем допрашивать меня, поезжай лучше в Алатай, а то будете потом седлать курук вместо коней» Он ведь дело сказал
— А куда держал путь? - спросил Аман
— Направился в сторону Моты.
— Понятно,— сказал Аман.— Он с утра был в плохом настроении Видел дурной сон. Наверняка поехал читать молитву на могиле, в которой похоронил...— Аман запнулся, подыскивая слово, - принадлежавшее ему
— Апырай! Я слышал, что вот уже скоро тридцать лет, как Аспан-старик ездит туда, выпивает один бутылку и возвращается. Своеобразный намаз. Извините, ага может, вам неприятно говорить об этом, но толки о странной привычке Аспана-старика было первое что я услышал, приехав в ваши края.
— В каждом ауле есть своя достопримечательность,— холодно сказал Аман — В нашем — странности моего отца
— Вы меня не так поняли. Я хотел сказать, что, совер шив похороны «принадлежавшего ему», он сделал что-то удивившее людей, и все уважают его за это.
— Уважают его за мужество, проявленное при спасении поголовья жеребят
— Да, да, конечно! Но мне кажется, что аулу нужна эта могила и нужен человек, который ее почитает Уважение к исчезнувшему навсегда вызывает уважение окружающих
— Да, в этом человеке многое достойно уважения, - промолвил Аман, смотря в окно. Выглядел он невеселым.
Сегодня утром он сказал, что за последние тридцать лет не помнит такого снегопада. Снег просто не дает поднять голову Я говорю это не для красного словца Боюсь, как бы жеребята и стригунки на зимовье Алатай не полегли все, до последнего копыта. Какое там количество голов? — Голов двести...
— И корма неблизко, да и где взять силу, чтобы проложить дорогу через снега толщиной в человеческий рост, чтобы из скирд навозить сена? Стихийное бедствие всегда застает врасплох. Я до сегодняшнего дня надеялся, что табунщики сами пробьются к нам, но даже жиги-ты с самой ближней зимовки Тарбагатай вот уже третий день не оставляют следа своих коней. Похоже, что они тоже в плену у снега. Что будем делать, Эркин? — Он смял в пепельнице окурок, смотрел выжидающе
— Нужно подумать.
— Думай не думай, а возможность связаться с ними только одна - кому-то сесть на коней и поехать.
— Кому?
— Например, нам.
— Центральное отделение тоже нельзя оставлять на волю аллаха.
— Значит, ты не едешь. Ну что ж, имеешь право
— Я говорю не о правах, а об обязанностях. У нас с вами есть обязанности, установленные инструкцией.
— А на основании какой инструкции я пошлю людей в такой мороз в опасный путь? Придется переходить через Чертов мост.
- Зачем через него? Есть же бетонный.
— Это на день задержка, большой крюк. А задерживаться, если уж говорить серьезно, нельзя ни на час. Надо взять медикаменты, а главное — приехать, чтобы они не думали, что бросили их на съедение волкам. Доехать до Тарбагатая, захватить там несколько жигитов и, круша по дороге снег, дойти до зимовки Алатай. Это программа-минимум, а максимум — подскажут обстоятельства. Решай. Смотри,— он щелкнул по оконному стеклу,— скоро начнется буран, это значит — началась заваруха, способная довести человека до безумия. Отец чувствует это. Тридцать лет назад, когда его поглотил снежный обвал, шел точно такой же непроглядный снег, и кончился он страшным многодневным бураном.
— Вы пугаете меня, ага? — спросил Эркин.
Аман встал, надел ушанку, быстро застегнул пуговицы на черном полушубке.
— Возьмем с собой лыжи? — Эркин потянулся за своим полушубком.
— Прихватим у табунщиков в Тарбагатае.
— Вы не зайдете домой попрощаться?
— Разве мы отправляемся на смерть, чтобы устраивать торжественные проводы? Чем незаметней мы уедем, тем меньше у них будет ныть сердце.
— Мне-то что, я одинок. По мне здесь ни у кого не заноет сердце.
Снова мелькнула мысль: «Зачем брать недруга? Ведь намекает, что одинок по моей вине...»
Но опять: «Сегодня день судьбы, отец тоже поехал с недругом. Посмотрим, изменилось ли что-нибудь в этом мире».
Снег падал уже по-другому, косо ударяя в лицо. Поземка на насте была похожа на нёбо коровы, и огромная гора, нависающая всегда прямо над затылком, скрылась в белой мгле. Енбек до того близко притулился к этой горе, что начиная с декабря до марта солнце ходило по ту сторону вершины и лучи его не достигали аула. Люди в эти месяцы с завистью смотрели на аулы, расположенные на другом берегу Бухтармы, —- там светило солнце, туда раньше приходила весна. Но зато в июльский зной, когда заречные изнывали от жары, скот и люди маялись на вечном солнцепеке, енбековцы, вкушающие мягкую прохладу ущелья, ходили бодрые, ублаженные легким ветерком и отсутствием назойливых зеленых мух, сопровождающих в жару стада.
Они говорили: «Что поделаешь, дары природы заранее взвешены; сейчас те, которые избаловались в благодатную зиму, терпят неудобства».
Дьявольский снег, навалившийся несметной ордой, пропадавшей где-то тридцать лет, все круче и круче показывал свой нрав Начавшись тихим снегопадом, он три дня неустанно и упорно заваливал все живое, и лишь потом пришел ветер несущий миллионы жестких крупинок. Он то стонал, как неутешная вдова, то принимался подвывать голодным волком. Злая сила, направляемая каким то невидимым врагом с юго-запада, взяла власть над миром и носилась по ложбинам и ущельям гор, отыскивая жертву.
Казалось, все голодные волки Алатая стояли, раскрыв пасти, изготовясь в прыжке.
В ущельях гор буран случается не часто, но если разгуляется, то поднатужится вовсю. Подберет живот да так начнет колошматить, что вспомнишь прошлую жизнь, готовясь к концу. Самое жуткое — это когда начинают голосить вразнобой все ущелья, пики, утесы, навьюченные снегом. Появляется Великий Шум, и кажется, что обломки неба с ревом падают на землю.
Аспан-старик попал в буран, как только достиг Моты. Он был готов к нему, еще когда садился на коня, и потому ничуть не испугался. Подмял под колени полы полушубка, сел боком и поехал, набычив голову, навстречу ветру. Гнедая кобыла вздумала было повернуть назад, но старик огрел ее пару раз двенадцатихвостои плеткой и, резко дернув узду, крикнул:
— Ну ты, брюхатая, побалуй у меня!
Продираясь сквозь буран, он продвигался упрямо вперед. Холод издевался над ним, проникал под полушубок, обжигая грудь и спину.
«Ну что ж, передряга как передряга, только культи ноют ужасно, словно огромные больные зубы».
Не видно ни на палец, неизвестно, где восток, где запад, и он как пловец в вязком, ревущем, кипящем белом океане. Крошечный человек, затерянный в бездне. И, будто бесясь, что ее страшные тиски не валят и не добивают на земле это упрямое существо, стихия, стеная и ревя как дракон, нападала все снова и снова, тщась сорвать с человека одежду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— А куда держал путь? - спросил Аман
— Направился в сторону Моты.
— Понятно,— сказал Аман.— Он с утра был в плохом настроении Видел дурной сон. Наверняка поехал читать молитву на могиле, в которой похоронил...— Аман запнулся, подыскивая слово, - принадлежавшее ему
— Апырай! Я слышал, что вот уже скоро тридцать лет, как Аспан-старик ездит туда, выпивает один бутылку и возвращается. Своеобразный намаз. Извините, ага может, вам неприятно говорить об этом, но толки о странной привычке Аспана-старика было первое что я услышал, приехав в ваши края.
— В каждом ауле есть своя достопримечательность,— холодно сказал Аман — В нашем — странности моего отца
— Вы меня не так поняли. Я хотел сказать, что, совер шив похороны «принадлежавшего ему», он сделал что-то удивившее людей, и все уважают его за это.
— Уважают его за мужество, проявленное при спасении поголовья жеребят
— Да, да, конечно! Но мне кажется, что аулу нужна эта могила и нужен человек, который ее почитает Уважение к исчезнувшему навсегда вызывает уважение окружающих
— Да, в этом человеке многое достойно уважения, - промолвил Аман, смотря в окно. Выглядел он невеселым.
Сегодня утром он сказал, что за последние тридцать лет не помнит такого снегопада. Снег просто не дает поднять голову Я говорю это не для красного словца Боюсь, как бы жеребята и стригунки на зимовье Алатай не полегли все, до последнего копыта. Какое там количество голов? — Голов двести...
— И корма неблизко, да и где взять силу, чтобы проложить дорогу через снега толщиной в человеческий рост, чтобы из скирд навозить сена? Стихийное бедствие всегда застает врасплох. Я до сегодняшнего дня надеялся, что табунщики сами пробьются к нам, но даже жиги-ты с самой ближней зимовки Тарбагатай вот уже третий день не оставляют следа своих коней. Похоже, что они тоже в плену у снега. Что будем делать, Эркин? — Он смял в пепельнице окурок, смотрел выжидающе
— Нужно подумать.
— Думай не думай, а возможность связаться с ними только одна - кому-то сесть на коней и поехать.
— Кому?
— Например, нам.
— Центральное отделение тоже нельзя оставлять на волю аллаха.
— Значит, ты не едешь. Ну что ж, имеешь право
— Я говорю не о правах, а об обязанностях. У нас с вами есть обязанности, установленные инструкцией.
— А на основании какой инструкции я пошлю людей в такой мороз в опасный путь? Придется переходить через Чертов мост.
- Зачем через него? Есть же бетонный.
— Это на день задержка, большой крюк. А задерживаться, если уж говорить серьезно, нельзя ни на час. Надо взять медикаменты, а главное — приехать, чтобы они не думали, что бросили их на съедение волкам. Доехать до Тарбагатая, захватить там несколько жигитов и, круша по дороге снег, дойти до зимовки Алатай. Это программа-минимум, а максимум — подскажут обстоятельства. Решай. Смотри,— он щелкнул по оконному стеклу,— скоро начнется буран, это значит — началась заваруха, способная довести человека до безумия. Отец чувствует это. Тридцать лет назад, когда его поглотил снежный обвал, шел точно такой же непроглядный снег, и кончился он страшным многодневным бураном.
— Вы пугаете меня, ага? — спросил Эркин.
Аман встал, надел ушанку, быстро застегнул пуговицы на черном полушубке.
— Возьмем с собой лыжи? — Эркин потянулся за своим полушубком.
— Прихватим у табунщиков в Тарбагатае.
— Вы не зайдете домой попрощаться?
— Разве мы отправляемся на смерть, чтобы устраивать торжественные проводы? Чем незаметней мы уедем, тем меньше у них будет ныть сердце.
— Мне-то что, я одинок. По мне здесь ни у кого не заноет сердце.
Снова мелькнула мысль: «Зачем брать недруга? Ведь намекает, что одинок по моей вине...»
Но опять: «Сегодня день судьбы, отец тоже поехал с недругом. Посмотрим, изменилось ли что-нибудь в этом мире».
Снег падал уже по-другому, косо ударяя в лицо. Поземка на насте была похожа на нёбо коровы, и огромная гора, нависающая всегда прямо над затылком, скрылась в белой мгле. Енбек до того близко притулился к этой горе, что начиная с декабря до марта солнце ходило по ту сторону вершины и лучи его не достигали аула. Люди в эти месяцы с завистью смотрели на аулы, расположенные на другом берегу Бухтармы, —- там светило солнце, туда раньше приходила весна. Но зато в июльский зной, когда заречные изнывали от жары, скот и люди маялись на вечном солнцепеке, енбековцы, вкушающие мягкую прохладу ущелья, ходили бодрые, ублаженные легким ветерком и отсутствием назойливых зеленых мух, сопровождающих в жару стада.
Они говорили: «Что поделаешь, дары природы заранее взвешены; сейчас те, которые избаловались в благодатную зиму, терпят неудобства».
Дьявольский снег, навалившийся несметной ордой, пропадавшей где-то тридцать лет, все круче и круче показывал свой нрав Начавшись тихим снегопадом, он три дня неустанно и упорно заваливал все живое, и лишь потом пришел ветер несущий миллионы жестких крупинок. Он то стонал, как неутешная вдова, то принимался подвывать голодным волком. Злая сила, направляемая каким то невидимым врагом с юго-запада, взяла власть над миром и носилась по ложбинам и ущельям гор, отыскивая жертву.
Казалось, все голодные волки Алатая стояли, раскрыв пасти, изготовясь в прыжке.
В ущельях гор буран случается не часто, но если разгуляется, то поднатужится вовсю. Подберет живот да так начнет колошматить, что вспомнишь прошлую жизнь, готовясь к концу. Самое жуткое — это когда начинают голосить вразнобой все ущелья, пики, утесы, навьюченные снегом. Появляется Великий Шум, и кажется, что обломки неба с ревом падают на землю.
Аспан-старик попал в буран, как только достиг Моты. Он был готов к нему, еще когда садился на коня, и потому ничуть не испугался. Подмял под колени полы полушубка, сел боком и поехал, набычив голову, навстречу ветру. Гнедая кобыла вздумала было повернуть назад, но старик огрел ее пару раз двенадцатихвостои плеткой и, резко дернув узду, крикнул:
— Ну ты, брюхатая, побалуй у меня!
Продираясь сквозь буран, он продвигался упрямо вперед. Холод издевался над ним, проникал под полушубок, обжигая грудь и спину.
«Ну что ж, передряга как передряга, только культи ноют ужасно, словно огромные больные зубы».
Не видно ни на палец, неизвестно, где восток, где запад, и он как пловец в вязком, ревущем, кипящем белом океане. Крошечный человек, затерянный в бездне. И, будто бесясь, что ее страшные тиски не валят и не добивают на земле это упрямое существо, стихия, стеная и ревя как дракон, нападала все снова и снова, тщась сорвать с человека одежду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28