Известно, культура у нас широкая. Правда, несколько перебрали с кадрами:
на девятнадцать служащих оказалось столько же управленцев, среди них
известный в прошлом нарколог, сам дошедший до стадии пациента. Но деньги!
Деньги! Это ведь только говорят, что не в деньгах счастье. И в них, к
сожалению. Лучше всего это понял третий корешок - Федя. Он своей армейской
специальности не изменил и на гражданке - работал на телеграфе. Зато
изменила Феде его жена. Федя впал в апатию, сидел нетрезвый дома и по
собственному, унесенному со службы резервному аппарату отстукивал
телеграммы во все концы бывшей империи: "А нет ли у вас приличной работы и
денежной? Погибаю, но не сдаюсь. Федя."
Почему-то в "Комсомолке" не было сказано, где Федя раздобыл шифр. Не
шпионский, конечно, а тот, которым шифруют телеграфные денежные переводы.
Но раздобыл, молодец. А дальше помогли Вася и Иван, бросившие, наконец,
народное предприятие.
И пошла пруха.
Федя отбивает в разные города телеграфные денежные переводы, а Вася и
Иван степенно путешествуют из города в город, получают дареные деньги. У
нас ведь не бардак. Пришел в кассу - получи. Никто никогда не запрашивал
подтверждения телеграфных отправлений. За пару месяцов корешки получили
сотни две тысяч, немалые тогда деньги. Волновались, конечно. Но ведь и
Раскольников шел на дело не просто так.
Сильная история.
Правда, я не увидел в ней сверхзадачи. То есть, корешки не
задумывались - помогали они человечеству или препятствовали?.
Может, сейчас до чего-то такого додумались. Сидючи в разных зонах.
Ну, ладно.
Реальный случай из опыта.
Даже заикаться не стану.
Если случай хорош, с ним и придурок справится.
Личное потрясение тоже не требует особых рассуждений. Случай может
так потрясти, что человек всю оставшуюся жизнь только о нем и будет
думать.
Совсем другое дело сублимация.
Скажем, ты, герой романа, любишь девушку, а она цинично любит
другого. Вот тут садись и сублимируй. Описывай, как девушке хорошо с тобой
и как она терпеть не может того, другого. Больше того, у того, другого,
все плохо - лошадь у него хромает, глаз косой. Короче, есть о чем
поговорить, как, кстати и при необычном допущении. Не зря Миша Веллер
замечает, что все эти приемы "требуют наибольшей раскрепощенности ума,
склонности к придумыванию, живости воображения". Так что дело за малым.
Садись за машинку и делай превосходный рассказ. Только помни, конечно о
странных "свойствах автора", указанных, опять же, Мишей Веллером.
У меня, как у автора, тоже было несколько странных свойств, даже мне
самому не всегда понятных. Писатель Владимир Санги когда-то спрашивал с
сахалинской писательской трибуны: а почему это Г.Прашкевич описывает в
своих странных произведениях не праздничный фасад социализма, а его
будничные, всем надоевшие социалистические задворки? А писатель Александр
Грачев мягко вторил В.Санги: а почему это Г.Прашкевич действительно, не
судьбу пишет (подразумевалось - народную), а копается в малозначащих
мелочах, а какой-то магнитофонной крутиловке?
Действительно, почему?
Мне самому было обидно.
"Падение Тисимо-ретто" А.Грачева являлось по тем временам (начало
60-х) вовсе не худшим произведением, иногда мне хотелось дружески
поговорить по душам с А.Грачевым, но он меня почему-то не слышал, он
только неустанно повторял, что Г.Прашкевич пишет совсем не о том, о чем
надо писать писателю.
В общем, я его понимаю.
Времена были не те, не те... Это сейчас на прилавках можно увидеть
удивительные книги - справочник "Естественные надобности", том второй, или
книжку стихов "Эсхатологические грезы времен советского климакса". Тогда
на прилавках лежали книги В.Санги и А.Грачева, Г.Маркова и В.Кочетова, ну
и так далее, а каждый редактор от каждого писателя требовал прежде всего
социального оптимизма. Социального оптимизма и положительного героя.
Положительного героя и никакой этой магнитофонной крутиловки. Все должны
были надувать щеки и бодро смотреть вперед. А я (вот они странные
"свойства автора"), я никогда, к сожалению, не умел выпучивать глаза
больше, чем они у меня выпучиваются от природы. Я уже тогда, в юности, был
подпорчен влиянием Н.Карамзина.
Помните?
"Нет предмета столь бедного, чтобы искусство уже не могло в нем
ознаменовать себя приятным для себя образом".
Как сказано!
А еще я долгое время находился под впечатлением одной фразы,
сказанной Ф.Феллини.
"Если бы меня попросили сделать фильм о рыбах, я, конечно, сделал бы
его автобиографическим."
Эти ребята, Феллини да Карамзин, меня и подвели.
Сколько помню себя, всегда писал о задворках социализма. И это ничуть
меня не смущало. Что я еще мог писать? В конце концов, я родился, рос и
вырос на этих самых задворках. Наверное, поэтому В.Санги и А.Грачев
прониклись ко мне симпатией и решили помочь мне, спасти во мне что-то
такое, что я, по их мнению, в себе губил. Они же видели: человек идет явно
не туда, человеку надо срочно указать правильный путь.
Короче, когда осенью 1969 года я сидел с отрядом вулканологов на
севере Сахалина (мыс Марии) и очень живо представлял, с каким
удовольствием буду дарить, вернувшись, друзьям свою первую книгу стихов (и
вообще самую первую мою книгу), мои старшие коллеги и наставники уже
спасали меня - набор книги стихов, воспевающей задворки социализма, был
решительно выброшен из планов и рассыпан.
Прилетев в Южно-Сахалинск, я попытался по юношеской наивности что-то
такое предпринять, даже (по совету моего редактора А.Кириченко) добился
встречи с цензором, собственно, и обратившим внимание на просчеты в моих
работах.
Цензор оказался женщиной.
Мягко улыбаясь, женщина-цензор сказала: "Ну, очень хорошие стихи, я
таких давно не читала. Только вот у вас князь Святослав как-то странно
себя ведет. Войдя в Болгарию, он отбирает у болгар овец, а болгарок даже
насилует. Разве можно так себя вести в родной, в братской, в глубоко
славянской стране?"
Понимая, что мне женщина-цензор на слово не поверят, я принес ей один
из томов "Истории Болгарии" академика Державина. Вот, сказал я, самый
известный советский болгаровед так и пишет: князь Святослав прошелся по
Болгарии с огнем и мечом, угнал овец, соответственно и болгаркам досталось
от его ребят...
Мягко улыбаясь, женщина-цезор спросила: а в каком году издан данный
том академика Державина?
Я ответил: в одна тысяча девятьсот сорок девятом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27