Мистицизм.
В первые века христианства -- мы знаем это из писаний многих
Отцов Церкви и еще точнее оккультным путем -- существовали в самой
Церкви так называемые "Мистерии". Через них человек, очистившийся
и духовно развитой, приходил в соприкосновение с высшими существами,
от которых поучался и познавал тайны "Царства Небесного". После
того, как Христос оставил свое физическое тело, он продолжал
являться своим ученикам и поучал их в течение многих лет, до тех
пор, пока те, которые знали его в физическом мире, в свою очередь не
покинули физического мира. Во все время, пока существовали
христианские мистерии, Иисус освящал их, от времени до времени,
своим присутствием, также присутствовали на них главные из его
учеников. Таким образом шли бок о бок и в полном согласии учения
экзотерическое и эзотерическое. Мистерии воспитывали для высокого
служения Церкви людей, которые были действительно учителями для
верующих масс, потому что сами они были посвящены в "сокровенные
тайны Бога" и могли говорить с авторитетом "власть имеющих" или
обладали прямым знанием. С исчезновением Мистерий все стало медленно
изменяться и изменяться к худшему. Возникло различие между учением
эзотерическим и экзотерическим; они стали расходиться, и различие
это росло до тех пор, пока глубокая пропасть не отделила их одно
от другого.
Толпа верующих, сгруппированная вокруг экзотерического учения,
вскоре совершенно потеряла из виду мудрость эзотеризма. Дух все
больше и больше заменялся буквой, а жизнь -- формой.
Тогда началась в христианской Церкви борьба между священником и
мистиком, которая никогда уже не прекращалась. Священник всегда
хранитель экзотеризма. Он блюститель внешнего порядка, он
передает традиции из века в век. Ему надлежит хранить непоколебимой
чистоту религии, с неизменной точностью повторять священные формулы
и передавать неизменным учение Церкви.<$F Из всего предыдущего и
последующего ясно, что автор не смотрит на антагонизм между мистиками
и официальными представителями Церкви как на нечто нормальное,
а видит в нём лишь временное явление, вызываемое упадком духовности
в Церкви. По существу священники должны быть мистиками и представителями
эзотеризма, и чем менее это осуществляется в действительности,
тем дальше, значит, отклонилась официальная Церковь от первоначального,
нормального порядка вещей. -- прим. редакции.> Задача великая и
благородная; неоценимы заслуги его перед народом. Он освящяет
рождение, брак и смерть; он утешает в горе и очищает в радости.
В угрюмую и серую жизнь он вносит луч радости, поэзии и красоты, он
расширяет ее узкий горизонт видением лучезарного будущего. Унывающим
и отчаивающимся он указывает на Распятие, которое говорит им о
страдании, искупившем всякое горе; у изголовья умирающего он шепчет
обещание воскресения и жизни вечной, о которой говорит христианский
праздник Пасхи.
Без священника, который наставляет, исповедует и утешает, трудны
были бы первые шаги восхождения по лестнице человеческой эволюции.
Совершенно иной представляется жизнь мистика, одиноко живущего на
высотах. Он достиг вершины, опередив свою расу. Никакая помощь,
никакая поддержка, ничто из внешнего мира не доходит до него.
Внимательно, неустанно прислушивается он к тончайшим звукам внутреннего
голоса, к голосу Бога, живущего в нём. Смиреннейший из людей, когда
он созерцает окружающую его божественную красоту и неизмеримые глубины
божественного Духа -- он горд, когда противится указам внешнего
авторитета, он мятежный и непокорный, когда отказывается склонить
голову под внешнее иго Церкви. Со своими видениями, экстазами,
исканиями, порывами к свету, со своей внезапной, нерациональной
экзальтацией, сменяющейся такой же внезапной подавленностью и тоской,..
-- что может он противопоставить определенным, точным доктринам и
верховному авторитету внешней Церкви? -- Ничего, кроме неизменной
уверенности, которую он не всегда может объяснить или оправдать;
ничего, кроме убежденности, которая при всех его колебаниях, когда
он хочет сообщить или объяснить что-нибудь, остается непоколебимой
в нем самом, несмотря ни на какие испытания, насмешки или оскорбления.
Что же может сделать священник с этим непокорным, который свои
видения ставит выше толкований Писаний, даваемых Церковью, и который
на все требования послушания и подчинения отвечает утверждением своей
неотъемлемой духовной свободы? -- Также ничего; потому что мистик не
служит священнику, как и священник не служит мистику. Эта непреклонность
мистика нарушает установленный порядок Церкви. От этого происходит та
непрерывная борьба, в которой священник кажется торжествующим, тогда
как в конце неизменно побеждает мистик. Борьба кажется неравной:
священник имеет за собой всю силу величественной традиции,
многовековой истории, неизменного авторитета; тогда как мистик совершенно
одинок. Но на самом деле борьба не столь неравна, как она кажется,
потому что мистик черпает свои силы из источника, дающего начало всем
религиям, он погружается в поток вечно возрождающихся вод, в поток
вечной Истины. Поэтому, в этой постоянно возобновляющейся борьбе,
священник всегда победитель в мире материальном, в виде формы, --
и всегда побежденный в мире духовном. Зачастую мистик, осужденный,
преследуемый, гонимый, пока живет в своем физическом теле, становится,
как только он оставляет его, святым для своих гонителей, гласом истины
для той самой Церкви, которая осудила его на молчание, краеугольным камнем
тех самых стен, которые были для него тюрьмой.
В католической церкви, где эта борьба ведется из века в век, она всегда
приводит к одному и тому же результату: Тереза Авьела (d'Aviela),
которую духовник ее порицает и осуждает, становится для следующих
поколений Св. Терезой. Сколько мужчин и женщин, на которых на которых
смотрели с недоверием и презрением их современники, стали потом центрами
света, к которым тянулись тысячи верующих сердец... Быть может, так и
должно это быть до тех пор, пока не засияет вновь божественная Мудрость,
потому что иначе всякий мечтатель мог быть принят за мистика, а истерия
за откровение. Если истинный мистик может непоколебимо стоять под
тяжестью оскорблений, за то он один может сказать хотя бы в самом аду:
"Я знаю". Католическая церковь, а также и Православная сохранили
систематическую тренировку в религиозной жизни, настоящую подготовку к
оккультной жизни, которая всегда признавалась в теории, хотя на практике
подвергалась сомнению и оспаривалась. Поэтому в этой Церкви столько
святых такой духовной красоты, что невольно прощаешь ее жестокости
за ту широкую волну духовной жизни, которая излилась на бесплодную
пустыню внешнего мира.
1 2
В первые века христианства -- мы знаем это из писаний многих
Отцов Церкви и еще точнее оккультным путем -- существовали в самой
Церкви так называемые "Мистерии". Через них человек, очистившийся
и духовно развитой, приходил в соприкосновение с высшими существами,
от которых поучался и познавал тайны "Царства Небесного". После
того, как Христос оставил свое физическое тело, он продолжал
являться своим ученикам и поучал их в течение многих лет, до тех
пор, пока те, которые знали его в физическом мире, в свою очередь не
покинули физического мира. Во все время, пока существовали
христианские мистерии, Иисус освящал их, от времени до времени,
своим присутствием, также присутствовали на них главные из его
учеников. Таким образом шли бок о бок и в полном согласии учения
экзотерическое и эзотерическое. Мистерии воспитывали для высокого
служения Церкви людей, которые были действительно учителями для
верующих масс, потому что сами они были посвящены в "сокровенные
тайны Бога" и могли говорить с авторитетом "власть имеющих" или
обладали прямым знанием. С исчезновением Мистерий все стало медленно
изменяться и изменяться к худшему. Возникло различие между учением
эзотерическим и экзотерическим; они стали расходиться, и различие
это росло до тех пор, пока глубокая пропасть не отделила их одно
от другого.
Толпа верующих, сгруппированная вокруг экзотерического учения,
вскоре совершенно потеряла из виду мудрость эзотеризма. Дух все
больше и больше заменялся буквой, а жизнь -- формой.
Тогда началась в христианской Церкви борьба между священником и
мистиком, которая никогда уже не прекращалась. Священник всегда
хранитель экзотеризма. Он блюститель внешнего порядка, он
передает традиции из века в век. Ему надлежит хранить непоколебимой
чистоту религии, с неизменной точностью повторять священные формулы
и передавать неизменным учение Церкви.<$F Из всего предыдущего и
последующего ясно, что автор не смотрит на антагонизм между мистиками
и официальными представителями Церкви как на нечто нормальное,
а видит в нём лишь временное явление, вызываемое упадком духовности
в Церкви. По существу священники должны быть мистиками и представителями
эзотеризма, и чем менее это осуществляется в действительности,
тем дальше, значит, отклонилась официальная Церковь от первоначального,
нормального порядка вещей. -- прим. редакции.> Задача великая и
благородная; неоценимы заслуги его перед народом. Он освящяет
рождение, брак и смерть; он утешает в горе и очищает в радости.
В угрюмую и серую жизнь он вносит луч радости, поэзии и красоты, он
расширяет ее узкий горизонт видением лучезарного будущего. Унывающим
и отчаивающимся он указывает на Распятие, которое говорит им о
страдании, искупившем всякое горе; у изголовья умирающего он шепчет
обещание воскресения и жизни вечной, о которой говорит христианский
праздник Пасхи.
Без священника, который наставляет, исповедует и утешает, трудны
были бы первые шаги восхождения по лестнице человеческой эволюции.
Совершенно иной представляется жизнь мистика, одиноко живущего на
высотах. Он достиг вершины, опередив свою расу. Никакая помощь,
никакая поддержка, ничто из внешнего мира не доходит до него.
Внимательно, неустанно прислушивается он к тончайшим звукам внутреннего
голоса, к голосу Бога, живущего в нём. Смиреннейший из людей, когда
он созерцает окружающую его божественную красоту и неизмеримые глубины
божественного Духа -- он горд, когда противится указам внешнего
авторитета, он мятежный и непокорный, когда отказывается склонить
голову под внешнее иго Церкви. Со своими видениями, экстазами,
исканиями, порывами к свету, со своей внезапной, нерациональной
экзальтацией, сменяющейся такой же внезапной подавленностью и тоской,..
-- что может он противопоставить определенным, точным доктринам и
верховному авторитету внешней Церкви? -- Ничего, кроме неизменной
уверенности, которую он не всегда может объяснить или оправдать;
ничего, кроме убежденности, которая при всех его колебаниях, когда
он хочет сообщить или объяснить что-нибудь, остается непоколебимой
в нем самом, несмотря ни на какие испытания, насмешки или оскорбления.
Что же может сделать священник с этим непокорным, который свои
видения ставит выше толкований Писаний, даваемых Церковью, и который
на все требования послушания и подчинения отвечает утверждением своей
неотъемлемой духовной свободы? -- Также ничего; потому что мистик не
служит священнику, как и священник не служит мистику. Эта непреклонность
мистика нарушает установленный порядок Церкви. От этого происходит та
непрерывная борьба, в которой священник кажется торжествующим, тогда
как в конце неизменно побеждает мистик. Борьба кажется неравной:
священник имеет за собой всю силу величественной традиции,
многовековой истории, неизменного авторитета; тогда как мистик совершенно
одинок. Но на самом деле борьба не столь неравна, как она кажется,
потому что мистик черпает свои силы из источника, дающего начало всем
религиям, он погружается в поток вечно возрождающихся вод, в поток
вечной Истины. Поэтому, в этой постоянно возобновляющейся борьбе,
священник всегда победитель в мире материальном, в виде формы, --
и всегда побежденный в мире духовном. Зачастую мистик, осужденный,
преследуемый, гонимый, пока живет в своем физическом теле, становится,
как только он оставляет его, святым для своих гонителей, гласом истины
для той самой Церкви, которая осудила его на молчание, краеугольным камнем
тех самых стен, которые были для него тюрьмой.
В католической церкви, где эта борьба ведется из века в век, она всегда
приводит к одному и тому же результату: Тереза Авьела (d'Aviela),
которую духовник ее порицает и осуждает, становится для следующих
поколений Св. Терезой. Сколько мужчин и женщин, на которых на которых
смотрели с недоверием и презрением их современники, стали потом центрами
света, к которым тянулись тысячи верующих сердец... Быть может, так и
должно это быть до тех пор, пока не засияет вновь божественная Мудрость,
потому что иначе всякий мечтатель мог быть принят за мистика, а истерия
за откровение. Если истинный мистик может непоколебимо стоять под
тяжестью оскорблений, за то он один может сказать хотя бы в самом аду:
"Я знаю". Католическая церковь, а также и Православная сохранили
систематическую тренировку в религиозной жизни, настоящую подготовку к
оккультной жизни, которая всегда признавалась в теории, хотя на практике
подвергалась сомнению и оспаривалась. Поэтому в этой Церкви столько
святых такой духовной красоты, что невольно прощаешь ее жестокости
за ту широкую волну духовной жизни, которая излилась на бесплодную
пустыню внешнего мира.
1 2