Кристина настежь распахнула окно, из которого на нее повеяло холодной мартовской сыростью, и отправилась в ванную. Там она сбросила с себя одежду и забралась в горячую мыльную воду, стараясь смыть с себя ту невидимую слизь, которой, как ей казалось, она покрылась от прикосновений Антона.
Безвременье
Кристина сидела и смотрела в пространство. Слез не было. Вообще ничего не было. Все слезы кончились после того, как приходил Антон. Она уже ни в чем не упрекала Вадима, но и не сомневалась, что с ним все кончено. Ей казалось, что она внезапно очутилась в пустоте, в вакууме, вокруг разливался космический холод. Ею овладело полное безразличие ко всему окружающему, и если бы сейчас начался пожар или землетрясение, она бы, наверно, даже не пошевелилась.
Кристина стала пропускать занятия — не хотелось никого видеть, а жизнь потеряла смысл. И ей казалось, что ее связи с окружающим миром рвутся все больше и больше. Оставался один телефон, но теперь Кристина уже не торопилась к нему и тем более не срывалась с места, услышав звонок. Она знала — ОН не позвонит, а остальное не имело значения.
Иногда звонили девочки из группы, временами объявлялась Лидия, но Кристина так вяло и неохотно разговаривала с ними, что беседы обычно не получалось. Особенно странными были звонки Лидии. Будь Кристина не так безразлична ко всему окружающему, она бы уже давно обратила внимание на необычное, лихорадочное состояние подруги, которая то безудержно хохотала, то несла полную околесицу, то резко швыряла трубку.
Оставалась бабушка, говорившая о Лебеде и Березовском, о политических убийствах, разгуле преступности, о Жириновском и Скуратове. Кристина только мрачно кивала, но почти не вслушивалась.
И все-таки они предпочитали говорить о политике, потому что все остальные темы оказывались слишком болезненными. Бабушка не спрашивала ни о Вадиме, ни об Антоне, как будто их никогда и не было. Она жалела внучку, но пока не беспокоилась всерьез. Она же не знала, что ежедневно, отправляясь в институт, Кристина не уходила дальше парка Победы, где бесцельно слонялась по аллеям или просто сидела на скамейке, если выглядывало солнце, а март в Петербурге, как известно, самый солнечный месяц. Иногда она ходила в кафе «Шоколадница» на углу Московского и улицы Фрунзе и сидела там часами, уставившись в чашечку кофе.
Все кончилось, когда днем позвонила Кристинина одногруппница и попросила к телефону Кристину Калиновскую. Бабушка удивленно ответила ей, что та в институте.
— Странно, — сказала одногруппница, видимо не отличавшаяся сообразительностью. — А я думала, она еще болеет.
— То есть как — болеет? — спросила Антонина Станиславовна и схватилась за сердце.
— Ну ее же нет уже недели две… Ой… — Туповатая одногруппница начала наконец догадываться, в чем дело. — Я, кажется, сказала что-то не то. Ничего не понимаю. Простите.
Антонина Станиславовна, напротив, слишком хорошо все поняла. Снова накатила тревога, боль и страх за любимую внучку. Грудь сдавило, в глазах появились черные мушки, их становилось все больше, пока они не заняли собой почти все пространство. Бабушка с трудом добралась до кровати и, не раздеваясь, потому что сил на это уже не было, и даже не откинув покрывала, легла и потеряла сознание.
Павловск
Март промелькнул, как сон, как одно мгновение. Для Вадима теперь вся жизнь была сосредоточена на одном — на Валерии. Был, конечно, и спорт, и нельзя сказать, чтобы он отошел на второй план. Были и успехи. Теперь все отчетливее говорилось о том, что Воронов поедет летом в Рим, на одно из соревнований Большого шлема. Но сначала Кубок Кремля. Вадим не сомневался в успехе. Немного беспокоила боль в плече, но она постепенно затухала, и, похоже, к лету он будет уже в полном порядке.
С Валерией Вадим встречался так часто, как она это дозволяла. Он успел познакомить ее с родителями, и хотя ни Нонна Анатольевна, ни Владимир Вадимович не высказались вслух, Вадим чувствовал, что его новая пассия нравится родителям значительно меньше предыдущей. Но он был слишком увлечен ею, чтобы принимать во внимание чужие предрассудки.
Они встретились в воскресенье в самом начале апреля.
В этот раз Валерия заявила, что устала от города и хочет вырваться на природу. Вадим был не против: солнце светило по-весеннему, снега в городе почти не осталось. Но когда Вадим увидел Валерию в сапогах на высоком каблуке, он покачал головой — такая форма одежды не слишком подходила для прогулок за городом.
— Глупенький, кто тебе сказал, что я собираюсь бежать кросс по пересеченной местности? — засмеялась Валерия. — Я имела в виду что-нибудь романтическое. Например, Пушкин или Павловск…
— Прекрасно, давай съездим. — Вадим гостеприимно открыл дверцу машины. Он сам в знаменитых пригородах не бывал со школьных времен, но Нонна Анатольевна, которая дружила с главной хранительницей музеев Петергофа, постоянно рассказывала дома о ходе реставрации в знаменитых дворцах. Она даже устроила как-то специальную экскурсию для мистера Уолша, который был большим поклонником русской старины и долго рассыпался в благодарностях. В тот раз приглашали и Вадима, но ему не хотелось пропускать тренировку и он отказался.
На этот раз все было по-другому. Вадим и сам не мог себе объяснить, почему он с такой готовностью бросался выполнять все желания Валерии, стоило ей хотя бы намекнуть. Он старался даже себе не признаваться в том, что до сих пор считает знакомство с Валерией подарком судьбы и боится чем-нибудь оттолкнуть ее.
День был солнечный, и хотя деревья стояли голые, настроение было весеннее. Направились было в Пушкин, но в Екатерининском дворце оказался выходной, а поскольку Валерии хотелось обязательно во дворец, решили ехать в Павловск. Когда Вадим разворачивал машину, взгляд его скользнул по ажурной решетке, потом по балкону старинного особняка с балюстрадой, и он внутренне вздрогнул, потому что этот вид он всего несколько месяцев назад рассматривал на акварельном этюде, сделанном Кристиной. Кристина обожала Царскосельский парк и приезжала туда в разные времена года, чтобы делать этюды и зарисовки. Вадим вдруг отчетливо представил себе ту давнюю картину: он сидит на низеньком диване в ее комнате, а Кристина, счастливая и взволнованная, вынимает из папки листы плотной бумаги и робко протягивает ему. Как она радовалась, когда он похвалил ее работы. Потом она достала с полки книги и читала ему стихи Ахматовой и Анненского, посвященные Царскосельскому парку. Потом… Вадим тряхнул головой, и губы его сами собой сжались в жесткую складку. Он старался не думать о Кристине, и обычно ему это удавалось. Но когда непрошеные воспоминания прорывались сквозь защитную оболочку, которую он воздвиг, Вадим не мог избавиться от чувства вины, и в душе оставался горький осадок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122