А еще говорят, что им от свадебных наговоров охраняют, кладут на порог.
— Это правда?
— Не знаю, не пробовал. Мы его много брать не будем, есть вещи поважней. Да, много всяких врак об этом ходит, — он уложил в сумку сорванные стебли. — Есть в травах и цветах целительная сила для всех, кто сумеет разгадать их тайну… Только не каждому это дано. О, гляди — лопух… Дай-ка лопатку.
— Репей-то нам на черта?
— Осенний корень лопуха в настойке, — наставительно сказал Жуга, окапывая куст вокруг, — от осиного или пчелиного укуса — первейшее средство.
— А почему осенний?
Травник пожал плечами:
— Я не знаю.
— А это… Я вот слыхал, что орхилин-трава все тайны и чары раскрывает, ежели сумеешь ее цветок сорвать…
— Это папоротник-то? Ерунду болтают, — сказал Жуга, утирая лоб рукавом. Потянул из земли оголившийся корень. — Я дважды просидел у орляка всю ночь на Ивана, ни хрена он не цветет. Городские байки. Другое дело, что червяков из брюха гонит, если приготовить его как надо. А еще от поясницы помогает, если на ночь приложить или тюфяк свежим листом набить.
— Так давай набьем!
— Завянет быстро — не сезон.
— Какой же прок от него тогда? Поясницу ведь по осени и крючит.
— На то другие средства есть. Каштан на хлебе с салом, корня шиповника настойка или, там, акация… А вот еще про папоротник: если растереть свежий листок и к ране приложить или, там, к свищу — в три дня все заживет и следов не останется. Ну-ка, помоги…
Домой к Рудольфу Телли возвратился нагруженный травами и окончательно обалдевший от обилия разных сведений.
— Мне все это в жисть не запомнить, — сказал он, поразмыслив.
— А ты не запоминай. Ты просто слушай.
Меж тем Рудольф отлучился по каким-то своим делам. Воспользовавшись его отсутствием, Жуга и Телли решили разобрать завалы в верхней комнате, пока какой-нибудь котел и впрямь не рухнул ночью им на головы.
Толстые, неструганного дерева полки прогибались под непосильной тяжестью. Обилие вещей поражало. Здесь были стеклянные бутылки всех форм, цветов и размеров, какие-то разрозненные чашки и тарелки серого фаянса, покрытые тоненькой сеточкой трещин, большей частью с отбитыми краями или вовсе уже без ручек, статуэтки людей и зверей в разломанной шкатулке, две-три монеты странной формы, изогнутый бронзовый нож с затейливой ручкой, радужные перья неведомых травнику птиц, большая связка старых ключей на кольце, кресало, какой-то череп (Телли перепугался до одури, когда наткнулся на него за старым жестяным подносом), горы старого трута, свернутый в трубку небольшой квадратный коврик, истертая перчатка из кожи на левую руку, извитая, с отростками раковина с кулак величиной, толстая пачка свечей, песочные часы, кубок — измятый, старого олова, с чеканкой внутри и снаружи, большая медная чернильница с остатками чернил — все старое, забытое, покрывшееся плесенью и пылью.
— Дела-а, — травник с натугой стащил с верхней полки маленький бочонок, снял крышку и ошарашено уставился на россыпь блестящих, перемазанных прогорклым постным маслом наконечников для стрел. — Куча всякой всячины! И вещи-то все ненужные, вроде…
За бочонком на полке обнаружился щит — обитый сталью поверх досок конный рыцарский тарч с обрывками кожаного ремня и полустертым гербом, очертания которого терялись в проплешинах облупившейся краски. За щитом примостилось высохшее деревце в треснутом глиняном горшке.
— Думаешь, он этим торговал? — спросил Телли. Дерево в горшочке почему-то его особенно заинтересовало.
Жуга осторожно взял в руки черную, с радужным отливом тонкую свирель, посмотрел ее на свет, поднес к губам, для пробы выдул пару созвучий. Звучала свирель вполне прилично. Он вздохнул и отложил ее в сторонку.
— Кто знает, — сказал он. — Наверное торговал, а иначе зачем тут это все? Бутылки мне, пожалуй, пригодятся, а остальное отнесем пока в чулан.
— И это тоже? — Телли поднял с полки что-то круглое, в пятнах, рукавом стер пыль и изумленно вытаращил глаза. — Ух ты! Глянь, сюда.
В руках его была дощечка в палец толщиной, аккуратно стесанная на ровный круг поперечником в локоть. Одна сторона ее была гладкой и одноцветной, другую сплошь покрывала инкрустация из чередующихся правильных шестиугольников трех цветов. Жуга нахмурился и протянул за нею руку.
— Ну-ка, дай сюда.
Он повертел дощечку в руках. Царапнул ногтем край мозаики и хмыкнул — шестиугольнички сидели как влитые, под пальцем не ощущалось никаких неровностей. Полированная поверхность блестела, словно залитая в лак.
— Тонкая, однако, работа, — пробормотал Жуга, — как соты пчелиные, — он поднял взгляд на Телли. — Черный, белый и… Какой еще?
— Ты что, не видишь? — удивился тот. — Красный.
Травник невесело усмехнулся.
— Я не различаю красное и зеленое, — сказал он.
— Это как? — не понял Телли. — Почему?
— Не знаю. Таким уж я уродился, — он снова повертел в руках дощечку. — Интересно… Смотри — ни один не касается другого такого же.
— Красивая штука, — согласился по-своему Телли. — Я ее под столик приспособлю.
Жуга кивнул и с некоторым чувством сожаления положил дощечку обратно на полку. Вдоль спины его пробежал знакомый, нехороший холодок. Травник нахмурился, но ничего не сказал и вернулся к работе.
Наконец в комнате стало посвободнее. Кое-что из вещей травник унес вниз и разместил на полках над прилавком, чтобы были под рукой, а остальное утащил в чулан. На доску Телли водрузил горшочек с пересохшим деревом, полил его водой и поставил все сооруженье на каминную полку.
— Авось зацветет.
Наверху странник развернул рогожу и разложил на ней сушиться собранные утром травы, после чего достал припрятанный кусок холста, иглу и принялся сооружать себе тюфяк. Телли еще некоторое время повозился с тряпкой, затем залил в котел воды, разжег огонь и только расположился отдохнуть, как в дверь нетерпеливо постучали. Жуга помедлил и пошел открывать.
Стоявший на пороге незнакомец был высок и небрит. Старый выцветший мундир и кожаная куртка под кирасу за версту выдавали в нем солдата из наемников. За поясом торчал короткий дирк в потертых кожаных ножнах, за спиной болтался мешок.
— Ну наконец-то! — хрипло воскликнул пришелец вместо приветствия. — Стучу, стучу… Эрих я. Тута, помнится, старик когда-то торговал. Где он?
— Рудольф? Он закрыл свою лавку, — ответил Жуга. — Насовсем.
— Во как! Гм… Слышь, малый, помоги — с обозом еду завтрева, дорога дальняя, а я огниво потерял, а могет, вытащил кто. А нужно — хоть зарежь. А поздно, лавки все позакрывались, а выезжаем рано, а дай, думаю, зайду к Рудольфу, отоварюсь на дорожку, хорошо, что вспомнил.
— Говорю же — он больше не торгует.
— Чертова задница, те что, кресала жалко?! — вспылил солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
— Это правда?
— Не знаю, не пробовал. Мы его много брать не будем, есть вещи поважней. Да, много всяких врак об этом ходит, — он уложил в сумку сорванные стебли. — Есть в травах и цветах целительная сила для всех, кто сумеет разгадать их тайну… Только не каждому это дано. О, гляди — лопух… Дай-ка лопатку.
— Репей-то нам на черта?
— Осенний корень лопуха в настойке, — наставительно сказал Жуга, окапывая куст вокруг, — от осиного или пчелиного укуса — первейшее средство.
— А почему осенний?
Травник пожал плечами:
— Я не знаю.
— А это… Я вот слыхал, что орхилин-трава все тайны и чары раскрывает, ежели сумеешь ее цветок сорвать…
— Это папоротник-то? Ерунду болтают, — сказал Жуга, утирая лоб рукавом. Потянул из земли оголившийся корень. — Я дважды просидел у орляка всю ночь на Ивана, ни хрена он не цветет. Городские байки. Другое дело, что червяков из брюха гонит, если приготовить его как надо. А еще от поясницы помогает, если на ночь приложить или тюфяк свежим листом набить.
— Так давай набьем!
— Завянет быстро — не сезон.
— Какой же прок от него тогда? Поясницу ведь по осени и крючит.
— На то другие средства есть. Каштан на хлебе с салом, корня шиповника настойка или, там, акация… А вот еще про папоротник: если растереть свежий листок и к ране приложить или, там, к свищу — в три дня все заживет и следов не останется. Ну-ка, помоги…
Домой к Рудольфу Телли возвратился нагруженный травами и окончательно обалдевший от обилия разных сведений.
— Мне все это в жисть не запомнить, — сказал он, поразмыслив.
— А ты не запоминай. Ты просто слушай.
Меж тем Рудольф отлучился по каким-то своим делам. Воспользовавшись его отсутствием, Жуга и Телли решили разобрать завалы в верхней комнате, пока какой-нибудь котел и впрямь не рухнул ночью им на головы.
Толстые, неструганного дерева полки прогибались под непосильной тяжестью. Обилие вещей поражало. Здесь были стеклянные бутылки всех форм, цветов и размеров, какие-то разрозненные чашки и тарелки серого фаянса, покрытые тоненькой сеточкой трещин, большей частью с отбитыми краями или вовсе уже без ручек, статуэтки людей и зверей в разломанной шкатулке, две-три монеты странной формы, изогнутый бронзовый нож с затейливой ручкой, радужные перья неведомых травнику птиц, большая связка старых ключей на кольце, кресало, какой-то череп (Телли перепугался до одури, когда наткнулся на него за старым жестяным подносом), горы старого трута, свернутый в трубку небольшой квадратный коврик, истертая перчатка из кожи на левую руку, извитая, с отростками раковина с кулак величиной, толстая пачка свечей, песочные часы, кубок — измятый, старого олова, с чеканкой внутри и снаружи, большая медная чернильница с остатками чернил — все старое, забытое, покрывшееся плесенью и пылью.
— Дела-а, — травник с натугой стащил с верхней полки маленький бочонок, снял крышку и ошарашено уставился на россыпь блестящих, перемазанных прогорклым постным маслом наконечников для стрел. — Куча всякой всячины! И вещи-то все ненужные, вроде…
За бочонком на полке обнаружился щит — обитый сталью поверх досок конный рыцарский тарч с обрывками кожаного ремня и полустертым гербом, очертания которого терялись в проплешинах облупившейся краски. За щитом примостилось высохшее деревце в треснутом глиняном горшке.
— Думаешь, он этим торговал? — спросил Телли. Дерево в горшочке почему-то его особенно заинтересовало.
Жуга осторожно взял в руки черную, с радужным отливом тонкую свирель, посмотрел ее на свет, поднес к губам, для пробы выдул пару созвучий. Звучала свирель вполне прилично. Он вздохнул и отложил ее в сторонку.
— Кто знает, — сказал он. — Наверное торговал, а иначе зачем тут это все? Бутылки мне, пожалуй, пригодятся, а остальное отнесем пока в чулан.
— И это тоже? — Телли поднял с полки что-то круглое, в пятнах, рукавом стер пыль и изумленно вытаращил глаза. — Ух ты! Глянь, сюда.
В руках его была дощечка в палец толщиной, аккуратно стесанная на ровный круг поперечником в локоть. Одна сторона ее была гладкой и одноцветной, другую сплошь покрывала инкрустация из чередующихся правильных шестиугольников трех цветов. Жуга нахмурился и протянул за нею руку.
— Ну-ка, дай сюда.
Он повертел дощечку в руках. Царапнул ногтем край мозаики и хмыкнул — шестиугольнички сидели как влитые, под пальцем не ощущалось никаких неровностей. Полированная поверхность блестела, словно залитая в лак.
— Тонкая, однако, работа, — пробормотал Жуга, — как соты пчелиные, — он поднял взгляд на Телли. — Черный, белый и… Какой еще?
— Ты что, не видишь? — удивился тот. — Красный.
Травник невесело усмехнулся.
— Я не различаю красное и зеленое, — сказал он.
— Это как? — не понял Телли. — Почему?
— Не знаю. Таким уж я уродился, — он снова повертел в руках дощечку. — Интересно… Смотри — ни один не касается другого такого же.
— Красивая штука, — согласился по-своему Телли. — Я ее под столик приспособлю.
Жуга кивнул и с некоторым чувством сожаления положил дощечку обратно на полку. Вдоль спины его пробежал знакомый, нехороший холодок. Травник нахмурился, но ничего не сказал и вернулся к работе.
Наконец в комнате стало посвободнее. Кое-что из вещей травник унес вниз и разместил на полках над прилавком, чтобы были под рукой, а остальное утащил в чулан. На доску Телли водрузил горшочек с пересохшим деревом, полил его водой и поставил все сооруженье на каминную полку.
— Авось зацветет.
Наверху странник развернул рогожу и разложил на ней сушиться собранные утром травы, после чего достал припрятанный кусок холста, иглу и принялся сооружать себе тюфяк. Телли еще некоторое время повозился с тряпкой, затем залил в котел воды, разжег огонь и только расположился отдохнуть, как в дверь нетерпеливо постучали. Жуга помедлил и пошел открывать.
Стоявший на пороге незнакомец был высок и небрит. Старый выцветший мундир и кожаная куртка под кирасу за версту выдавали в нем солдата из наемников. За поясом торчал короткий дирк в потертых кожаных ножнах, за спиной болтался мешок.
— Ну наконец-то! — хрипло воскликнул пришелец вместо приветствия. — Стучу, стучу… Эрих я. Тута, помнится, старик когда-то торговал. Где он?
— Рудольф? Он закрыл свою лавку, — ответил Жуга. — Насовсем.
— Во как! Гм… Слышь, малый, помоги — с обозом еду завтрева, дорога дальняя, а я огниво потерял, а могет, вытащил кто. А нужно — хоть зарежь. А поздно, лавки все позакрывались, а выезжаем рано, а дай, думаю, зайду к Рудольфу, отоварюсь на дорожку, хорошо, что вспомнил.
— Говорю же — он больше не торгует.
— Чертова задница, те что, кресала жалко?! — вспылил солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171