Майор не вполне понимал, как согласовать эти сведения с общеизвестными стратегическими способностями некоторых джентльменов из армии горцев, однако такое решение могло прийтись по вкусу другим военачальникам. Он припомнил, что эта же политика удержала горцев на севере в 1715 году, и ожидал уже, что мятеж окончится таким же образом, как тогда.
От этих известий он значительно повеселел и охотно согласился на предложение Мортона выказать некоторое внимание своему злополучному гостю. Он даже добавил от себя, что будет очень рад, если вся эта история окажется не чем иным, как юношеской эскападой, за которую молодой человек поплатится только несколькими днями ареста. Доброму посреднику понадобилось порядочно усилий, чтобы убедить своего юного Друга в необходимости принять это приглашение. Он не смел открыть Уэверли истинную причину своих хлопот, а именно – желание добиться от майора, чтобы он дал более благоприятный отзыв об Эдуарде коменданту крепости. По вспышкам, которые вырывались у нашего героя, он видел, что можно испортить все дело, неосторожно коснувшись этого предмета. Поэтому он стал убеждать его, что приглашение означает лишь уверенность майора в том, что Уэверли не замешан в каких-либо преступлениях, порочащих честь офицера и дворянина, и отклонить подобное предложение значило бы признаться в том, что ты его не заслуживаешь. Короче говоря, он самым убедительным образом доказал Эдуарду, что единственным правильным и мужественным поступком будет непринужденно встретиться с майором, и наш герой, подавив нежелание испытывать на себе его холодную и щепетильную вежливость, решился последовать его совету.
Встреча носила сначала довольно сухой и натянутый характер. Но раз уж Эдуард понял, что идти к майору необходимо, и действительно почувствовал большое облегчение от участия Мортона, он решил держать себя свободно, хотя принять дружественный тон ему так и не удалось. Майор не прочь был при случае выпить, и вино у него было прекрасное. Он пустился в рассказы о своих походах и обнаружил при этом глубокое знание людей и нравов. Мистер Мортон обладал изрядным запасом скромной веселости, неизменно оживлявшей те небольшие компании, в которых ему случалось бывать. Уэверли, живший обычно в мечтах, легко поддался общему настроению и оказался самым оживленным из собеседников. Дар слова был ему всегда присущ, хотя, если он не чувствовал поддержки в окружающих, он быстро замыкался и уходил я себя. Но в этом случае он задался особливой целью произвести на всех впечатление человека, сохраняющего даже при самых тяжелых обстоятельствах легкость и веселость обращения. Хотя Эдуарда легко было привести в угнетенное состояние, все же бодрость ему не так уж трудно было вернуть, и она вскоре пришла ему на выручку. Все трое были в восторге друг от друга, и любезный хозяин предлагал уже распить третью бутылку бургундского, как вдруг в отдалении послышался барабанный бой. Майор, всем сердцем отдавшийся радостям военных воспоминаний и забывший, что он еще и должностное лицо, выругался сквозь зубы, от души проклиная обстоятельства, которые возвращали его к официальным обязанностям. Он встал и подошел к окну, из которого можно было прекрасно разглядеть дорогу, а за ним последовали и гости.
Барабанный бой между тем становился все явственней. Это были не размеренные звуки военного марша, а какая-то беспорядочная стукотня вроде той, которой в шотландских местечках скликают спящих ремесленников на пожар. Поскольку цель настоящей хроники дать беспристрастную оценку всем описанным лицам, я должен в оправдание барабанщика заявить, что он, по собственному уверению, мог отбить любой марш или сигнал, известный в британской армии, и, отправляясь в поход, начал с «Дамбартоновых барабанов», но командир заставил его замолчать. Одаренный Гилфиллан заявил, что не допустит, чтобы его единомышленники шагали под звуки такого небожественного и даже любимого гонителями церкви мотива, и приказал барабанщику отбивать сто девятнадцатый псалом. Но так как это превосходило возможности барабанщика, он прибегнул к безобидному постукиванию в качестве замены божественной музыки, на которую то ли он, то ли его инструмент оказался неспособен. Быть может, об этом не стоило бы упоминать, но барабанщик, о котором идет речь, был не кто иной, как городской барабанщик из Андертона. Я еще помню преемника его на этом посту, члена просвещенной организации, именуемой Британской конвенцией, а потому к памяти его следует отнестись с надлежащим почтением.
Глава 35. Один из волонтеров, какими они бывали шестьдесят лет назад
Услышав досадный бой барабана, майор Мелвил открыл стеклянную дверь и вышел на некое подобие террасы, отделявшее его дом от большой дороги, с которой доносились эти воинственные звуки. Уэверли и его новый друг последовали за ним, хотя майор охотно отказался бы от их общества. Вскоре они увидели торжественную процессию: впереди шел барабанщик, за ним знаменосец с огромным флагом, разделенным андреевским крестом на четыре треугольника, с надписями: Ковенант, Церковь, Король, Королевства. За мужем, удостоенным этой чести, шагал начальник отряда – сухой, смуглый, сурового вида человек лет шестидесяти. Религиозная гордость, которая проявлялась у хозяина «Золотого светильника» в каком-то надменном лицемерии, приобретала в чертах этого человека возвышенный и мрачный характер истинного и неколебимого фанатизма. Его вид неизменно вызывал в воображении какую-нибудь трагическую картину, где главную роль играла религиозная экзальтация, а он был первым действующим лицом. Это мог быть мученик на костре, воин на поле брани, одинокий изгнанник, среди всевозможных лишений находящий себе утешение в силе и мнимой чистоте своей веры, может быть, даже суровый инквизитор, столь же грозный в проявлениях своей власти, как и несгибаемый в превратностях, – все эти роли казались созданными для него. Но наряду с неукротимой энергией и твердостью в его осанке и тоне было что-то неестественно педантичное и торжественное, производившее почти комическое впечатление. В зависимости от настроения зрителя и от обстановки, в которой представал перед ним мистер Гилфиллан, он мог при виде его испугаться, восхититься или рассмеяться. Воитель носил обычное платье западных крестьян, скроенное, правда, из лучшего материала, но отнюдь не претендовавшее на тогдашнюю моду или вообще на покрой одежды шотландских дворян какой бы то ни было эпохи; вооружение его состояло из палаша и пистолетов такого древнего вида, что они могли быть свидетелями поражения при Пентланде или при Босуэлл-Бридже note 306. Сделав несколько шагов навстречу майору Мелвилу, он с глубокой торжественностью слегка притронулся к своей оттопыренной со всех сторон синей шотландской шапке в ответ на приветствие майора, учтиво приподнявшего свою шитую золотом небольшую треуголку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
От этих известий он значительно повеселел и охотно согласился на предложение Мортона выказать некоторое внимание своему злополучному гостю. Он даже добавил от себя, что будет очень рад, если вся эта история окажется не чем иным, как юношеской эскападой, за которую молодой человек поплатится только несколькими днями ареста. Доброму посреднику понадобилось порядочно усилий, чтобы убедить своего юного Друга в необходимости принять это приглашение. Он не смел открыть Уэверли истинную причину своих хлопот, а именно – желание добиться от майора, чтобы он дал более благоприятный отзыв об Эдуарде коменданту крепости. По вспышкам, которые вырывались у нашего героя, он видел, что можно испортить все дело, неосторожно коснувшись этого предмета. Поэтому он стал убеждать его, что приглашение означает лишь уверенность майора в том, что Уэверли не замешан в каких-либо преступлениях, порочащих честь офицера и дворянина, и отклонить подобное предложение значило бы признаться в том, что ты его не заслуживаешь. Короче говоря, он самым убедительным образом доказал Эдуарду, что единственным правильным и мужественным поступком будет непринужденно встретиться с майором, и наш герой, подавив нежелание испытывать на себе его холодную и щепетильную вежливость, решился последовать его совету.
Встреча носила сначала довольно сухой и натянутый характер. Но раз уж Эдуард понял, что идти к майору необходимо, и действительно почувствовал большое облегчение от участия Мортона, он решил держать себя свободно, хотя принять дружественный тон ему так и не удалось. Майор не прочь был при случае выпить, и вино у него было прекрасное. Он пустился в рассказы о своих походах и обнаружил при этом глубокое знание людей и нравов. Мистер Мортон обладал изрядным запасом скромной веселости, неизменно оживлявшей те небольшие компании, в которых ему случалось бывать. Уэверли, живший обычно в мечтах, легко поддался общему настроению и оказался самым оживленным из собеседников. Дар слова был ему всегда присущ, хотя, если он не чувствовал поддержки в окружающих, он быстро замыкался и уходил я себя. Но в этом случае он задался особливой целью произвести на всех впечатление человека, сохраняющего даже при самых тяжелых обстоятельствах легкость и веселость обращения. Хотя Эдуарда легко было привести в угнетенное состояние, все же бодрость ему не так уж трудно было вернуть, и она вскоре пришла ему на выручку. Все трое были в восторге друг от друга, и любезный хозяин предлагал уже распить третью бутылку бургундского, как вдруг в отдалении послышался барабанный бой. Майор, всем сердцем отдавшийся радостям военных воспоминаний и забывший, что он еще и должностное лицо, выругался сквозь зубы, от души проклиная обстоятельства, которые возвращали его к официальным обязанностям. Он встал и подошел к окну, из которого можно было прекрасно разглядеть дорогу, а за ним последовали и гости.
Барабанный бой между тем становился все явственней. Это были не размеренные звуки военного марша, а какая-то беспорядочная стукотня вроде той, которой в шотландских местечках скликают спящих ремесленников на пожар. Поскольку цель настоящей хроники дать беспристрастную оценку всем описанным лицам, я должен в оправдание барабанщика заявить, что он, по собственному уверению, мог отбить любой марш или сигнал, известный в британской армии, и, отправляясь в поход, начал с «Дамбартоновых барабанов», но командир заставил его замолчать. Одаренный Гилфиллан заявил, что не допустит, чтобы его единомышленники шагали под звуки такого небожественного и даже любимого гонителями церкви мотива, и приказал барабанщику отбивать сто девятнадцатый псалом. Но так как это превосходило возможности барабанщика, он прибегнул к безобидному постукиванию в качестве замены божественной музыки, на которую то ли он, то ли его инструмент оказался неспособен. Быть может, об этом не стоило бы упоминать, но барабанщик, о котором идет речь, был не кто иной, как городской барабанщик из Андертона. Я еще помню преемника его на этом посту, члена просвещенной организации, именуемой Британской конвенцией, а потому к памяти его следует отнестись с надлежащим почтением.
Глава 35. Один из волонтеров, какими они бывали шестьдесят лет назад
Услышав досадный бой барабана, майор Мелвил открыл стеклянную дверь и вышел на некое подобие террасы, отделявшее его дом от большой дороги, с которой доносились эти воинственные звуки. Уэверли и его новый друг последовали за ним, хотя майор охотно отказался бы от их общества. Вскоре они увидели торжественную процессию: впереди шел барабанщик, за ним знаменосец с огромным флагом, разделенным андреевским крестом на четыре треугольника, с надписями: Ковенант, Церковь, Король, Королевства. За мужем, удостоенным этой чести, шагал начальник отряда – сухой, смуглый, сурового вида человек лет шестидесяти. Религиозная гордость, которая проявлялась у хозяина «Золотого светильника» в каком-то надменном лицемерии, приобретала в чертах этого человека возвышенный и мрачный характер истинного и неколебимого фанатизма. Его вид неизменно вызывал в воображении какую-нибудь трагическую картину, где главную роль играла религиозная экзальтация, а он был первым действующим лицом. Это мог быть мученик на костре, воин на поле брани, одинокий изгнанник, среди всевозможных лишений находящий себе утешение в силе и мнимой чистоте своей веры, может быть, даже суровый инквизитор, столь же грозный в проявлениях своей власти, как и несгибаемый в превратностях, – все эти роли казались созданными для него. Но наряду с неукротимой энергией и твердостью в его осанке и тоне было что-то неестественно педантичное и торжественное, производившее почти комическое впечатление. В зависимости от настроения зрителя и от обстановки, в которой представал перед ним мистер Гилфиллан, он мог при виде его испугаться, восхититься или рассмеяться. Воитель носил обычное платье западных крестьян, скроенное, правда, из лучшего материала, но отнюдь не претендовавшее на тогдашнюю моду или вообще на покрой одежды шотландских дворян какой бы то ни было эпохи; вооружение его состояло из палаша и пистолетов такого древнего вида, что они могли быть свидетелями поражения при Пентланде или при Босуэлл-Бридже note 306. Сделав несколько шагов навстречу майору Мелвилу, он с глубокой торжественностью слегка притронулся к своей оттопыренной со всех сторон синей шотландской шапке в ответ на приветствие майора, учтиво приподнявшего свою шитую золотом небольшую треуголку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144