Он все же продолжал осторожно спускаться, пока не достиг глубокого и узкого ущелья, по дну которого еле пробивалась извилистая речка, почти совершенно заваленная сугробами снега. И тут он вдруг очутился среди целого лабиринта полуразвалившихся хижин; почерневшие фасады и стропила крыш отчетливо виднелись среди белого снега; боковые же стены, давным-давно уже обрушившиеся, громоздились рядом бесформенными кучами; все это было занесено снегом, и нашему путнику нелегко было пробираться вперед. Но все же он упорно продолжал идти. Хотя и с трудом, он перебрался через речку и в конце концов, ценою больших усилий и невзирая на опасность, взобрался на противоположный крутой берег и очутился у того самого строения, где горел огонек.
При таком неясном свете трудно было разглядеть, что, собственно, из себя представляла эта небольшая четырехугольная постройка с совершенно разрушенным верхом. Возможно, что в былые времена это было жилище какого-нибудь земельного собственника средней руки, а может быть, и убежище, где мог скрыться и даже в случае необходимости защищаться от врага какой-нибудь владетельный феодал. Но сейчас от всего осталась только нижняя половина здания; сводчатый потолок служил теперь одновременно и крышей. Браун направился прежде всего к тому месту, откуда виден был свет, — это была длинная, узкая расселина или бойница, какие обычно бывают в старых замках. Решив сначала разведать, что это за странное место, прежде чем туда входить, Браун заглянул в эту щель. Более страшной картины, чем та, которую он увидел, нельзя было, кажется, себе представить. На каменном полу горел огонь, клубы дыма извивались по всей комнате и уходили через отверстия в сводчатом потолке. Стены, озаренные этим дымным светом, имели вид развалин по меньшей мере трехсотлетней давности. Тут же валялись бочки и разбитые ящики. Но больше всего Брауна поразили люди, которых он там увидел. На соломенной подстилке лежал человек, укутанный одеялом; он совсем уже не дышал, и его можно было принять за мертвеца, не хватало только савана. Однако, присмотревшись к нему пристальней, Браун увидел, что он еще жив; раза два были слышны его глубокие и тяжкие вздохи, какие обычно возвещают близкий конец. Склонившись над этим печальным ложем, сидела женщина, закутанная в длинный плащ; локти она уперла в колени и, повернувшись спиной к железному светильнику, глядела умирающему прямо в глаза. Время от времени она смачивала ему чем-то губы, а сама между тем тихо и монотонно пела одну из тех молитв, или, скорее, заклинаний, которые кое-где в Шотландии и в Северной Англии простой народ считает лучшим средством, чтобы облегчить душе переход в загробный мир, точно так же, как во времена католицизма для этого звонили в колокол. Она сопровождала это мрачное заклинание мерным покачиванием, как будто в такт песни. Вот приблизительно что она пела:
Знай, бедняга, знай, больной, Путь твой кончился земной, В мир зовут тебя иной — Песней погребальной.
Отрешись от дум пусты?, Матерь божью и святых Вспомяни — увидишь их В этот час прощальный.
Снег ли вдруг запорошит, Буря ль с неба набежит, Не страшится: саван сшит; Веки сон тебе смежит — Тихий, без просыпу.
В очаге огонь потух, Расставайся с телом, дух!
Торопись, пропел петух!
Отхрипите, хрипы!
Тут она замолчала, и с полу послышался глубокий, еле слышный хрип, какие обычно издают умирающие.
— Нет, не хочет, — тихо пробормотала она, — не может он отойти с такой тяжестью на душе, это-то его и держит:
Небо не подымет, И земля не примет.
Надо открыть дверь. — И она встала с места и подошла к двери, стараясь, однако, все время не поворачивать головы; отодвинув засов или даже два (несмотря на жалкий вид всего помещения, двери его были тщательно заперты) она пропела:
Дверь, откройся, вихрь, гуди, Жизнь, изыди, смерть, войди…
С этими словами она распахнула дверь. Перед ней стоял Браун, который к тому времени отыскал уже вход в дом. Она отступила перед ним, и он вошел в комнату. Браун сразу же признал в этой женщине цыганку, которую он встретил в Бьюкасле, и ему стало не по себе. Она тоже сразу его узнала, и все ее движения, и фигура, и встревоженное выражение лица сделали ее похожей на добрую жену людоеда из сказки, когда она уговаривает странника не входить в замок ее свирепого мужа. Она простерла руки вперед и с упреком сказала:
— Разве я не говорила тебе: не ходи сюда, не мешайся в ,их дела! Своею смертью в этом доме никто не умирает!
С этими словами она взяла светильник и поднесла к лицу умирающего: его резкие губы и грубые черты были теперь искажены агонией; холстина, обмотанная вокруг головы, была в кровавых пятнах; кровь просочилась сквозь одеяло и сквозь солому. Ясно было, что умирал он не от болезни. Браун попятился назад от этого страшного зрелища и, повернувшись к цыганке вскричал:
— Несчастная, кто это сделал?
— Те, кому это было позволено, — ответила Мег Меррилиз, пристально и заботливо глядя умирающему в лицо. — Тяжеленько ему пришлось, но теперь вот, когда ты вошел, я видела уже, что это конец. Хрипит уже готов.
В эту минуту послышались голоса.
— Идут, — сказала она Брауну, — и будь у тебя столько жизней, сколько волос на голове, ты все равно теперь пропал.
Браун быстро оглянулся, ища какое-нибудь оружие.
Но под рукой ничего не было. Тогда он кинулся к двери, чтобы скрыться среди деревьев и спастись бегством, так как уже сообразил, что попал в разбойничий притон, но Мег Меррилиз с силой схватила его за руку.
— Оставайся тут, — сказала она, — только смотри не шевелись, и тогда ты спасен. Что бы ты ни увидел и ни услышал, молчи, сиди тихо, тогда с тобой ничего не случится.
В своем отчаянном положении Браун вспомнил, что эта женщина раз уже предупреждала его об опасности, и решил, что только ей он может сейчас доверить свою жизнь. Она велела ему спрятаться в куче соломы в углу, прямо против того места, где лежал покойник, заботливо укрыла его, поверх всего кинула несколько пустых мешков. Желая знать, что будет дальше, Браун немного раздвинул солому и мог теперь видеть все, что происходило. С замирающим сердцем он стал ждать, чем кончится это необычайное и более чем неприятное приключение. Старая цыганка хлопотала возле покойника, расправляя ему ноги и укладывая руки.
— Лучше сейчас это сделать, — бормотала она, — пока еще не остыл.
На грудь ему она положила дощечку, на которую насыпала соль, в голове и в ногах поставила по зажженной свече. Потом она снова запела и стала ждать, пока появятся те, чьи голоса уже были слышны вдали.
Браун был солдатом, и притом храбрым, но он был также и человеком, и в ту минуту страх победил в нем мужество до такой степени, что он почувствовал, как холодный пот выступает у него по всему телу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
При таком неясном свете трудно было разглядеть, что, собственно, из себя представляла эта небольшая четырехугольная постройка с совершенно разрушенным верхом. Возможно, что в былые времена это было жилище какого-нибудь земельного собственника средней руки, а может быть, и убежище, где мог скрыться и даже в случае необходимости защищаться от врага какой-нибудь владетельный феодал. Но сейчас от всего осталась только нижняя половина здания; сводчатый потолок служил теперь одновременно и крышей. Браун направился прежде всего к тому месту, откуда виден был свет, — это была длинная, узкая расселина или бойница, какие обычно бывают в старых замках. Решив сначала разведать, что это за странное место, прежде чем туда входить, Браун заглянул в эту щель. Более страшной картины, чем та, которую он увидел, нельзя было, кажется, себе представить. На каменном полу горел огонь, клубы дыма извивались по всей комнате и уходили через отверстия в сводчатом потолке. Стены, озаренные этим дымным светом, имели вид развалин по меньшей мере трехсотлетней давности. Тут же валялись бочки и разбитые ящики. Но больше всего Брауна поразили люди, которых он там увидел. На соломенной подстилке лежал человек, укутанный одеялом; он совсем уже не дышал, и его можно было принять за мертвеца, не хватало только савана. Однако, присмотревшись к нему пристальней, Браун увидел, что он еще жив; раза два были слышны его глубокие и тяжкие вздохи, какие обычно возвещают близкий конец. Склонившись над этим печальным ложем, сидела женщина, закутанная в длинный плащ; локти она уперла в колени и, повернувшись спиной к железному светильнику, глядела умирающему прямо в глаза. Время от времени она смачивала ему чем-то губы, а сама между тем тихо и монотонно пела одну из тех молитв, или, скорее, заклинаний, которые кое-где в Шотландии и в Северной Англии простой народ считает лучшим средством, чтобы облегчить душе переход в загробный мир, точно так же, как во времена католицизма для этого звонили в колокол. Она сопровождала это мрачное заклинание мерным покачиванием, как будто в такт песни. Вот приблизительно что она пела:
Знай, бедняга, знай, больной, Путь твой кончился земной, В мир зовут тебя иной — Песней погребальной.
Отрешись от дум пусты?, Матерь божью и святых Вспомяни — увидишь их В этот час прощальный.
Снег ли вдруг запорошит, Буря ль с неба набежит, Не страшится: саван сшит; Веки сон тебе смежит — Тихий, без просыпу.
В очаге огонь потух, Расставайся с телом, дух!
Торопись, пропел петух!
Отхрипите, хрипы!
Тут она замолчала, и с полу послышался глубокий, еле слышный хрип, какие обычно издают умирающие.
— Нет, не хочет, — тихо пробормотала она, — не может он отойти с такой тяжестью на душе, это-то его и держит:
Небо не подымет, И земля не примет.
Надо открыть дверь. — И она встала с места и подошла к двери, стараясь, однако, все время не поворачивать головы; отодвинув засов или даже два (несмотря на жалкий вид всего помещения, двери его были тщательно заперты) она пропела:
Дверь, откройся, вихрь, гуди, Жизнь, изыди, смерть, войди…
С этими словами она распахнула дверь. Перед ней стоял Браун, который к тому времени отыскал уже вход в дом. Она отступила перед ним, и он вошел в комнату. Браун сразу же признал в этой женщине цыганку, которую он встретил в Бьюкасле, и ему стало не по себе. Она тоже сразу его узнала, и все ее движения, и фигура, и встревоженное выражение лица сделали ее похожей на добрую жену людоеда из сказки, когда она уговаривает странника не входить в замок ее свирепого мужа. Она простерла руки вперед и с упреком сказала:
— Разве я не говорила тебе: не ходи сюда, не мешайся в ,их дела! Своею смертью в этом доме никто не умирает!
С этими словами она взяла светильник и поднесла к лицу умирающего: его резкие губы и грубые черты были теперь искажены агонией; холстина, обмотанная вокруг головы, была в кровавых пятнах; кровь просочилась сквозь одеяло и сквозь солому. Ясно было, что умирал он не от болезни. Браун попятился назад от этого страшного зрелища и, повернувшись к цыганке вскричал:
— Несчастная, кто это сделал?
— Те, кому это было позволено, — ответила Мег Меррилиз, пристально и заботливо глядя умирающему в лицо. — Тяжеленько ему пришлось, но теперь вот, когда ты вошел, я видела уже, что это конец. Хрипит уже готов.
В эту минуту послышались голоса.
— Идут, — сказала она Брауну, — и будь у тебя столько жизней, сколько волос на голове, ты все равно теперь пропал.
Браун быстро оглянулся, ища какое-нибудь оружие.
Но под рукой ничего не было. Тогда он кинулся к двери, чтобы скрыться среди деревьев и спастись бегством, так как уже сообразил, что попал в разбойничий притон, но Мег Меррилиз с силой схватила его за руку.
— Оставайся тут, — сказала она, — только смотри не шевелись, и тогда ты спасен. Что бы ты ни увидел и ни услышал, молчи, сиди тихо, тогда с тобой ничего не случится.
В своем отчаянном положении Браун вспомнил, что эта женщина раз уже предупреждала его об опасности, и решил, что только ей он может сейчас доверить свою жизнь. Она велела ему спрятаться в куче соломы в углу, прямо против того места, где лежал покойник, заботливо укрыла его, поверх всего кинула несколько пустых мешков. Желая знать, что будет дальше, Браун немного раздвинул солому и мог теперь видеть все, что происходило. С замирающим сердцем он стал ждать, чем кончится это необычайное и более чем неприятное приключение. Старая цыганка хлопотала возле покойника, расправляя ему ноги и укладывая руки.
— Лучше сейчас это сделать, — бормотала она, — пока еще не остыл.
На грудь ему она положила дощечку, на которую насыпала соль, в голове и в ногах поставила по зажженной свече. Потом она снова запела и стала ждать, пока появятся те, чьи голоса уже были слышны вдали.
Браун был солдатом, и притом храбрым, но он был также и человеком, и в ту минуту страх победил в нем мужество до такой степени, что он почувствовал, как холодный пот выступает у него по всему телу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142