Этот дурак Энтони, надеюсь я, тронется с моим уиски, как только лошадки покормятся. Вам в самом деле достало места, сэр? А то я потеснюсь.
— О сударыня, — отвечал путешественник, — я привычен к любым способам передвижения: паланкин, двуколка, носилки или почтовая карета — по мне все равно. Я, пожалуй, поместился бы в ореховой скорлупке вместе с королевой Мэб, лишь бы не тащиться позади. С вашего позволения, если вы, конечно, не будете возражать, я закурю сигару.
И разговор продолжался в том же духе.
Глава 16. СВЯЩЕННИК
Имея ренты сорок фунтов в год,
За богача в округе он слывет.
Голдсмит. «Покинутая деревня»
Миссис Додз твердо и неколебимо продолжала стоять на том, что ее друг Тиррел умерщвлен кровожадным капитаном Мак-Терком. Однако, так как розыски тела предполагаемой жертвы все еще оставались напрасными и обходились довольно дорого, она в конце концов потеряла надежду и начала отступать. «Я свой долг выполнила, пусть теперь этим делом занимаются те, кому надлежит им заниматься, а провидение в свое время само раскроет тайну», — такими доводами утешала себя добрая женщина и, проявив гораздо меньше упрямства, чем предполагал мистер Байндлуз, осталась и при своем мнении и при своем банкире.
Бездействие и молчаливая уступчивость Мег в деле, которое она грозилась было расследовать до самого конца, быть может, вызывались тем, что бедного Тиррела заменил в качестве жильца в синей комнате и в качестве объекта ежедневных попечений и хлопот ее новый постоялец, мистер Тачвуд. Завладев дезертировавшим с источника джентльменом, Мег, по своему понятию, одержала решительную победу над соперниками. Подчас только это веское соображение и принуждало старую ворчливую Мег уступать различным капризам и требованиям, непрестанно возникавшим у нового постояльца. Никто столько не говорил о своих скромных привычках в еде и о безразличии к удобствам в пути, как Тачвуд и, наверно, ни один путешественник не доставлял в гостинице столько хлопот, как он. В кулинарии у него были свои прихоти, и если не хотели делать по его указке, особенно же если в это время он чувствовал хоть маленький намек на приступ подагры, то он бывал привередлив, словно обучался в кондитерской самого Бедреддина Хассана и вот-вот повторит всю историю со злополучным сливочным тортом, в который забыли положить перцу. Он то и дело устанавливал в гастрономической науке новые правила, которые миссис Додз считала совершенной ересью, и поэтому они спорили так, что звенели стекла. Кроме того, постель ему полагалось стелить под определенным углом от подушки к ногам кровати, и малейшее отклонение от этого угла нарушало, по словам Тачвуда, его ночной покой и, уж во всяком случае, выводило его из себя. Так же прихотлив был он и относительно чистки своего платья, расстановки мебели у него в комнате и тысячи других мелочей, которые на словах совершенно презирал.
Может показаться странным, но такова уж противоречивость человеческой природы, что постоялец с этаким капризным и причудливым нравом доставлял миссис Додз гораздо больше удовольствия, чем ее мирный и неприхотливый друг мистер Тиррел. Ее новый жилец умел бранить, но умел и хвалить, а ни один артист вроде миссис Додз, знающий цену своему таланту, не остался бы равнодушным к одобрению такого знатока, как мистер Тачвуд. Гордость художника утешала ее за понесенные добавочно труды. Не последним было для почтенной хозяйки гостиницы и то соображение, что чем больше от постояльца хлопот, тем больше его счета и тем щедрей он обычно их оплачивает. Тут уж Тачвуд был настоящей жемчужиной среди постояльцев. Он никогда не отказывал себе в удовлетворении малейшей своей причуды, каких бы расходов она ему ни стоила и какие бы хлопоты ни приносила другим. И все это под уверения, что ко всему тому, чего он требовал, он совершенно и полностью равнодушен. «Очень ему нужен соус Берджес, когда он едал кускус, приправив его одним песком пустыни! Однако просто позор, что у миссис Додз не достанешь того, чего должно быть вволю в любом заведении рангом чуть повыше пивной!»
Короче говоря, он кипятился, раздражался, командовал и добивался всего, чего хотел. Весь дом ходил ходуном, но, когда дело касалось чего-либо важного, на мистера Тачвуда нельзя было сердиться, такую доброту и сердечность он проявлял. И хотя миссис Додз в дурную минуту рада была бы послать его на вершину Тинтока, она рано или поздно всегда кончала тем, что пела ему хвалы. Правда, она все-таки подозревала, что он тоже набоб, выводя это заключение из его рассказов о заморских странах, а также из того, как он потакал самому себе и как был щедр к другим — свойства, по ее мнению, присущие всем «индам». Но хотя, как уже слышал читатель, вообще-то миссис Додз выражала недоверие к этому роду любимцев фортуны, у нее хватало здравого смысла, чтобы понимать, что набобы, живущие по соседству и набивающие цену на птицу и яйца у крестьянок в округе, — это совсем не то, что набоб, который поселился в ее собственном подворье, забирает съестное в ее собственной кладовой и расплачивается без задержек и расспросов по любым счетам, какие только разрешит ему представить ее совесть. Короче говоря и возвращаясь к тому, на чем нам, может быть, давно следовало закончить речь, хозяйка и постоялец были весьма довольны друг другом.
Впрочем, едва потускнеет блеск новизны, скука втиснется куда угодно. Как только мистеру Тачвуду удалось устроить все по-своему в Клейкемском подворье, то есть когда он научил почтенную миссис Додз тайнам приготовления кэрри и малегатони, когда добился, чтобы служанка привыкла стелить ему постель с таким наклоном, как то рекомендует сэр Джон Синклер, и когда достиг кое-каких успехов в обучении горбатого кучера арабскому способу чистить лошадей, бес скуки стал одолевать нашего чудака. Кучи брошюр и газет, присылаемых из Лондона и Эдинбурга, оказались не в силах отразить этого нарушителя покоя, и мистер Тачвуд затосковал по обществу. Тут вполне естественным прибежищем мог оказаться источник, но мистера Тачвуда охватывал трепет ужаса при одном воспоминании о леди Пенелопе, от которой ему изрядно досталось в пору ею краткого пребывания на Сент-Ронанских водах. И хотя прелесть пухлых форм прекрасной леди Бинкс могла бы соблазнить любого азиата, наш старый путешественник давно перешагнул возраст, когда мечтают о султаншах и гаремах.
Наконец его осенила блестящая мысль. Как-то за завтраком, когда миссис Додз наливала ему чаю в большую чашку из какого-то особенного фарфора — он подарил ей целый такой сервиз, лишь бы она оказывала ему это одолжение, — он вдруг задал ей вопрос:
— Скажите, пожалуйста, миссис Додз, что за человек ваш священник?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
— О сударыня, — отвечал путешественник, — я привычен к любым способам передвижения: паланкин, двуколка, носилки или почтовая карета — по мне все равно. Я, пожалуй, поместился бы в ореховой скорлупке вместе с королевой Мэб, лишь бы не тащиться позади. С вашего позволения, если вы, конечно, не будете возражать, я закурю сигару.
И разговор продолжался в том же духе.
Глава 16. СВЯЩЕННИК
Имея ренты сорок фунтов в год,
За богача в округе он слывет.
Голдсмит. «Покинутая деревня»
Миссис Додз твердо и неколебимо продолжала стоять на том, что ее друг Тиррел умерщвлен кровожадным капитаном Мак-Терком. Однако, так как розыски тела предполагаемой жертвы все еще оставались напрасными и обходились довольно дорого, она в конце концов потеряла надежду и начала отступать. «Я свой долг выполнила, пусть теперь этим делом занимаются те, кому надлежит им заниматься, а провидение в свое время само раскроет тайну», — такими доводами утешала себя добрая женщина и, проявив гораздо меньше упрямства, чем предполагал мистер Байндлуз, осталась и при своем мнении и при своем банкире.
Бездействие и молчаливая уступчивость Мег в деле, которое она грозилась было расследовать до самого конца, быть может, вызывались тем, что бедного Тиррела заменил в качестве жильца в синей комнате и в качестве объекта ежедневных попечений и хлопот ее новый постоялец, мистер Тачвуд. Завладев дезертировавшим с источника джентльменом, Мег, по своему понятию, одержала решительную победу над соперниками. Подчас только это веское соображение и принуждало старую ворчливую Мег уступать различным капризам и требованиям, непрестанно возникавшим у нового постояльца. Никто столько не говорил о своих скромных привычках в еде и о безразличии к удобствам в пути, как Тачвуд и, наверно, ни один путешественник не доставлял в гостинице столько хлопот, как он. В кулинарии у него были свои прихоти, и если не хотели делать по его указке, особенно же если в это время он чувствовал хоть маленький намек на приступ подагры, то он бывал привередлив, словно обучался в кондитерской самого Бедреддина Хассана и вот-вот повторит всю историю со злополучным сливочным тортом, в который забыли положить перцу. Он то и дело устанавливал в гастрономической науке новые правила, которые миссис Додз считала совершенной ересью, и поэтому они спорили так, что звенели стекла. Кроме того, постель ему полагалось стелить под определенным углом от подушки к ногам кровати, и малейшее отклонение от этого угла нарушало, по словам Тачвуда, его ночной покой и, уж во всяком случае, выводило его из себя. Так же прихотлив был он и относительно чистки своего платья, расстановки мебели у него в комнате и тысячи других мелочей, которые на словах совершенно презирал.
Может показаться странным, но такова уж противоречивость человеческой природы, что постоялец с этаким капризным и причудливым нравом доставлял миссис Додз гораздо больше удовольствия, чем ее мирный и неприхотливый друг мистер Тиррел. Ее новый жилец умел бранить, но умел и хвалить, а ни один артист вроде миссис Додз, знающий цену своему таланту, не остался бы равнодушным к одобрению такого знатока, как мистер Тачвуд. Гордость художника утешала ее за понесенные добавочно труды. Не последним было для почтенной хозяйки гостиницы и то соображение, что чем больше от постояльца хлопот, тем больше его счета и тем щедрей он обычно их оплачивает. Тут уж Тачвуд был настоящей жемчужиной среди постояльцев. Он никогда не отказывал себе в удовлетворении малейшей своей причуды, каких бы расходов она ему ни стоила и какие бы хлопоты ни приносила другим. И все это под уверения, что ко всему тому, чего он требовал, он совершенно и полностью равнодушен. «Очень ему нужен соус Берджес, когда он едал кускус, приправив его одним песком пустыни! Однако просто позор, что у миссис Додз не достанешь того, чего должно быть вволю в любом заведении рангом чуть повыше пивной!»
Короче говоря, он кипятился, раздражался, командовал и добивался всего, чего хотел. Весь дом ходил ходуном, но, когда дело касалось чего-либо важного, на мистера Тачвуда нельзя было сердиться, такую доброту и сердечность он проявлял. И хотя миссис Додз в дурную минуту рада была бы послать его на вершину Тинтока, она рано или поздно всегда кончала тем, что пела ему хвалы. Правда, она все-таки подозревала, что он тоже набоб, выводя это заключение из его рассказов о заморских странах, а также из того, как он потакал самому себе и как был щедр к другим — свойства, по ее мнению, присущие всем «индам». Но хотя, как уже слышал читатель, вообще-то миссис Додз выражала недоверие к этому роду любимцев фортуны, у нее хватало здравого смысла, чтобы понимать, что набобы, живущие по соседству и набивающие цену на птицу и яйца у крестьянок в округе, — это совсем не то, что набоб, который поселился в ее собственном подворье, забирает съестное в ее собственной кладовой и расплачивается без задержек и расспросов по любым счетам, какие только разрешит ему представить ее совесть. Короче говоря и возвращаясь к тому, на чем нам, может быть, давно следовало закончить речь, хозяйка и постоялец были весьма довольны друг другом.
Впрочем, едва потускнеет блеск новизны, скука втиснется куда угодно. Как только мистеру Тачвуду удалось устроить все по-своему в Клейкемском подворье, то есть когда он научил почтенную миссис Додз тайнам приготовления кэрри и малегатони, когда добился, чтобы служанка привыкла стелить ему постель с таким наклоном, как то рекомендует сэр Джон Синклер, и когда достиг кое-каких успехов в обучении горбатого кучера арабскому способу чистить лошадей, бес скуки стал одолевать нашего чудака. Кучи брошюр и газет, присылаемых из Лондона и Эдинбурга, оказались не в силах отразить этого нарушителя покоя, и мистер Тачвуд затосковал по обществу. Тут вполне естественным прибежищем мог оказаться источник, но мистера Тачвуда охватывал трепет ужаса при одном воспоминании о леди Пенелопе, от которой ему изрядно досталось в пору ею краткого пребывания на Сент-Ронанских водах. И хотя прелесть пухлых форм прекрасной леди Бинкс могла бы соблазнить любого азиата, наш старый путешественник давно перешагнул возраст, когда мечтают о султаншах и гаремах.
Наконец его осенила блестящая мысль. Как-то за завтраком, когда миссис Додз наливала ему чаю в большую чашку из какого-то особенного фарфора — он подарил ей целый такой сервиз, лишь бы она оказывала ему это одолжение, — он вдруг задал ей вопрос:
— Скажите, пожалуйста, миссис Додз, что за человек ваш священник?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153