.....о. Даже я этого не знаю, а уж, казалось бы!..
27 февраля 1995 г.
Где истинная
свобода?
Раздробило Антоше Алатырьеву голову кузнечным молотом, с похмелья, конечно.
Тут бы и конец истории.
Нет.
Проходил мимо инженер Альберт Суггестивный, с похмелья тоже, посмотрел на то мизерное, что осталось от Антошиной головы и мозгов и, любя хвастаться своей ученостью, произнес:
— Тоже мне, Спиноза!
Стоящие вокруг молча рабочие обиделись, будучи, само собой, с похмелья, и избили инженера вусмерть.
К чему я это?
Я это к тому, что все время сравнивают, что в Америке, несмотря на наши изменения, все равно свободы больше.
Ну да!
Посмотрел бы я, что б там с рабочими сделали за избиенье инженера в рабочее время! Расчет в зубы и — за ворота!
А у нас — ничего! — назавтра уже все по-доброму друг на друга смотрят, с инженером приветливо здороваются и Антошу Алатырьева добрым словом поминают.
Так где истинная свобода и сердечная неформальность человеческих отношений?
А в советские времена у нас еще проще было со свободой...
Но умолкаю — а то в консерваторы запишут, во враги демократии и в злопыхатели нового. При нашей-то свободе — запросто!
12 мая 1995 г.
Остроумный Чмыриков
Любит Чмыриков пошутить.
Вот например.
Подходит он к коммерческому ларьку, где продаются спиртные и безалкогольные напитки, шоколад, жвачка и прочее барахло. Подходит к окошечку. Продавец, парень с лицом, в окошечке не умещающимся, отодвигает стеклянную заслонку, ждет. А Чмыриков начинает доставать из карманов драной телогрейки, из штанов, даже из-за пазухи откуда-то, начинает доставать всякую бумажную и металлическую денежную мелочь.
Парень брезгливо смотрит на него.
Чмыриков все достает, пересчитывает, вздыхает, озирается.
Опять роется — в тех же карманах, где уж побывал, словно надеясь по второму разу еще на что-то наткнуться.
Нет, кажется, все обследовал.
Парень закрывает заслонку и смотрит на Чмырикова все презрительнее.
Чем дольше копошится Чмыриков, тем презрительней смотрит парень.
До того ему становится омерзителен этот оборванец — по сравнению хотя бы с самим собой, — просто убил бы.
А Чмыриков раз, другой, третий пересчитывает свою наличность, будто ждет, что при каком-то подсчете денег станет столько, сколько требуется на бутылку самого дешевого вина, которое стоит стыдливо в уголке, называется без названия просто «Портвейн» — и гадость, конечно, страшная, которую сам продавец в жизни никогда пить не станет.
Чмыриков наконец робко стучит пальцем в заслонку.
Парень отодвигает ее:
— Набрал, что ль?
— Сотенки не хватает, понимаешь, — хрипит Чмыриков. — Я те завтра обязательно. Сотенка по нашим временам — копейка. Помираю, парень!
— Ну, помирай, — дает добро парень. И заслонку не закрывает, потому что — забава ведь.
— Христом Богом Спасителем нашим молю, будь человеком, — плачет Чмыриков. — Я те завтра за две отдам, а сейчас сил нет, умру прям, не могу!
— А не пей! — советует ему парень.
— Это ты прав. Похмелье — оно... Парень, а, парень... Разговор-то о чем, сотенка всего!
— Одному сотенка, другому... — говорит парень, давая понять этими словами Чмырикову, что многие тут ошиваются в расчете на его простоту — да не на таковского напали.
— Парень, — хватается Чмыриков за стенку ларька. — Кончаюсь, спаси, Христа ради! Век Бога буду...
— Пошел к свиньям, алкаш!
Парню надоедает, и он задвигает заслонку.
Чмыриков, постояв, опять робко стучит.
Парень не открывает.
Чмыриков стучит.
Парень открывает и, пытаясь безуспешно просунуть лицо, орет:
— Ты щас у меня точно подохнешь, гнида! Вали отсюда, кому сказано!
И это — миг Чмырикова!
Моментально каким-то образом преобразившись, он выхватывает из телогрейки, из драной своей телогреечки пачку денег и приказывает:
— Шампанского!
Парень смотрит на деньги, Чмыриков сует ему их чуть не под нос, чтобы тот удостоверился:
— Шампанского, сказано!
— Сколько?
— Ящик. Нет, два. Все! И коньяк — весь. И... — в общем, что у тебя есть — все покупаю.
Парень от неожиданности лишается языка.
А Чмыриков в это время делает пальцем, подъезжают три машины, в одну из которых, а именно «Мерседес», садится Чмыриков отдохнуть, а из двух других выходят молодые люди. Они быстро и честно обсчитывают сумму всего ларечного товара, вручают деньги парню, а потом вышвыривают его бесцеремонно, говоря, что за ларек тоже заплатят, но не ему, а хозяину.
Парень встает с тротуара, и тут опять на сцене Чмыриков, вышедший из «Мерседеса».
— Пожалел сотенку? — спрашивает он. — Христа Спасителя ради просили тебя.
— Извините... — бормочет парень. — А вы кто?
— Чмыриков, — представляется Чмыриков — и парень в ужасе, услышав фамилию одного из самых богатых в городе людей.
— Извините, — страстно клянется он. — Если б я...
— Если б да кабы — то что?
— Если б да кабы, то во рту росли б бобы, и был бы то не рот, а целый огород! — поспешно и радостно, как ребенок детсада перед воспитательницей, тараторит парень, надеясь на прощение.
Но прощенья нет.
— Все, парень, — говорит Чмыриков. — Работы тебе хорошей не найти, друзья отвернутся от тебя, молодая жена бросит, ребенок забудет папу, и вообще, сядешь ты в тюрьму, на тебя уже и дело прокурор заводит.
— За что? Какое дело?
— Был бы человек, дело найдется!
Так Чмыриков шутит, если глядеть поверхностно, а если глубоко — учит людей добру.
27 мая 1995 г.
Телефонная история
Телефонная связь в Саратове отвратительная, и, кажется, ничего хорошего от этого не может быть.
Тем не менее.
Вот вам пример.
Работали и служили вместе Антонов и Павлов. Антонов Павлова не любил. Точнее, терпеть не мог. Точнее, ненавидел. А были они рядом каждый день по девять часов, считая и обеденный перерыв, пять дней в неделю. Каждый день к исходу уже первого часа Антонов начинал коситься в сторону Павлова угрюмо, ненастно. К третьему часу готов был плюнуть в его сторону. К обеденному времени у Антонова уже все лицо дрожит презрением и гневом, так бы и запустил тарелкой в голову Павлова. После обеда он сидит и мечтает, что Павлов смертельно заболел, покалечился. А к концу рабочего дня с серьезным лицом размышляет, каким орудием убийства Павлова лучше убить — чтобы, во-первых, не узнал никто, но чтобы, во-вторых, Павлов долго и мучительно страдал на его, Антонова, глазах.
Павлов же ничего о ненависти Антонова не знал, улыбался себе, как ни в чем не бывало, скотина такая. Это обижало Антонова больше всего. И вот, протерпев весь день, он приходил домой, набирал номер Павлова и говорил:
— Сволочь, Павлов, как же я тебя ненавижу, чтоб ты сдох!
В телефоне треск, шум, радио слышно и чьи-то посторонние разговоры.
— Это ты, Антонов? — кричит Павлов. — Привет, говори громче, ничего не слышно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65