Он совсем не жалел себя. Он не спал ночей. Потому что он
любил свое Дело. И Дело двигалось очень быстро, гораздо быстрее, чем его
планировали. И Дурака Ушастого постоянно хвалили за это, его награждали
орденами и о нем писали в газетах. И Дураку Ушастому это ужасно нравилось.
Он любил, чтобы его хвалили, и он хотел, чтобы его хвалили, и поэтому он
старался еще больше. И вот однажды к Дураку Ушастому пришел один человек.
А это был очень незаметный и очень простой Человек. И он работал в очень
незаметной и очень простой организации. И вот этот незаметный простой
человек говорит Дураку Ушастому...
Я стащил пиджак и повесил его на спинку стула. Наваливалась
беспросветная ночь. Сосед рассказывал абсолютно без интонаций, на одной
колеблющейся горловой ноте. Так рассказывают на поминках. Я был рад, что
не вижу его в темноте. В самом деле - "тягач". Я вчера уже слышал эту
историю. И позавчера, конечно, я тоже слышал ее. Вероятно, я слышал ее уже
не один десяток раз. Это - не "гусиная память". Я знал, что сейчас он
спросит - не заснул ли я? И сосед немедленно спросил: Вы не спите? - Нет,
- ответил я. Мне нельзя было спать. Черный патриарший крест отпечатался
изнутри на шторах. Распахнулся мозг. Я слышал, как скребутся хлесткие
крапивные ветви за окном, как, причмокивая, ползут по стеблям вверх тихие
неутомимые гусеницы, как шипит, догорая, на площади, живая Звезда, как
скрежещут жужелицы ядовитыми челюстями, как сопят бессонные короеды, как
трещат тяжелыми крыльями рогатые неповоротливые жуки, через силу
поднимаясь из мелкотравья. Мне нельзя было спать. Пробуждался великий
Хронос, и тупая безглазая нечисть, облепив сферу мрака, целой армией
настороженно караулила меня. - Я слушаю, слушаю вас! - сказал я в
отчаянии. Мне ни в коем случае нельзя было спать. Наступала полночь,
хрипел механизм часов, умирал под наркозом редактор, плакала в одиночестве
старуха, мощные горячие волны времени опускались на город, шевелился и
расцветал бледный чертополох, скрипели деревянные мостовые, сияла над
улицами жидкая ледяная луна, призраки выходили на охоту, и я знал, что уже
ничто в мире не может сегодня измениться и хотя бы на половину секунды
задержать тягучий, засасывающий меня круговорот.
4. ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА ДНЯ
Потемнело небо, и солнце будто присыпали золой. Дыбом встали
пропыленные горбатые тротуары. В остролистых тенях крапивы, в духоте и в
жалах из мутного стекла захрипело озверевшее комарье. На завод меня просто
не пустили. Вахтер сказал: Не положено. - Звякнула педаль, и на полметра
от пола выдвинулся никелированный стопор турникета. Я нагнулся к окошечку.
В ближайшие пять минут выяснилось, что не положено проходить на территорию
завода без соответствующих документов - которых у меня не было, не
положено вызывать кого-либо из персонала завода к проходной - потому что
не положено, не положено звонить начальству по местному телефону -
начальство само позвонит, если надо, не положено отвлекать человека
(вахтера), дни и ночи находящегося при исполнении служебных обязанностей,
а также вообще не положено ничего вынюхивать здесь, потому что объект
секретный: тута производят корпуса для наших ракет средней дальности, их
делают из древесно-стружечных материалов и покрывают дегтярным лаком - это
есть государственная тайна. Вахтер страшно волновался. Он даже отставил
помятую жестяную кружку с чаем и, сдвигая на затылок фуражку,
прикрепленную ремешком, наполовину высунулся из этого тесного окошечка.
Щеки его побагровели: Отойди на пять метров!.. Отойди, кому говорят!..
Отойди, стрелять буду!.. - Было ясно, что его _п_р_е_д_у_п_р_е_д_и_л_и_.
Передо мной вырастала стена. Папка с документами жгла мне руки. Я вернулся
на улицу, где с обеих сторон тянулся глухой, крашенный в зеленое,
облупившийся, бесконечный забор с накрученной поверху колючей проволокой.
За забором что-то завывало, что-то громоздко бухало, раздиралось какое-то
нездоровое железо, что-то сотрясалось, что-то пучилось, что-то
раскалывалось на мелкие кусочки, отчетливо слышалась пулеметная стрельба и
доносились жуткие предсмертные вопли, словно агонизировал тиранозавр, а из
низких и частых труб, едва возвышающихся над ограждением, уминая клубами
эту несусветную какофонию, выползал рыжий, очень плотный, химический дым с
неприятным аптечным запахом. Мне хотелось завыть, как бездомному псу, и
упасть на землю. Передо мной действительно вырастала стена. Одна из досок
в заборе отодвинулась, и унылая харя, моргнув на меня целым скопищем
небритых морщин, спокойно изрекла: Никого здесь нету! - мужик в обгорелой
тельняшке выбрался через щель и, бренча трехлитровым алюминиевым бидоном,
придерживая за пояс ватные штаны, припустил наискосок к незаметному
безымянному переулку.
Значит, и в стене бывают трещины. Я немедленно протиснулся в
отодвинутые доски. Мне уже было все равно. По другую сторону забора
четверо работяг, насквозь промасленные, черные, будто сделанные из
металла, качаясь вперед и назад, словно заведенные, пилили ножовками
суровое чугунное бревно, толщиною сантиметров в семьдесят, уложенное на
козлы и окольцованное аккуратными сварочными швами. Я спросил, где найти
Кусакова из третьего цеха? Работяги сначала закурили, а потом неприветливо
объяснили мне, что никакого Кусакова они не знают. Еще им не хватало -
знать Кусакова. Имели они этого Кусакова в гробу. Пусть он накроется
тем-то и тем-то. Что же касается третьего цеха, то - вон видишь тую
железную дуру, которая торчит, как лябый шпох, вот хромай до нее, все
прямо, прямо - не ошибешься. Я похромал, перелезая через кладбища
окочурившихся механизмов. Неприятной глубокой чернотой блестели ямы,
наполненные мазутом. Рыжий дым бултыхался разодранными клубами. Рядом с
дурой, в самом деле торчавшей, как лябый шпох, четверо точно таких же
работяг, поснимав спецы, принимали с электрокара отпиленные метровые
болванки и на "раз-два" бросали их в земляной чан, где кипело неаппетитное
густое варево, - тупо смотрели вслед, а потом задумчиво и серьезно
сплевывали туда же. Над ними простирался матерчатый лозунг: "Пять в
четыре, в три, в два, в один. Ноль!" Никакого Кусакова они, конечно, не
знали. Третий цех, разумеется, здесь никогда не находился. Здесь был
второй участок первого цеха. Или первый участок второго. Мнения по этому
вопросу разделились. Но раньше здесь был отдел снабжения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
любил свое Дело. И Дело двигалось очень быстро, гораздо быстрее, чем его
планировали. И Дурака Ушастого постоянно хвалили за это, его награждали
орденами и о нем писали в газетах. И Дураку Ушастому это ужасно нравилось.
Он любил, чтобы его хвалили, и он хотел, чтобы его хвалили, и поэтому он
старался еще больше. И вот однажды к Дураку Ушастому пришел один человек.
А это был очень незаметный и очень простой Человек. И он работал в очень
незаметной и очень простой организации. И вот этот незаметный простой
человек говорит Дураку Ушастому...
Я стащил пиджак и повесил его на спинку стула. Наваливалась
беспросветная ночь. Сосед рассказывал абсолютно без интонаций, на одной
колеблющейся горловой ноте. Так рассказывают на поминках. Я был рад, что
не вижу его в темноте. В самом деле - "тягач". Я вчера уже слышал эту
историю. И позавчера, конечно, я тоже слышал ее. Вероятно, я слышал ее уже
не один десяток раз. Это - не "гусиная память". Я знал, что сейчас он
спросит - не заснул ли я? И сосед немедленно спросил: Вы не спите? - Нет,
- ответил я. Мне нельзя было спать. Черный патриарший крест отпечатался
изнутри на шторах. Распахнулся мозг. Я слышал, как скребутся хлесткие
крапивные ветви за окном, как, причмокивая, ползут по стеблям вверх тихие
неутомимые гусеницы, как шипит, догорая, на площади, живая Звезда, как
скрежещут жужелицы ядовитыми челюстями, как сопят бессонные короеды, как
трещат тяжелыми крыльями рогатые неповоротливые жуки, через силу
поднимаясь из мелкотравья. Мне нельзя было спать. Пробуждался великий
Хронос, и тупая безглазая нечисть, облепив сферу мрака, целой армией
настороженно караулила меня. - Я слушаю, слушаю вас! - сказал я в
отчаянии. Мне ни в коем случае нельзя было спать. Наступала полночь,
хрипел механизм часов, умирал под наркозом редактор, плакала в одиночестве
старуха, мощные горячие волны времени опускались на город, шевелился и
расцветал бледный чертополох, скрипели деревянные мостовые, сияла над
улицами жидкая ледяная луна, призраки выходили на охоту, и я знал, что уже
ничто в мире не может сегодня измениться и хотя бы на половину секунды
задержать тягучий, засасывающий меня круговорот.
4. ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА ДНЯ
Потемнело небо, и солнце будто присыпали золой. Дыбом встали
пропыленные горбатые тротуары. В остролистых тенях крапивы, в духоте и в
жалах из мутного стекла захрипело озверевшее комарье. На завод меня просто
не пустили. Вахтер сказал: Не положено. - Звякнула педаль, и на полметра
от пола выдвинулся никелированный стопор турникета. Я нагнулся к окошечку.
В ближайшие пять минут выяснилось, что не положено проходить на территорию
завода без соответствующих документов - которых у меня не было, не
положено вызывать кого-либо из персонала завода к проходной - потому что
не положено, не положено звонить начальству по местному телефону -
начальство само позвонит, если надо, не положено отвлекать человека
(вахтера), дни и ночи находящегося при исполнении служебных обязанностей,
а также вообще не положено ничего вынюхивать здесь, потому что объект
секретный: тута производят корпуса для наших ракет средней дальности, их
делают из древесно-стружечных материалов и покрывают дегтярным лаком - это
есть государственная тайна. Вахтер страшно волновался. Он даже отставил
помятую жестяную кружку с чаем и, сдвигая на затылок фуражку,
прикрепленную ремешком, наполовину высунулся из этого тесного окошечка.
Щеки его побагровели: Отойди на пять метров!.. Отойди, кому говорят!..
Отойди, стрелять буду!.. - Было ясно, что его _п_р_е_д_у_п_р_е_д_и_л_и_.
Передо мной вырастала стена. Папка с документами жгла мне руки. Я вернулся
на улицу, где с обеих сторон тянулся глухой, крашенный в зеленое,
облупившийся, бесконечный забор с накрученной поверху колючей проволокой.
За забором что-то завывало, что-то громоздко бухало, раздиралось какое-то
нездоровое железо, что-то сотрясалось, что-то пучилось, что-то
раскалывалось на мелкие кусочки, отчетливо слышалась пулеметная стрельба и
доносились жуткие предсмертные вопли, словно агонизировал тиранозавр, а из
низких и частых труб, едва возвышающихся над ограждением, уминая клубами
эту несусветную какофонию, выползал рыжий, очень плотный, химический дым с
неприятным аптечным запахом. Мне хотелось завыть, как бездомному псу, и
упасть на землю. Передо мной действительно вырастала стена. Одна из досок
в заборе отодвинулась, и унылая харя, моргнув на меня целым скопищем
небритых морщин, спокойно изрекла: Никого здесь нету! - мужик в обгорелой
тельняшке выбрался через щель и, бренча трехлитровым алюминиевым бидоном,
придерживая за пояс ватные штаны, припустил наискосок к незаметному
безымянному переулку.
Значит, и в стене бывают трещины. Я немедленно протиснулся в
отодвинутые доски. Мне уже было все равно. По другую сторону забора
четверо работяг, насквозь промасленные, черные, будто сделанные из
металла, качаясь вперед и назад, словно заведенные, пилили ножовками
суровое чугунное бревно, толщиною сантиметров в семьдесят, уложенное на
козлы и окольцованное аккуратными сварочными швами. Я спросил, где найти
Кусакова из третьего цеха? Работяги сначала закурили, а потом неприветливо
объяснили мне, что никакого Кусакова они не знают. Еще им не хватало -
знать Кусакова. Имели они этого Кусакова в гробу. Пусть он накроется
тем-то и тем-то. Что же касается третьего цеха, то - вон видишь тую
железную дуру, которая торчит, как лябый шпох, вот хромай до нее, все
прямо, прямо - не ошибешься. Я похромал, перелезая через кладбища
окочурившихся механизмов. Неприятной глубокой чернотой блестели ямы,
наполненные мазутом. Рыжий дым бултыхался разодранными клубами. Рядом с
дурой, в самом деле торчавшей, как лябый шпох, четверо точно таких же
работяг, поснимав спецы, принимали с электрокара отпиленные метровые
болванки и на "раз-два" бросали их в земляной чан, где кипело неаппетитное
густое варево, - тупо смотрели вслед, а потом задумчиво и серьезно
сплевывали туда же. Над ними простирался матерчатый лозунг: "Пять в
четыре, в три, в два, в один. Ноль!" Никакого Кусакова они, конечно, не
знали. Третий цех, разумеется, здесь никогда не находился. Здесь был
второй участок первого цеха. Или первый участок второго. Мнения по этому
вопросу разделились. Но раньше здесь был отдел снабжения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69