Точно так же лицо и рука человека сходствуют с
душой, с которой они соединены. Распознавание самых очевидных подобий
осуществляется, следовательно, на основе открытия того, что между вещам
существует пригнанность. И если теперь представить, что соответствие не
всегда определяется действительной близостью места, в то время как многие
существа соответствуют друг другу, будучи пространственно разобщены (как
это имеет место между болезнью и лекарством от нее, между человеком и его
светилами, между растением и почвой, которая для него необходима), то
снова потребуется знак соответствия. Но что же еще указывает на то, что
две вещи сплетены друг с другом, как не их взаимное притяжение -- как между
цветком подсолнуха и солнцем или водой и ростком огурца *2, -- как не их
сродство и ка бы симпатия между ними?
< *1) J. Cardan. Me^toposcjpie (e^d. 1658), p. III--VIII.
*2) Bacon. Histoire naturelle, 1631, p. 221.>
Таким образом, круг замыкается. Однако понятно, благодаря какой
системе удвоений. Сходства требуют приметы, так как никакое из них не
могло бы быть замеченным, если бы оно не имело доступного для расшифровки
знака. Но каковы же эти знаки? Каким образом среди всех ликов мира,
скольких перекрещивающихся фигур распознается особенность, на которой
следует остановиться, поскольку она указывает на некое тайное и
существенное сходство? Какая форма образует знак в его специфическом
значении знака? Это--сходство. Знак значим в той мере, в какой имеется
сходство между ним и тем, на что он указывает (то есть на какое-то
подобие). Но тем не менее знак не гомологичен с обозначаемым им, так как
его специфическое бытие в качестве приметы как бы сходит на нет в том
лице, знаком которого он является. Знак есть и н о е сходство, лежащее
рядом подобие другого типа, служащее для распознавания первого, но
выделяемое в свою очередь с помощью третьего сходства. Каждое сходство
получает примету, но эта примета есть не что иное, как общая форма того же
сходства. Таким образом, совокупность отметин накладывает на круг подобий
некий второй круг, который полностью, точка за точкой повторял бы первый,
если бы не было этого незначительного разрыва, из-за которого знак
симпатии заключается в аналогии, знак аналогии -- в соперничестве, знак
соперничества -- в пригнанности, которая в сою очередь требует для своего
опознания отметины симпатии... Примета и то, что она обозначает, по
природе своей в точности одинаковы, различны для них лишь законы
распределения, но само расчленение -- одно и то же.
Обозначающая и обозначаемая формы являются сходными между собой,
но не совпадающими. Именно в этом, несомненно, выражается тот факт, что в
знании XYI века сходство оказывается самым универсальным, самым очевидным,
но вместе с тем и самым скрытым, подлежащим выявлению элементом,
определяющим форму познания (достигаемого лишь на путях подобия) и
гарантирующим богатство его содержания (ибо стоит приподнять знаки и
посмотреть, на что они указывают, как обнаруживается и начинает сиять
собственным светом само Схожество).
Будем называть герменевтикой совокупность знаний и приемов,
позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл; будем
называть семиологией совокупность знаний и приемов, позволяющих
распознать, где народятся знаки, определить то, что их полагает в качестве
знаков, прознать их связи и законы их сцепления. XYI же век совмещал
семиологию и герменевтику в фигуре подобия. Искать смысл -- значит выявлять
то, что сходствует. Искать закон знаков -- значит открывать вещи,
являющиеся сходными. А язык, на котором они говоря, не рассказывает ни о
чем другом, кроме как о связывающем их синтаксисе. Природа вещей, их
сосуществование, сцепление, связывающее их взаимное общение, не отличаются
от их сходства. Сходство же выявляется лишь в сети знаков, которая
охватывает мир от края до края. "Природа" берется в том тонком слое,
который содержит семиологию изложенной на гермевтику; она таинственна и
сокрыта, она доступна познанию, которое ей случается сбивать с толку,
лишь в той мере6 в какой это наложение не обходится без легкого разрыва
между сходствами. Эпистемологическая сетка немедленно утрачивает ясность;
с первого же захода прозрачность мутнеет, возникает темное пространство,
которое придется постепенно освещать. Это и есть "природа", то, что надо
стараться познать. Все было бы очевидным и ясным, если бы герменевтика
сходства и семиология примет совпадали между собой без малейшего
колебания. Но поскольку между подобиями, образующими начертания, и
подобиями, образующими речь, имеется "зазор", то знание и его бесконечное
усилие получают здесь свое специфическое пространство: они будут бороздить
это расстояние, переходя в бесконечном зигзаге от подобного к тому, чему
оно подобно.
3. ПРЕДЕЛЫ МИРА
Такова в своем самом общем наброске э п и с и с т е м а XVI
века. Эта конфигурация знания несет с собой определенный ряд следствий.
Прежде всего отметим избыточный и одновременно абсолютно убогий
характер этого знания. Избыточность обусловлена его беспредельностью.
Сходство никогда не остается устойчивым в самом себе; оно фиксировано лишь
постольку, поскольку оно отсылает к другому подобию, которое в свою
очередь вызывает к новым, так что каждое сходство значимо лишь благодаря
аккумуляции всех других, и весь мир нужно обследовать для того, чтобы
самая поверхностная из аналогий была оправдана и выявлена наконец как
достоверная . Таким образом, это -- значение, которое может и должно
возникнуть из бесконечного нагромождения утверждений, влекущихся друг за
другом. Поэтому такое знание, начиная с самых основ, будет зыбким. Простое
сложение -- единственно возможная форма связи элементов знания. Отсюда эти
бесконечные реестры, отсюда их однообразие.
Помещая в качестве связующего звена между знаком и тем, на что он
указывает, сходство (являющееся одновременно посредничающей и единственной
в своем роде силой, поскольку она обитает равным образом как в отметине,
так и в отмечаемом содержании ), знание XVI века облекло себя на то,
чтобы познавать неизменно одно и тоже, но приходить к этому познанию лишь
в итоге так никогда и не завершаемого бесконечного движения.
Именно здесь вступает в дело пресловутая категория микрокосма.
Пожалуй, именно благодаря известной традиции неоплатонизма это старое
понятие сохраняло свою жизнеспособность в течение средневековья и раннего
Возрождения. Но в XYI веке оно, в конечном счете, стало играть
основополагающую роль в знании. Неважно, является ли оно, по старинному
выражению, взглядом на мир или Weltanscyauung (мировоззрением).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
душой, с которой они соединены. Распознавание самых очевидных подобий
осуществляется, следовательно, на основе открытия того, что между вещам
существует пригнанность. И если теперь представить, что соответствие не
всегда определяется действительной близостью места, в то время как многие
существа соответствуют друг другу, будучи пространственно разобщены (как
это имеет место между болезнью и лекарством от нее, между человеком и его
светилами, между растением и почвой, которая для него необходима), то
снова потребуется знак соответствия. Но что же еще указывает на то, что
две вещи сплетены друг с другом, как не их взаимное притяжение -- как между
цветком подсолнуха и солнцем или водой и ростком огурца *2, -- как не их
сродство и ка бы симпатия между ними?
< *1) J. Cardan. Me^toposcjpie (e^d. 1658), p. III--VIII.
*2) Bacon. Histoire naturelle, 1631, p. 221.>
Таким образом, круг замыкается. Однако понятно, благодаря какой
системе удвоений. Сходства требуют приметы, так как никакое из них не
могло бы быть замеченным, если бы оно не имело доступного для расшифровки
знака. Но каковы же эти знаки? Каким образом среди всех ликов мира,
скольких перекрещивающихся фигур распознается особенность, на которой
следует остановиться, поскольку она указывает на некое тайное и
существенное сходство? Какая форма образует знак в его специфическом
значении знака? Это--сходство. Знак значим в той мере, в какой имеется
сходство между ним и тем, на что он указывает (то есть на какое-то
подобие). Но тем не менее знак не гомологичен с обозначаемым им, так как
его специфическое бытие в качестве приметы как бы сходит на нет в том
лице, знаком которого он является. Знак есть и н о е сходство, лежащее
рядом подобие другого типа, служащее для распознавания первого, но
выделяемое в свою очередь с помощью третьего сходства. Каждое сходство
получает примету, но эта примета есть не что иное, как общая форма того же
сходства. Таким образом, совокупность отметин накладывает на круг подобий
некий второй круг, который полностью, точка за точкой повторял бы первый,
если бы не было этого незначительного разрыва, из-за которого знак
симпатии заключается в аналогии, знак аналогии -- в соперничестве, знак
соперничества -- в пригнанности, которая в сою очередь требует для своего
опознания отметины симпатии... Примета и то, что она обозначает, по
природе своей в точности одинаковы, различны для них лишь законы
распределения, но само расчленение -- одно и то же.
Обозначающая и обозначаемая формы являются сходными между собой,
но не совпадающими. Именно в этом, несомненно, выражается тот факт, что в
знании XYI века сходство оказывается самым универсальным, самым очевидным,
но вместе с тем и самым скрытым, подлежащим выявлению элементом,
определяющим форму познания (достигаемого лишь на путях подобия) и
гарантирующим богатство его содержания (ибо стоит приподнять знаки и
посмотреть, на что они указывают, как обнаруживается и начинает сиять
собственным светом само Схожество).
Будем называть герменевтикой совокупность знаний и приемов,
позволяющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл; будем
называть семиологией совокупность знаний и приемов, позволяющих
распознать, где народятся знаки, определить то, что их полагает в качестве
знаков, прознать их связи и законы их сцепления. XYI же век совмещал
семиологию и герменевтику в фигуре подобия. Искать смысл -- значит выявлять
то, что сходствует. Искать закон знаков -- значит открывать вещи,
являющиеся сходными. А язык, на котором они говоря, не рассказывает ни о
чем другом, кроме как о связывающем их синтаксисе. Природа вещей, их
сосуществование, сцепление, связывающее их взаимное общение, не отличаются
от их сходства. Сходство же выявляется лишь в сети знаков, которая
охватывает мир от края до края. "Природа" берется в том тонком слое,
который содержит семиологию изложенной на гермевтику; она таинственна и
сокрыта, она доступна познанию, которое ей случается сбивать с толку,
лишь в той мере6 в какой это наложение не обходится без легкого разрыва
между сходствами. Эпистемологическая сетка немедленно утрачивает ясность;
с первого же захода прозрачность мутнеет, возникает темное пространство,
которое придется постепенно освещать. Это и есть "природа", то, что надо
стараться познать. Все было бы очевидным и ясным, если бы герменевтика
сходства и семиология примет совпадали между собой без малейшего
колебания. Но поскольку между подобиями, образующими начертания, и
подобиями, образующими речь, имеется "зазор", то знание и его бесконечное
усилие получают здесь свое специфическое пространство: они будут бороздить
это расстояние, переходя в бесконечном зигзаге от подобного к тому, чему
оно подобно.
3. ПРЕДЕЛЫ МИРА
Такова в своем самом общем наброске э п и с и с т е м а XVI
века. Эта конфигурация знания несет с собой определенный ряд следствий.
Прежде всего отметим избыточный и одновременно абсолютно убогий
характер этого знания. Избыточность обусловлена его беспредельностью.
Сходство никогда не остается устойчивым в самом себе; оно фиксировано лишь
постольку, поскольку оно отсылает к другому подобию, которое в свою
очередь вызывает к новым, так что каждое сходство значимо лишь благодаря
аккумуляции всех других, и весь мир нужно обследовать для того, чтобы
самая поверхностная из аналогий была оправдана и выявлена наконец как
достоверная . Таким образом, это -- значение, которое может и должно
возникнуть из бесконечного нагромождения утверждений, влекущихся друг за
другом. Поэтому такое знание, начиная с самых основ, будет зыбким. Простое
сложение -- единственно возможная форма связи элементов знания. Отсюда эти
бесконечные реестры, отсюда их однообразие.
Помещая в качестве связующего звена между знаком и тем, на что он
указывает, сходство (являющееся одновременно посредничающей и единственной
в своем роде силой, поскольку она обитает равным образом как в отметине,
так и в отмечаемом содержании ), знание XVI века облекло себя на то,
чтобы познавать неизменно одно и тоже, но приходить к этому познанию лишь
в итоге так никогда и не завершаемого бесконечного движения.
Именно здесь вступает в дело пресловутая категория микрокосма.
Пожалуй, именно благодаря известной традиции неоплатонизма это старое
понятие сохраняло свою жизнеспособность в течение средневековья и раннего
Возрождения. Но в XYI веке оно, в конечном счете, стало играть
основополагающую роль в знании. Неважно, является ли оно, по старинному
выражению, взглядом на мир или Weltanscyauung (мировоззрением).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152