Те, с ужасающим гавканьем в дом ворвавшись, к дверям нашей с Матеушем спальни примчались и на двух бандитов набросились, которые уже под дверями спальни притаились. И тут сразу же пожар за оранжереей вспыхнул. Матеуш потом уже растолковал нам, что злодеи нарочно срубленные ветки, что за оранжереей лежали, подожгли, чтобы весь народ туда сманить, а бандиты тем временем нас с Матеушем спящих спокойно бы прирезали и драгоценности мои украли. Драгоценности я в спальне держала, так беспременно кто-то подглядел, где их припрятала. Другого ничего в доме ценного не было, и денег чуть, какие деньги после свадьбы? Рублей пятьдесят осталось, не более.
Услыхав лай разъяренной собачьей своры, Матеуш с пистолетами в руках выскочил из спальни и в грабителей выстрелил, которые от собак отбивались, однако тем удалось сбежать, хотя и изрядно покусанным. Двое их было. Третий от оранжереи улизнул, тому небось собаки никакого вреда не причинили. Огонь быстро погасили, всего два стекла от жару лопнуло, а больше никакого ущерба.
Матеуш чуть свет вызвал жандармов, те сразу провели расследование, по кровавым следам выследили злоумышленников, и вышло – не иначе те на бричке уехали, потому как кровавые следы словно кто ножом отрезал. По дороге же следов колесных после свадьбы пропасть, так бандитскую бричку выследить и не удалось. На хороших лошадях к восходу далеко могли умчаться.
Ой, не нравится мне все это, больно не нравится. Кабы задуманное злодеи учинили и горло нам спящим перерезали, беспременно добрались бы до моих сокровищ, хоть я припрятала их в тайнике за зеркалом, однако же кто угодно подглядеть мог. И теперь голову ломаю, неужто перестать носить те украшения и в блендовский тайник отвезти? И что, так там и пролежат без пользы? А я такой фурор произвела в Вене рубиновым ожерельем!
…Полтора месяца минуло, и лишь теперь полиция распутала наше дело, да и то благодарить надо старую знахарку, которая раненых да покусанных злодеев выхаживала. Силою держали они старуху в ее хате под Груйцем, куда сбежали после нападения на наш дом. Одного Матеуш в ногу ранил из пистолета, а двух псы покусали да подрали. Подлечившись, они скрылись неведомо куда и знахарку освободили. Пришлые какие-то, не из наших мест. И это меня еще более утвердило в мысли, что кто-то из здешних шпионил, откуда пришлым знать о моих сокровищах?
…Неужто пан Пукельник так никогда и не отцепится от нас? Сына привез к Зене, совсем уж взрослого парня, девятнадцати лет. Пукельник теперь овдовел, вот сына и привез к единственной родне, кроме Зени у него никого больше на свете нет, так пусть парень познакомится. Очень по наружности тот сын отца напоминает.
Доходят до меня пересуды купцов, уж не знаю, верить ли. Вроде, будучи в Радоме, пан Пукельник много лишнего болтал о моих редкостных украшениях. Откуда же он мог о них прознать, спрашиваю, а старый Гольдбаум пояснил – дескать, Пукельник меня в Париже видал, всю усыпанную брильянтами, когда я задавала шику в парижском свете. А мне и невдомек, что он тоже в Париже в ту пору случился. Теперь места себе не нахожу, знаю ведь, пан Пукельник на все способен…
…На мои именины все дети съехались и внучат привезли, стайка изрядная детворы, восемь штук! Мальчиков только трое, остальные девчонки. Самая старшая внучка – Доротка Ханина, ей уже пятнадцать лет минуло. По детям особенно видишь, как время бежит. Ханя же совсем о себе не заботится, поперек себя шире сделалась и на печень жалуется, однако в еде ни в чем не отказывает, страсть как прожорлива. А Людвичек, сын Томашека, осчастливил Матеуша без меры. Томашек ведь к хозяйству никогда не тянулся, а Людвичек в дедушку пошел, для него, кроме лошадей, ничего на свете не существует, вот Матеуш и хвалится старшим внуком направо и налево. Зосенька же своим выбором очень довольна.
…Последнее время много толков пошло о войне, только ее нам не хватало! О России иначе как о колоссе на глиняных ногах не говорят, и там вечно бунты да неурядицы. Австрия с Пруссией тем воспользоваться норовят, так ведь им путь Польша преграждает, уж столько-то я еще в географии разбираюсь. Однако же что-то в тех слухах есть, иначе не толковали бы так много.
Кто верит, кто нет, я и не знаю, чего держаться. Матеуш все о лошадях переживает, а не о нас, в каждой войне лошадей пропасть гибнет. Мне тоже следует о своем позаботиться, пожалуй, все же в Блендово съезжу, береженого Бог бережет.
…Ну и сделала, как задумала. Доминика из кожи лезла, подглядывать пыталась, да я исхитрилась от нее на время избавиться. Теперь мне спокойнее, все в безопасности, и не вместе, а по отдельности. Может, никакой войны все же не будет?
…А теперь толки о революции пошли, вовсе уж несусветные. Какая такая революция, мало нам было французской? Матеуш пропасть газет читает и мне пересказывает, что из них вычитает. И об эмансипантках аглицких, я всегда на ихней стороне была. И о мужиках, которые с голоду мрут, так у меня никто никогда не помер. И о неудовольствиях рабочего да фабричного люда. Так уж куда лучше им облегчение сделать, чем до революции доводить. Они ведь, чуть что, сразу за революцию хватаются, а от нее сроду никому никакого толку не было.
…Свиноматка опоросилась, принесла мне девятнадцать поросят, так я непременно всех выхожу…
На свиноматке прабабкин дневник внезапно закончился, в красном томе много страниц остались чистыми. Для Юстины это явилось неожиданным ударом, ведь последние записи Матильды недвусмысленно свидетельствовали о том, что императорские сувениры были спрятаны в Блендове. Она же так и не проверила блендовский дом, даже не сделала попытки.
Очень недовольная собой, Юстина сидела над последней страницей прабабкиного дневника, когда к ней ворвалась Гортензия с тревожным сообщением о здоровье Барбары.
– Хотели в больницу забрать, но она не согласилась. Дома лежит. И желает этого Барбара или нет, кто-то из родных должен постоянно находиться при ней. Сиделка дежурит, но это другое дело. Брось свои каракули и поезжай!
Юстина вздрогнула.
– Лежит? Как это?.. Ведь еще три дня назад…
– «Три дня, три дня»! Позавчера она слегла и уже не встанет. Уж я-то знаю, что с ней, хоть ты и несла какие-то глупости об аппендиците. Толпы родичей ей ни к чему, но одна родная душа нужна.
С этим Юстина была полностью согласна. Не возражая, собрала свою драгоценную макулатуру и спрятала в долгий-предолгий ящик.
Юстина не выходила от Барбары, которая не допускала больше никого, кроме Амельки. Естественно, круглосуточно при ней дежурили опытные сиделки, которым платили по-царски.
Через две недели Барбара сдалась и умерла.
* * *
Не менее года понадобилось Юстине, чтобы навести хоть какой-то порядок в своей жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Услыхав лай разъяренной собачьей своры, Матеуш с пистолетами в руках выскочил из спальни и в грабителей выстрелил, которые от собак отбивались, однако тем удалось сбежать, хотя и изрядно покусанным. Двое их было. Третий от оранжереи улизнул, тому небось собаки никакого вреда не причинили. Огонь быстро погасили, всего два стекла от жару лопнуло, а больше никакого ущерба.
Матеуш чуть свет вызвал жандармов, те сразу провели расследование, по кровавым следам выследили злоумышленников, и вышло – не иначе те на бричке уехали, потому как кровавые следы словно кто ножом отрезал. По дороге же следов колесных после свадьбы пропасть, так бандитскую бричку выследить и не удалось. На хороших лошадях к восходу далеко могли умчаться.
Ой, не нравится мне все это, больно не нравится. Кабы задуманное злодеи учинили и горло нам спящим перерезали, беспременно добрались бы до моих сокровищ, хоть я припрятала их в тайнике за зеркалом, однако же кто угодно подглядеть мог. И теперь голову ломаю, неужто перестать носить те украшения и в блендовский тайник отвезти? И что, так там и пролежат без пользы? А я такой фурор произвела в Вене рубиновым ожерельем!
…Полтора месяца минуло, и лишь теперь полиция распутала наше дело, да и то благодарить надо старую знахарку, которая раненых да покусанных злодеев выхаживала. Силою держали они старуху в ее хате под Груйцем, куда сбежали после нападения на наш дом. Одного Матеуш в ногу ранил из пистолета, а двух псы покусали да подрали. Подлечившись, они скрылись неведомо куда и знахарку освободили. Пришлые какие-то, не из наших мест. И это меня еще более утвердило в мысли, что кто-то из здешних шпионил, откуда пришлым знать о моих сокровищах?
…Неужто пан Пукельник так никогда и не отцепится от нас? Сына привез к Зене, совсем уж взрослого парня, девятнадцати лет. Пукельник теперь овдовел, вот сына и привез к единственной родне, кроме Зени у него никого больше на свете нет, так пусть парень познакомится. Очень по наружности тот сын отца напоминает.
Доходят до меня пересуды купцов, уж не знаю, верить ли. Вроде, будучи в Радоме, пан Пукельник много лишнего болтал о моих редкостных украшениях. Откуда же он мог о них прознать, спрашиваю, а старый Гольдбаум пояснил – дескать, Пукельник меня в Париже видал, всю усыпанную брильянтами, когда я задавала шику в парижском свете. А мне и невдомек, что он тоже в Париже в ту пору случился. Теперь места себе не нахожу, знаю ведь, пан Пукельник на все способен…
…На мои именины все дети съехались и внучат привезли, стайка изрядная детворы, восемь штук! Мальчиков только трое, остальные девчонки. Самая старшая внучка – Доротка Ханина, ей уже пятнадцать лет минуло. По детям особенно видишь, как время бежит. Ханя же совсем о себе не заботится, поперек себя шире сделалась и на печень жалуется, однако в еде ни в чем не отказывает, страсть как прожорлива. А Людвичек, сын Томашека, осчастливил Матеуша без меры. Томашек ведь к хозяйству никогда не тянулся, а Людвичек в дедушку пошел, для него, кроме лошадей, ничего на свете не существует, вот Матеуш и хвалится старшим внуком направо и налево. Зосенька же своим выбором очень довольна.
…Последнее время много толков пошло о войне, только ее нам не хватало! О России иначе как о колоссе на глиняных ногах не говорят, и там вечно бунты да неурядицы. Австрия с Пруссией тем воспользоваться норовят, так ведь им путь Польша преграждает, уж столько-то я еще в географии разбираюсь. Однако же что-то в тех слухах есть, иначе не толковали бы так много.
Кто верит, кто нет, я и не знаю, чего держаться. Матеуш все о лошадях переживает, а не о нас, в каждой войне лошадей пропасть гибнет. Мне тоже следует о своем позаботиться, пожалуй, все же в Блендово съезжу, береженого Бог бережет.
…Ну и сделала, как задумала. Доминика из кожи лезла, подглядывать пыталась, да я исхитрилась от нее на время избавиться. Теперь мне спокойнее, все в безопасности, и не вместе, а по отдельности. Может, никакой войны все же не будет?
…А теперь толки о революции пошли, вовсе уж несусветные. Какая такая революция, мало нам было французской? Матеуш пропасть газет читает и мне пересказывает, что из них вычитает. И об эмансипантках аглицких, я всегда на ихней стороне была. И о мужиках, которые с голоду мрут, так у меня никто никогда не помер. И о неудовольствиях рабочего да фабричного люда. Так уж куда лучше им облегчение сделать, чем до революции доводить. Они ведь, чуть что, сразу за революцию хватаются, а от нее сроду никому никакого толку не было.
…Свиноматка опоросилась, принесла мне девятнадцать поросят, так я непременно всех выхожу…
На свиноматке прабабкин дневник внезапно закончился, в красном томе много страниц остались чистыми. Для Юстины это явилось неожиданным ударом, ведь последние записи Матильды недвусмысленно свидетельствовали о том, что императорские сувениры были спрятаны в Блендове. Она же так и не проверила блендовский дом, даже не сделала попытки.
Очень недовольная собой, Юстина сидела над последней страницей прабабкиного дневника, когда к ней ворвалась Гортензия с тревожным сообщением о здоровье Барбары.
– Хотели в больницу забрать, но она не согласилась. Дома лежит. И желает этого Барбара или нет, кто-то из родных должен постоянно находиться при ней. Сиделка дежурит, но это другое дело. Брось свои каракули и поезжай!
Юстина вздрогнула.
– Лежит? Как это?.. Ведь еще три дня назад…
– «Три дня, три дня»! Позавчера она слегла и уже не встанет. Уж я-то знаю, что с ней, хоть ты и несла какие-то глупости об аппендиците. Толпы родичей ей ни к чему, но одна родная душа нужна.
С этим Юстина была полностью согласна. Не возражая, собрала свою драгоценную макулатуру и спрятала в долгий-предолгий ящик.
Юстина не выходила от Барбары, которая не допускала больше никого, кроме Амельки. Естественно, круглосуточно при ней дежурили опытные сиделки, которым платили по-царски.
Через две недели Барбара сдалась и умерла.
* * *
Не менее года понадобилось Юстине, чтобы навести хоть какой-то порядок в своей жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97