Господа надо благодарить, что хоть у нее есть возможность приютить родичей и сообща решить, как жить дальше.
Не вызывало сомнения, что дом, в котором они собрались, принадлежал Людвику, наследнику Томаша, последний и в завещании так написал, а дочери Барбаре оставил имение в Пляцувке, теперь совершенно разоренное. Ясное дело, глуховское поместье тоже досталось сыну, хотя это уже не имело никакого значения. Народная власть землю отдала крестьянам, а в барском доме устроила дом отдыха для трудящихся. Точно так же утрачены были владения Зофьи и ее мужа под Вышковом и блендовские угодья.
Уцелел, однако, Косьмин с его двадцатью тремя га земель, в настоящее время совместное достояние Дороты и Ядвиги. О многочисленных варшавских доходных домах нечего было и вспоминать, все они превратились в груды развалин.
Большая часть прежних доходов тоже оказалась утраченной. Приказала долго жить торговля древесиной, основательно поддерживавшая Людвика, канули в Лету доходы от земель, сдаваемых в аренду, пропали накопления в банках и ценные бумаги. Пожалуй, судьба милостивее всех обошлась с Барбарой. Дом на улице Мадалинского почти не пострадал ни от восстания, ни от бомбежек, правда, теперь он перестал быть ее собственностью, но это Барбару даже радовало.
– Будь он моим, сейчас пришлось бы целиком его штукатурить, – удовлетворенно рассуждала Барбара. – А поскольку стал государственным, так пусть государство и возится. Главное, у меня в нем квартира осталась.
Кроме этой пятикомнатной квартиры, в которой Барбара приютила каких-то двух посторонних, совсем ветхих старушек, у нее еще сохранилась развалюха в Пляцувке и очень неплохие деньги в швейцарских акциях, оставленные покойным мужем. Этот покойный Барбарин муж оказался единственным в роду разумным и предусмотрительным человеком, превратив все свое состояние в ценные бумаги и поместив их в швейцарском банке. После его смерти Барбара просто из лени не стала переводить их в польский банк. Свои заграничные доходы она тщательно скрывала от посторонних, рассказывая, что просто кто-то там, за границей, понемногу возвращает ей еще довоенный долг.
Итак, на семейном совете прежде всего стали обсуждать самый насущный, жилищный вопрос. Без крыши над головой оказались Дорота с Тадеушем, Зофья с Марьяном и Юстина с Болеславом, Павликом и Амелькой. Ни секунды не раздумывая, Барбара предложила им поселиться у нее. Ну, не всем…
– Юстинка с Болеком и детьми будет жить у меня, – не терпящим возражений тоном заявила она. – А Доротка с Тадеушем здесь останутся, у Людвика, в моей квартире все не поместимся. Теперешние власти такие безобразия чинят, Бога не боятся, к порядочным людям всякую голытьбу подселяют, лучше уж пусть своя родня живет. Вас четверо, нас с Марцелиной двое – более чем достаточно для четырех комнат. Официально считается, что у меня две комнаты старушками заняты, а они, если честно, в одной живут, так что мы, благодарение Господу, еще и удобно разместимся. И нечего нос воротить (это уже относилось к Гортензии), ты что, думаешь, вас не уплотнят? Еще как уплотнят. Ах, ты и слова этого не понимаешь? Ну так скоро поймешь. Говорю тебе – бери Доротку с Тадиком, пусть лучше свои живут!
Гортензия захлопнула рот, так ничего и не сказав, лишь в смятении покосившись на еще не пристроенных родичей. Зофья поспешила ее успокоить:
– Мы у Ядвини в Косьмине останемся. Марьянек поможет ей по хозяйству, самой не управиться. Людвись, у тебя же кое-какие лошадки сохранились, может, нам парочку одолжишь?
Людвик нервно вздрогнул и в ужасе произнес:
– Пахать на чистокровных скакунах!
– Привыкнут! – безапелляционно заявила Барбара. – Даже человек ко всему привыкает. Ядвиня там одна-одинешенька, без них ее совсем прижмут.
– А Блендов? – заикнулась было Гортензия.
– На Блендове можем крест поставить, – сухо информировал Болеслав. – Я проверил, Блендов отнесли к разряду помещичьей собственности, значит, теперь передан в собственность народа.
– И кроме того, все мы обязаны работать, поскольку ни один из нас не достиг еще пенсионного возраста, – подал голос самый старший из присутствующих, муж Зофьи, шестидесятилетний Марьян.
– И я? – удивился Людвик. – Что же я стану делать, ведь ничего не умею.
– Как это не умеешь? – возмутилась его жена. – А лошади? Кто ими всю жизнь занимался?
– Какая же это работа? – опять удивился Людвик. – Заниматься лошадьми – это удовольствие, а не работа. Помните, перед самой войной Каприз выиграл, а в разряде кобыл моя Звезда пришла третьей…
– Не о достижениях сейчас речь, – перебила брата Барбара. – Сколько их у тебя сохранилось?
– Шесть всего, два жеребца и четыре кобылки, пристроил их на Вычулках у знакомого мужика в коровнике, а немцы так драпали, что не успели забрать. Но… вроде бы уже восстанавливают ипподром, того и гляди скачки и бега возобновятся. Я бы опять мог держать конюшню…
– Нет, дядюшка, не можете, – грустно пояснил Болеслав, – теперь частные конюшни запрещены, все должно быть государственным.
– Что ты такое говоришь! – возмутился старый Людвик. – Человеку уже и коня не разрешат держать?
– Может, и разрешат, да что ты с ними станешь делать? – трезво заметила Барбара. – И где будешь его держать? В палисаднике? Всех шестерых туда запустишь?
– Коням надо бегать, – со вздохом констатировал Марьян, муж Зофьи. – Нет, это и в самом деле неплохая мысль – отправить лошадей в Косьмин. Я уж за ними присмотрю.
– И что, Каприза или Звезду в плуг запряжешь?!
– Вот как раз Каприза и Звезду запрягать не буду, для плуга подберу кого похуже.
– У меня никогда не было «похуже», только чистокровные!
– Да что вы все о лошадях? – вмешалась в спор Юстина. – Тут о людях думать надо.
За себя Юстина была спокойна. Беременность избавляла ее от необходимости принимать участие в расчистке завалов на варшавских улицах, муж при ней и на хорошей должности. Оккупацию оба пережили благополучно. Партизанам очень пригодились познания Болеслава в железнодорожном деле, он безошибочно определял самые уязвимые пункты подвижного состава для выведения из строя поездов с немецкими солдатами и боеприпасами, прославился на всю страну и после войны смог занять довольно высокий министерский пост. Проверенный патриот и замечательный специалист, Болеслав, собственно, вернулся на ту же должность, которую занимал до войны, и рьяно взялся за восстановление разрушенной не без его помощи сети железных дорог.
– Радоваться надо, что у нас Косьмин остался, – поддержала Юстину Барбара. – Просто чудо!
И к тому же все мы здоровы, – промолвила до сих пор молчавшая Ядвига. – Трех сыновей я похоронила и мужа, осталась одна, надеялась, что и меня Господь приберет, да вот живу, сами видите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Не вызывало сомнения, что дом, в котором они собрались, принадлежал Людвику, наследнику Томаша, последний и в завещании так написал, а дочери Барбаре оставил имение в Пляцувке, теперь совершенно разоренное. Ясное дело, глуховское поместье тоже досталось сыну, хотя это уже не имело никакого значения. Народная власть землю отдала крестьянам, а в барском доме устроила дом отдыха для трудящихся. Точно так же утрачены были владения Зофьи и ее мужа под Вышковом и блендовские угодья.
Уцелел, однако, Косьмин с его двадцатью тремя га земель, в настоящее время совместное достояние Дороты и Ядвиги. О многочисленных варшавских доходных домах нечего было и вспоминать, все они превратились в груды развалин.
Большая часть прежних доходов тоже оказалась утраченной. Приказала долго жить торговля древесиной, основательно поддерживавшая Людвика, канули в Лету доходы от земель, сдаваемых в аренду, пропали накопления в банках и ценные бумаги. Пожалуй, судьба милостивее всех обошлась с Барбарой. Дом на улице Мадалинского почти не пострадал ни от восстания, ни от бомбежек, правда, теперь он перестал быть ее собственностью, но это Барбару даже радовало.
– Будь он моим, сейчас пришлось бы целиком его штукатурить, – удовлетворенно рассуждала Барбара. – А поскольку стал государственным, так пусть государство и возится. Главное, у меня в нем квартира осталась.
Кроме этой пятикомнатной квартиры, в которой Барбара приютила каких-то двух посторонних, совсем ветхих старушек, у нее еще сохранилась развалюха в Пляцувке и очень неплохие деньги в швейцарских акциях, оставленные покойным мужем. Этот покойный Барбарин муж оказался единственным в роду разумным и предусмотрительным человеком, превратив все свое состояние в ценные бумаги и поместив их в швейцарском банке. После его смерти Барбара просто из лени не стала переводить их в польский банк. Свои заграничные доходы она тщательно скрывала от посторонних, рассказывая, что просто кто-то там, за границей, понемногу возвращает ей еще довоенный долг.
Итак, на семейном совете прежде всего стали обсуждать самый насущный, жилищный вопрос. Без крыши над головой оказались Дорота с Тадеушем, Зофья с Марьяном и Юстина с Болеславом, Павликом и Амелькой. Ни секунды не раздумывая, Барбара предложила им поселиться у нее. Ну, не всем…
– Юстинка с Болеком и детьми будет жить у меня, – не терпящим возражений тоном заявила она. – А Доротка с Тадеушем здесь останутся, у Людвика, в моей квартире все не поместимся. Теперешние власти такие безобразия чинят, Бога не боятся, к порядочным людям всякую голытьбу подселяют, лучше уж пусть своя родня живет. Вас четверо, нас с Марцелиной двое – более чем достаточно для четырех комнат. Официально считается, что у меня две комнаты старушками заняты, а они, если честно, в одной живут, так что мы, благодарение Господу, еще и удобно разместимся. И нечего нос воротить (это уже относилось к Гортензии), ты что, думаешь, вас не уплотнят? Еще как уплотнят. Ах, ты и слова этого не понимаешь? Ну так скоро поймешь. Говорю тебе – бери Доротку с Тадиком, пусть лучше свои живут!
Гортензия захлопнула рот, так ничего и не сказав, лишь в смятении покосившись на еще не пристроенных родичей. Зофья поспешила ее успокоить:
– Мы у Ядвини в Косьмине останемся. Марьянек поможет ей по хозяйству, самой не управиться. Людвись, у тебя же кое-какие лошадки сохранились, может, нам парочку одолжишь?
Людвик нервно вздрогнул и в ужасе произнес:
– Пахать на чистокровных скакунах!
– Привыкнут! – безапелляционно заявила Барбара. – Даже человек ко всему привыкает. Ядвиня там одна-одинешенька, без них ее совсем прижмут.
– А Блендов? – заикнулась было Гортензия.
– На Блендове можем крест поставить, – сухо информировал Болеслав. – Я проверил, Блендов отнесли к разряду помещичьей собственности, значит, теперь передан в собственность народа.
– И кроме того, все мы обязаны работать, поскольку ни один из нас не достиг еще пенсионного возраста, – подал голос самый старший из присутствующих, муж Зофьи, шестидесятилетний Марьян.
– И я? – удивился Людвик. – Что же я стану делать, ведь ничего не умею.
– Как это не умеешь? – возмутилась его жена. – А лошади? Кто ими всю жизнь занимался?
– Какая же это работа? – опять удивился Людвик. – Заниматься лошадьми – это удовольствие, а не работа. Помните, перед самой войной Каприз выиграл, а в разряде кобыл моя Звезда пришла третьей…
– Не о достижениях сейчас речь, – перебила брата Барбара. – Сколько их у тебя сохранилось?
– Шесть всего, два жеребца и четыре кобылки, пристроил их на Вычулках у знакомого мужика в коровнике, а немцы так драпали, что не успели забрать. Но… вроде бы уже восстанавливают ипподром, того и гляди скачки и бега возобновятся. Я бы опять мог держать конюшню…
– Нет, дядюшка, не можете, – грустно пояснил Болеслав, – теперь частные конюшни запрещены, все должно быть государственным.
– Что ты такое говоришь! – возмутился старый Людвик. – Человеку уже и коня не разрешат держать?
– Может, и разрешат, да что ты с ними станешь делать? – трезво заметила Барбара. – И где будешь его держать? В палисаднике? Всех шестерых туда запустишь?
– Коням надо бегать, – со вздохом констатировал Марьян, муж Зофьи. – Нет, это и в самом деле неплохая мысль – отправить лошадей в Косьмин. Я уж за ними присмотрю.
– И что, Каприза или Звезду в плуг запряжешь?!
– Вот как раз Каприза и Звезду запрягать не буду, для плуга подберу кого похуже.
– У меня никогда не было «похуже», только чистокровные!
– Да что вы все о лошадях? – вмешалась в спор Юстина. – Тут о людях думать надо.
За себя Юстина была спокойна. Беременность избавляла ее от необходимости принимать участие в расчистке завалов на варшавских улицах, муж при ней и на хорошей должности. Оккупацию оба пережили благополучно. Партизанам очень пригодились познания Болеслава в железнодорожном деле, он безошибочно определял самые уязвимые пункты подвижного состава для выведения из строя поездов с немецкими солдатами и боеприпасами, прославился на всю страну и после войны смог занять довольно высокий министерский пост. Проверенный патриот и замечательный специалист, Болеслав, собственно, вернулся на ту же должность, которую занимал до войны, и рьяно взялся за восстановление разрушенной не без его помощи сети железных дорог.
– Радоваться надо, что у нас Косьмин остался, – поддержала Юстину Барбара. – Просто чудо!
И к тому же все мы здоровы, – промолвила до сих пор молчавшая Ядвига. – Трех сыновей я похоронила и мужа, осталась одна, надеялась, что и меня Господь приберет, да вот живу, сами видите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97