Невыразительный глагол. Женский какой-то.
— Хряпнул. Ломанул.
— Вот это… глаголы! Мускулистые.
— Перелобанил. Окрестил. Саданул… Нае… Нет, не туда. Врезал. Смазал.
— Так, так, — подбадривает профессор.
— Пиннул, — опять вмешивается Нюра.
— Пиннул? Это хорошо. Пнул, да?
— Ну да. Пиннанул, у нас бабка говорит.
— Это старушечий, — снисходительно бросил Иван. — Взял на калган, — еще вспоминает он.
— Это что такое?
— Головой дал! Вот так вот. — Иван взял профессора за плечи и рывком кинул на себя и подставил голову, но, конечно, не ударил — показал.
— О-о! А калган — это голова?
— Голова.
— Это по-каковски же?
— По-русски! Кал-ган. У нас еще зовут — сельсовет. Профессор засмеялся.
— А как еще?
— Чердак.
— Чего попало! — изумилась Нюра. — Неужели вам это на самом деле нужно?
— Нужно, Нюра.
Тут в купе вошли веселые девушки-студентки устраивать одну свою подружку. Трое.
— Нам сказали, у вас одно место свободное…
— Так точно! — приветливо откликнулся профессор. — Располагайтесь. Которая из вас? Стоп, мы сами выберем. Самую красивую.
— А ну? — Девушки все были хорошие, крепкие, голоногие. — Выбирайте!
Профессор поверх очков оглядел всех… Искренне вздохнул.
— Оставайтесь все. Выбирает тот, кто… забирает. О-о!.. — сам болезненно сморщился он. — Вот это каламбур!
Девушки засмеялись.
— Какую же?
— Какую, Иван?
Иван гигикнул, покраснел и… посмотрел на Нюру.
— Ну, раз ты уже выбрал, то мне — все равно: я свою станцию проехал, — сказал профессор.
Оставили голубоглазую грудастую Любу.
— Закончена сессия — и ноги в руки! — позавидовал профессор. — Что за институт?
— Педагогический.
— Факультет?
— Физмат.
— Физмат, и только физмат. Всемогущий физмат! — огорченно сказал профессор. — Куда только прибежите со своим физматом.
— А вам не нравится физмат?
Профессор весело посмотрел на девушку с физмата.
— Милая, он вам самой не нравится.
— Почему? — растерялась девушка.
— Потому что вам нравится Лермонтов, Есенин…
— Одно другому не мешает.
— О, еще как!
— Педагогический — это, значит, будете учительствовать? — встрял в разговор Иван.
— Да.
— Да-а… — значительно сказал Иван. — Вот сейчас радуетесь, что учитесь, веселитесь — в люди выходите, а я смотрю на вас и жалею…
— Иван! — сказала Нюра.
— Что?
— Чего заборонил-то? Жалеет он. Ты что?
— А что такое, Иван? — заинтересовался профессор. — Нюра, почему вы остановили?
— Да нет, я хотел про наших учителей рассказать, про сельских…
— Ну?
— Да ладно!
— Да что же «ладно»? Расскажи.
— Достается им, бедным… Но, может, я, правда, чего-нибудь недопонимаю, а полезу рассуждать… Ладно.
— Что ты хотел сообщить, Иван? — спросил профессор строго. — Что подлинные учителя в городе остаются?
— Он сам не знает, что он хотел сообщить, — сердито сказала Нюра. — Выпил лишнего? Ложись вон, спи.
Иван только успевал поворачиваться на слова, к нему обращенные… Но молчал.
Тут из соседнего купе пришла делегация девушек.
— Сергей Федорыч… простите, пожалуйста…
— Ну, ну, — сказал профессор.
— Мы вас узнали… вы по телевидению выступали…
— Выступал. Был грех.
— Пойдемте к нам… Расскажите нам, пожалуйста… Мы вас приглашаем к себе. Мы — рядом.
— Пошли, Иван. Недалеко. — Профессор встал. — Бутылочку брать с собой? — спросил девушек.
Девушки засмеялись.
— Берите!
— Ваня, а ты бы воздержался — не ходил, — сказала Нюра.
Но Ивану очень интересно с профессором.
— Да будет тебе! Чего туг такого? Рядом же.
— Да ничего! Будешь потом по вагону бегать…
— Нюра, он не будет бегать по вагону, — пообещал профессор.
И профессор с Иваном ушли.
А луна светила!.. Ночь шла по земле, выстилая на полях белые простыни.
Жутковато, гулко прогудел мост… Поезд выскочил из его железной паутины и громко закричал, радуясь воле.
Выбежали к дороге белоногие березки — и такие они ясные, белые под луной, такие родные… И грустные. Смотрят вслед поезду.
— А вот вы приезжайте, посмотрите! — шумел в купе, где студенты, щедрый, размашистый Иван. — Вот тогда узнаете, как я живу!..
Студентам весело. Ивану тоже.
Только профессор как-то задумчиво смотрел на Ивана: не то ему жалко Ивана, не то малость неловко за него.
— А косить мы будем?
— А зачем косить? У нас теперь машины косют… А-а, так — в охотку? Можно покосить. Я вас устрою. Но это, ребятки, тяжело. Лучше мы с вами сядем в лодочки… Как в песне-то поется:
С сестрой мы в лодочку садились,
Тихо-онько плыли по волна-ам…
Студенты засмеялись.
— А «Волга» у вас есть?
— А зачем она мне? Я без «Волги» вот так живу! Я, ребятки, живу крупно. Чего только у меня нет! У меня — зайдешь в дом — пять ковров сразу висят. Персидских.
— А шкура медвежья есть?
— Три штуки. Одна в прихожке — я сапоги об ее вытираю, одна в детской, детишки на ней играют, волосья дерут… Дальше, посмотрим направо — барометр висит…
— А громоотвод?
— Громоотвод — на крыше. Я пока внутренность описываю. А налево, как зайдешь, — сервант на тоненьких ножках. Я его один раз — с получки — задел нечаянно, на сорок восемь рублей одной только посуды расколол…
— Жена вам — скандал?
— Не, она у меня не базланит. Это не то что есть некоторые… Ох, не будьте такими — это хуже всего на свете. Тут и так-то… не сладко, а если еще и дома… Если я устал как собака, я посплю, отдохнул — можно снова за работу. А если еще дома… Нет, это плохо. Хуже нет.
— Вы же говорите, вы хорошо живете.
— Я-то хорошо! Я про других. Я-то — дай Бог каждому! Я, допустим, прихожу с работы: «Ну, Нюся, давай корми, голубушка». Она на стол — картошку с мясом. Мясо у меня круглый год не выводится. Свиннота эта у меня вот здесь сидит. — Иван хлопнул себя по загривку. — Ох, и прожорливые же!.. Иной раз взял бы ружье и пострелял всех к чертовой матери. А если, бывает, совсем здорово устанешь на работе, я сразу, с порога: «Ну, Нюся…»
Нюра сидела одна у темного окна, слушала песни по радио.
Вошел профессор.
— Ну, Нюся!.. Что, скучаем?
— Что он там? — озабоченно спросила Нюра.
— Иван?.. Да ничего особенного, не беспокойтесь. Рассказывает студентам, как он хорошо живет, богато.
— Тьфу, трепло! Вот трепло-то! Пара штанов завелась лишняя да рубаха-перемываха… Богач! Вот, знаете, так мужик — ничего, грех жаловаться: ребятишек любит, меня жалеет… Но как выпьет, тут уж держись: или хвастать начнет, какой он богатый, или в драку лезет. И ведь сколько уж раз учили, дурака, один раз голову стяжком проломили — неймется! Нальет глаза, и все нипочем: на пятерых — на пятерых лезет.
— Часто пьет?
— Да нет, так-то грех тоже жаловаться. Работает-то он, правда, много. У их все в роду — работники. Его уважают. А вот есть эта дурацкая замашка… Как праздник подходит, так у меня душа загодя болит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
— Хряпнул. Ломанул.
— Вот это… глаголы! Мускулистые.
— Перелобанил. Окрестил. Саданул… Нае… Нет, не туда. Врезал. Смазал.
— Так, так, — подбадривает профессор.
— Пиннул, — опять вмешивается Нюра.
— Пиннул? Это хорошо. Пнул, да?
— Ну да. Пиннанул, у нас бабка говорит.
— Это старушечий, — снисходительно бросил Иван. — Взял на калган, — еще вспоминает он.
— Это что такое?
— Головой дал! Вот так вот. — Иван взял профессора за плечи и рывком кинул на себя и подставил голову, но, конечно, не ударил — показал.
— О-о! А калган — это голова?
— Голова.
— Это по-каковски же?
— По-русски! Кал-ган. У нас еще зовут — сельсовет. Профессор засмеялся.
— А как еще?
— Чердак.
— Чего попало! — изумилась Нюра. — Неужели вам это на самом деле нужно?
— Нужно, Нюра.
Тут в купе вошли веселые девушки-студентки устраивать одну свою подружку. Трое.
— Нам сказали, у вас одно место свободное…
— Так точно! — приветливо откликнулся профессор. — Располагайтесь. Которая из вас? Стоп, мы сами выберем. Самую красивую.
— А ну? — Девушки все были хорошие, крепкие, голоногие. — Выбирайте!
Профессор поверх очков оглядел всех… Искренне вздохнул.
— Оставайтесь все. Выбирает тот, кто… забирает. О-о!.. — сам болезненно сморщился он. — Вот это каламбур!
Девушки засмеялись.
— Какую же?
— Какую, Иван?
Иван гигикнул, покраснел и… посмотрел на Нюру.
— Ну, раз ты уже выбрал, то мне — все равно: я свою станцию проехал, — сказал профессор.
Оставили голубоглазую грудастую Любу.
— Закончена сессия — и ноги в руки! — позавидовал профессор. — Что за институт?
— Педагогический.
— Факультет?
— Физмат.
— Физмат, и только физмат. Всемогущий физмат! — огорченно сказал профессор. — Куда только прибежите со своим физматом.
— А вам не нравится физмат?
Профессор весело посмотрел на девушку с физмата.
— Милая, он вам самой не нравится.
— Почему? — растерялась девушка.
— Потому что вам нравится Лермонтов, Есенин…
— Одно другому не мешает.
— О, еще как!
— Педагогический — это, значит, будете учительствовать? — встрял в разговор Иван.
— Да.
— Да-а… — значительно сказал Иван. — Вот сейчас радуетесь, что учитесь, веселитесь — в люди выходите, а я смотрю на вас и жалею…
— Иван! — сказала Нюра.
— Что?
— Чего заборонил-то? Жалеет он. Ты что?
— А что такое, Иван? — заинтересовался профессор. — Нюра, почему вы остановили?
— Да нет, я хотел про наших учителей рассказать, про сельских…
— Ну?
— Да ладно!
— Да что же «ладно»? Расскажи.
— Достается им, бедным… Но, может, я, правда, чего-нибудь недопонимаю, а полезу рассуждать… Ладно.
— Что ты хотел сообщить, Иван? — спросил профессор строго. — Что подлинные учителя в городе остаются?
— Он сам не знает, что он хотел сообщить, — сердито сказала Нюра. — Выпил лишнего? Ложись вон, спи.
Иван только успевал поворачиваться на слова, к нему обращенные… Но молчал.
Тут из соседнего купе пришла делегация девушек.
— Сергей Федорыч… простите, пожалуйста…
— Ну, ну, — сказал профессор.
— Мы вас узнали… вы по телевидению выступали…
— Выступал. Был грех.
— Пойдемте к нам… Расскажите нам, пожалуйста… Мы вас приглашаем к себе. Мы — рядом.
— Пошли, Иван. Недалеко. — Профессор встал. — Бутылочку брать с собой? — спросил девушек.
Девушки засмеялись.
— Берите!
— Ваня, а ты бы воздержался — не ходил, — сказала Нюра.
Но Ивану очень интересно с профессором.
— Да будет тебе! Чего туг такого? Рядом же.
— Да ничего! Будешь потом по вагону бегать…
— Нюра, он не будет бегать по вагону, — пообещал профессор.
И профессор с Иваном ушли.
А луна светила!.. Ночь шла по земле, выстилая на полях белые простыни.
Жутковато, гулко прогудел мост… Поезд выскочил из его железной паутины и громко закричал, радуясь воле.
Выбежали к дороге белоногие березки — и такие они ясные, белые под луной, такие родные… И грустные. Смотрят вслед поезду.
— А вот вы приезжайте, посмотрите! — шумел в купе, где студенты, щедрый, размашистый Иван. — Вот тогда узнаете, как я живу!..
Студентам весело. Ивану тоже.
Только профессор как-то задумчиво смотрел на Ивана: не то ему жалко Ивана, не то малость неловко за него.
— А косить мы будем?
— А зачем косить? У нас теперь машины косют… А-а, так — в охотку? Можно покосить. Я вас устрою. Но это, ребятки, тяжело. Лучше мы с вами сядем в лодочки… Как в песне-то поется:
С сестрой мы в лодочку садились,
Тихо-онько плыли по волна-ам…
Студенты засмеялись.
— А «Волга» у вас есть?
— А зачем она мне? Я без «Волги» вот так живу! Я, ребятки, живу крупно. Чего только у меня нет! У меня — зайдешь в дом — пять ковров сразу висят. Персидских.
— А шкура медвежья есть?
— Три штуки. Одна в прихожке — я сапоги об ее вытираю, одна в детской, детишки на ней играют, волосья дерут… Дальше, посмотрим направо — барометр висит…
— А громоотвод?
— Громоотвод — на крыше. Я пока внутренность описываю. А налево, как зайдешь, — сервант на тоненьких ножках. Я его один раз — с получки — задел нечаянно, на сорок восемь рублей одной только посуды расколол…
— Жена вам — скандал?
— Не, она у меня не базланит. Это не то что есть некоторые… Ох, не будьте такими — это хуже всего на свете. Тут и так-то… не сладко, а если еще и дома… Если я устал как собака, я посплю, отдохнул — можно снова за работу. А если еще дома… Нет, это плохо. Хуже нет.
— Вы же говорите, вы хорошо живете.
— Я-то хорошо! Я про других. Я-то — дай Бог каждому! Я, допустим, прихожу с работы: «Ну, Нюся, давай корми, голубушка». Она на стол — картошку с мясом. Мясо у меня круглый год не выводится. Свиннота эта у меня вот здесь сидит. — Иван хлопнул себя по загривку. — Ох, и прожорливые же!.. Иной раз взял бы ружье и пострелял всех к чертовой матери. А если, бывает, совсем здорово устанешь на работе, я сразу, с порога: «Ну, Нюся…»
Нюра сидела одна у темного окна, слушала песни по радио.
Вошел профессор.
— Ну, Нюся!.. Что, скучаем?
— Что он там? — озабоченно спросила Нюра.
— Иван?.. Да ничего особенного, не беспокойтесь. Рассказывает студентам, как он хорошо живет, богато.
— Тьфу, трепло! Вот трепло-то! Пара штанов завелась лишняя да рубаха-перемываха… Богач! Вот, знаете, так мужик — ничего, грех жаловаться: ребятишек любит, меня жалеет… Но как выпьет, тут уж держись: или хвастать начнет, какой он богатый, или в драку лезет. И ведь сколько уж раз учили, дурака, один раз голову стяжком проломили — неймется! Нальет глаза, и все нипочем: на пятерых — на пятерых лезет.
— Часто пьет?
— Да нет, так-то грех тоже жаловаться. Работает-то он, правда, много. У их все в роду — работники. Его уважают. А вот есть эта дурацкая замашка… Как праздник подходит, так у меня душа загодя болит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17