На него никто не обращал внимания. Следовательно, бушлат его все-таки маскировал. Физиономии, отметил он, у его народа, в сравнении с западными физиономиями, разбойничьи. Пугающие. Но можно в конце концов привыкнуть. Жил же он с ними раньше. Он со стыдом вспомнил о своем трусливом броске в Шереметьево-2. «Испугался ты, старый, — признался он себе. — Из-за этой стервы, подруги твоей, едва не пожертвовал стариками-родителями. Твое счастье, что не посадил тебя дежурный в самолет «Аэрофлота». Уже через час, очнувшись, ты желал бы спрыгнуть с парашютом, но так и приволокся бы постыдно в Париж. И мучался бы там страшными муками. Честно говоря, не ожидал я от тебя таких пылкостей».
Он сдвинул капитанку на затылок. Выпустил чуб. Как в старые добрые времена, на замерзшей платформе рядом со своими вагонами стояли девушки-проводницы. Он прямиком пошел к ближайшей. «Девушка, возьмите до Харькова. К матери еду. Много лет без отпуска служил в чужом краю».
«Билет купите, как все в кассе».
«Да некогда мне с билетом. В кассах очередь на сутки. У меня отпуск всего ничего, короткий. Берете? Да не подумайте, что задаром. — Он попытался сообразить: если раньше полагалось за ночь в поезде десятку, то сколько же сейчас? — Четвертак плачу».
«Я не могу на себя ответственность брать. Идите к начальнице поезда, проситесь. Во втором вагоне она».
Он быстро пошел ко второму, вспомнив, что да, конечно же, и четверть века тому назад следовало проситься не у лишь бы какой проводницы, но именно у начальницы. В пуховом берете, в туфельках, а не в сапогах, напудренное лицо, начальница оказалась миловидной. Краснощекая толстушка в железнодорожной шинели стояла рядом. Постукивая сапогом о сапог.
«Девушки, милые, возьмите матросика! К матери еду. Отпуск всего ничего. Короткий. Каждый час дорог. Много лет без отпуска служил в чужом прибалтийском краю. Четвертак дам».
Начальница оглядела его с головы до ног. Заулыбалась чему-то.
«Я хороший, — сказал он, — Тихий. До Харькова».
«Ну что, возьмем морячка? — Начальница поглядела на краснощекую.
«Да вроде нормальный чудак».
«Полезайте в тамбур, — сказала начальница. — Как поезд тронется, мы вас на место определим».
«Спасибо, девушки». Он взбежал по ступеням и встал в тамбуре. Стал глядеть в окно, выходящее на другой состав. На заснеженные рельсы. Порядки на железной дороге не изменились. И он не разучился общаться с народом. Получив доказательство, что он не чужой, Индиана приободрился.
«Обои, девоньки, вам не нужны часом? Золото с бронзою. Большие звезды, разводы, молнии. Хотите посмотреть?» — сказал кто-то на платформе. — «Какая ширина?» — «Метр ширина. Лучше не бывает». — «Сколько у тебя их?» — «На две двадцатиметровки точно…» — «Лида, подымись с ним в купе, посмотри…» Краснощекая и щуплый мужичишка в синтетической куртке, мешок в руках, за плечами рюкзак с торчащими из него рулонами, прошли мимо Индианы.
За десять минут до отхода поезда проводницы успели закупить обои, кофточки, несколько мужских рубашек. Поезд тронулся. Появилась краснощекая, сказала: «Давайте ваши деньги». Получив от Индианы двадцать пять рублей, провела его вперед через несколько вагонов. «Самое лучшее место вам даю. Первое. Нижнее. Цените заботу». Ушла, препоручив его проводнице вагона, спокойной и низкорослой.
В купе уже сидели двое, в пальто, и жевали. Припасы на столе у окна. Меж ними бутылка водки. Цветной. Должно быть, зубровка или перцовка. Пахло крепкой едой, водкой и… (он задумался о происхождении запаха) ваксой или жиром для сапог (чтоб не промокали?).
«Добрый вечер!» — сказал Индиана.
Не спеша обернувшись к нему, двое (одна рожа старше и лысая) выдавили «Вечдобры» и углубились вновь в беседу на провинциальном языке, густо пересыпанную некрасивым и ненужным матом. Индиана опустился на лавку, указанную ему проводницей. «Его» лавку. Рядом с рожей помоложе. Сумку он оставил в проходе. Низкорослая проводница попросила его убрать сумку, она мешает ей.
«Извините, — обратился Индиана к соседу, — не могли бы вы привстать на секунду. Я хочу сумку под сиденье определить».
«Успеешь. Дай людям пожрать спокойно, — грубо сказал жлоб с лысиной. — Пожрем, будем укладываться».
Агрессивные какие, подумал Индиана. Может быть, поняли, что я иностранец? Маловероятно. И сапоги я купил себе для поездки бесформенные, и бушлат мой с якорями не обязательно иностранная вещь, Союз окружает множество морей. Выглядел бы я иностранцем, меня бы и проводницы не взяли ни за что, на хуй им проблема с иностранными гражданами. Мужики эти просто грубые, как колючая проволока, вот и все. «О'кэй!» — сказал он и испугался, вспомнив, что это иностранное выражение. Жлобы однако не прореагировали на его восклицание. Не расслышали. Или «о'кэй» успело стать нормальным выражением в Союзе?
Он уселся на боковое место по другую сторону прохода и стал глядеть в окно. Поезд уже высвободился из тесных московских пригородов и шел в снежном темном поле. Это тебе, бля, не Европа, думал Индиана, вздыхая, вон огни какие редкие. Время от времени мелькали полустанок с водокачкой, снежная пустая платформа с двумя фонарями, и опять темнота неба, целинный снег. Какая жизнь может быть в этих снежных равнинах у человека? Работа, тоска, инцест? Почему инцест? Потому что чудовищно скучно. И чем ходить в соседнюю деревню за сексом, легче иметь его с членом своей же семьи… Индиана понял, почему ему в голову забрел инцест. Последний месяц в Париже газеты и телевидение много писали об этой проблеме в связи с публичным судебным процессом юной некрасивой девушки против отца-любовника… О родителях и Харькове Индиана старался не думать. Приеду, буду эмоции разводить. Ему было стыдно за свой побег в аэропорт, за уже разведенные эмоции.
Судя по отдельным фразам, два жлоба возвращались домой в Запорожье, проведя несколько дней в Москве. В Москву они ездили (они употребили слово, бывшее в ходу на Украине и за четверть века до этого) «скупиться», то есть накупить товаров, того, чего в Запорожье не достать. Сейчас они обменивались впечатлениями об атаках на московские магазины: ГУМ и ЦУМ. Лысый, очевидно, упарившись, встал и осторожно расстегнул пальто. Вынул из внутренних карманов бутылки цветной водки. Положил их на сидение. Снял пальто. Разложил пальто на сидении, встав для этого на колени. Закатал водку в пальто. Взгромоздившись на сидение ботинками, поместил сверток осторожно на вторую полку и прикрыл его подушкой.
В одиннадцать жлобы завернули свою пахучую еду в бумагу, рассовали по сумкам бутылки. Забили чемоданами и сумками пространство под «своим» сидением и остаток багажа поместили на третью полку. Корректно не посягнув на «его», Индианы, пустоту под «его» лавкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Он сдвинул капитанку на затылок. Выпустил чуб. Как в старые добрые времена, на замерзшей платформе рядом со своими вагонами стояли девушки-проводницы. Он прямиком пошел к ближайшей. «Девушка, возьмите до Харькова. К матери еду. Много лет без отпуска служил в чужом краю».
«Билет купите, как все в кассе».
«Да некогда мне с билетом. В кассах очередь на сутки. У меня отпуск всего ничего, короткий. Берете? Да не подумайте, что задаром. — Он попытался сообразить: если раньше полагалось за ночь в поезде десятку, то сколько же сейчас? — Четвертак плачу».
«Я не могу на себя ответственность брать. Идите к начальнице поезда, проситесь. Во втором вагоне она».
Он быстро пошел ко второму, вспомнив, что да, конечно же, и четверть века тому назад следовало проситься не у лишь бы какой проводницы, но именно у начальницы. В пуховом берете, в туфельках, а не в сапогах, напудренное лицо, начальница оказалась миловидной. Краснощекая толстушка в железнодорожной шинели стояла рядом. Постукивая сапогом о сапог.
«Девушки, милые, возьмите матросика! К матери еду. Отпуск всего ничего. Короткий. Каждый час дорог. Много лет без отпуска служил в чужом прибалтийском краю. Четвертак дам».
Начальница оглядела его с головы до ног. Заулыбалась чему-то.
«Я хороший, — сказал он, — Тихий. До Харькова».
«Ну что, возьмем морячка? — Начальница поглядела на краснощекую.
«Да вроде нормальный чудак».
«Полезайте в тамбур, — сказала начальница. — Как поезд тронется, мы вас на место определим».
«Спасибо, девушки». Он взбежал по ступеням и встал в тамбуре. Стал глядеть в окно, выходящее на другой состав. На заснеженные рельсы. Порядки на железной дороге не изменились. И он не разучился общаться с народом. Получив доказательство, что он не чужой, Индиана приободрился.
«Обои, девоньки, вам не нужны часом? Золото с бронзою. Большие звезды, разводы, молнии. Хотите посмотреть?» — сказал кто-то на платформе. — «Какая ширина?» — «Метр ширина. Лучше не бывает». — «Сколько у тебя их?» — «На две двадцатиметровки точно…» — «Лида, подымись с ним в купе, посмотри…» Краснощекая и щуплый мужичишка в синтетической куртке, мешок в руках, за плечами рюкзак с торчащими из него рулонами, прошли мимо Индианы.
За десять минут до отхода поезда проводницы успели закупить обои, кофточки, несколько мужских рубашек. Поезд тронулся. Появилась краснощекая, сказала: «Давайте ваши деньги». Получив от Индианы двадцать пять рублей, провела его вперед через несколько вагонов. «Самое лучшее место вам даю. Первое. Нижнее. Цените заботу». Ушла, препоручив его проводнице вагона, спокойной и низкорослой.
В купе уже сидели двое, в пальто, и жевали. Припасы на столе у окна. Меж ними бутылка водки. Цветной. Должно быть, зубровка или перцовка. Пахло крепкой едой, водкой и… (он задумался о происхождении запаха) ваксой или жиром для сапог (чтоб не промокали?).
«Добрый вечер!» — сказал Индиана.
Не спеша обернувшись к нему, двое (одна рожа старше и лысая) выдавили «Вечдобры» и углубились вновь в беседу на провинциальном языке, густо пересыпанную некрасивым и ненужным матом. Индиана опустился на лавку, указанную ему проводницей. «Его» лавку. Рядом с рожей помоложе. Сумку он оставил в проходе. Низкорослая проводница попросила его убрать сумку, она мешает ей.
«Извините, — обратился Индиана к соседу, — не могли бы вы привстать на секунду. Я хочу сумку под сиденье определить».
«Успеешь. Дай людям пожрать спокойно, — грубо сказал жлоб с лысиной. — Пожрем, будем укладываться».
Агрессивные какие, подумал Индиана. Может быть, поняли, что я иностранец? Маловероятно. И сапоги я купил себе для поездки бесформенные, и бушлат мой с якорями не обязательно иностранная вещь, Союз окружает множество морей. Выглядел бы я иностранцем, меня бы и проводницы не взяли ни за что, на хуй им проблема с иностранными гражданами. Мужики эти просто грубые, как колючая проволока, вот и все. «О'кэй!» — сказал он и испугался, вспомнив, что это иностранное выражение. Жлобы однако не прореагировали на его восклицание. Не расслышали. Или «о'кэй» успело стать нормальным выражением в Союзе?
Он уселся на боковое место по другую сторону прохода и стал глядеть в окно. Поезд уже высвободился из тесных московских пригородов и шел в снежном темном поле. Это тебе, бля, не Европа, думал Индиана, вздыхая, вон огни какие редкие. Время от времени мелькали полустанок с водокачкой, снежная пустая платформа с двумя фонарями, и опять темнота неба, целинный снег. Какая жизнь может быть в этих снежных равнинах у человека? Работа, тоска, инцест? Почему инцест? Потому что чудовищно скучно. И чем ходить в соседнюю деревню за сексом, легче иметь его с членом своей же семьи… Индиана понял, почему ему в голову забрел инцест. Последний месяц в Париже газеты и телевидение много писали об этой проблеме в связи с публичным судебным процессом юной некрасивой девушки против отца-любовника… О родителях и Харькове Индиана старался не думать. Приеду, буду эмоции разводить. Ему было стыдно за свой побег в аэропорт, за уже разведенные эмоции.
Судя по отдельным фразам, два жлоба возвращались домой в Запорожье, проведя несколько дней в Москве. В Москву они ездили (они употребили слово, бывшее в ходу на Украине и за четверть века до этого) «скупиться», то есть накупить товаров, того, чего в Запорожье не достать. Сейчас они обменивались впечатлениями об атаках на московские магазины: ГУМ и ЦУМ. Лысый, очевидно, упарившись, встал и осторожно расстегнул пальто. Вынул из внутренних карманов бутылки цветной водки. Положил их на сидение. Снял пальто. Разложил пальто на сидении, встав для этого на колени. Закатал водку в пальто. Взгромоздившись на сидение ботинками, поместил сверток осторожно на вторую полку и прикрыл его подушкой.
В одиннадцать жлобы завернули свою пахучую еду в бумагу, рассовали по сумкам бутылки. Забили чемоданами и сумками пространство под «своим» сидением и остаток багажа поместили на третью полку. Корректно не посягнув на «его», Индианы, пустоту под «его» лавкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79