Там, где вчера еще были борющиеся группы и классы, реакция и либерализм,
власть и народ, правительство и оппозиция, стачки и репрессии, - там должно
было, по замыслу реакции, сразу установиться царство
национально-патриотического единения.
Тем резче и энергичнее, тем смелее и беспощаднее должна была оппозиция
вскрыть пропасть между царизмом и нацией, тем решительнее она должна была
попытаться столкнуть в эту пропасть истинного национального врага, царизм.
Вместо того либеральные земства с затаенной "оппозиционной" мыслью
(захватить в свои руки часть военного хозяйства и поставить правительство в
зависимость от себя!) впрягают себя в дребезжащую военную колесницу,
подбирают трупы, затирают кровавые следы.
Пожертвованиями на санитарную организацию дело, однако, не ограничивается.
Сейчас же по объявлении войны земства и думы, вечно жалующиеся на
недостаток средств, вдруг с каким-то нелепым размахом жертвуют деньги на
нужды войны, на усиление флота, а харьковское земство вырывает из своего
бюджета целый миллион и отдает его в непосредственное распоряжение царя.
Но и это еще не все! Земцы и думцы не ограничились только тем, что
приобщились к черной работе в позорной бойне, взяв на себя, т.-е. от своего
имени взвалив на народ, часть ее расходов. Они не удовольствовались
молчаливым политическим попустительством и молчаливой порукой за царизм, -
нет, они во всеуслышание объявили свою моральную солидарность с виновниками
величайшего из злодеяний. В целом ряде верноподданнических адресов земства
и думы друг за другом, все без изъятия, припадали к стопам "державного
вождя", который только что растоптал тверское земство*11 и готовился
растоптать несколько других, выражали свое негодование коварному врагу,
молитвенно клялись в преданности престолу и обязывались пожертвовать жизнью
и имуществом - они знали, что им не придется этого делать! - за честь и
могущество Царя и России. За земствами и думами шли позорной вереницей
профессорские корпорации. Одна за другой они откликались на объявление
войны верноподданническими адресами, в которых семинарская витиеватость
формы гармонировала с политическим идиотизмом содержания. Ряд этих
холопских произведений увенчался патриотическим подлогом Совета
Бестужевских курсов, который расписался в патриотизме не только за себя, но
и за неопрошенных слушательниц.
Чтобы покончить с этой безобразной картиной трусости, холопства, лжи,
мелкой дипломатии и цинизма, достаточно будет, в виде последнего удара
кисти, привести тот факт, что в депутации, подносившей Николаю II*12 в
Зимнем Дворце верноподданнический адрес петербургского земства*13,
фигурировали некоторым образом "светочи" либерализма, гг. Стасюлевич*14 и
Арсеньев*15.
Останавливаться ли на всех этих фактах? Комментировать ли их? Нет, такие
факты достаточно назвать и установить, чтоб они уж горели краской пощечины
на политической физиономии либеральной оппозиции.
А либеральная печать? Эта жалкая, шамкающая, пресмыкающаяся, лживая,
извивающаяся, развращенная и развращающая либеральная печать!.. С затаенным
рабьим желанием царского разгрома в душе, с лозунгами национальной гордости
на языке она бросилась - вся без изъятия - в грязный поток шовинизма,
стараясь не отставать от печати реакционных громил. "Русское Слово"*16 и
"Русские Ведомости"*17, "Одесские Новости"*18 и "Русское Богатство"*19,
"Петербургские Ведомости" и "Курьер", "Русь"*20 и "Киевский Отклик" - все
показали себя достойными друг друга. Либеральная левая на перебой с
либеральной правой говорила о вероломстве "нашего врага", о его бессилии и
нашей силе, о миролюбии "нашего Монарха", о неизбежности "нашей победы", о
довершении "наших задач" на Дальнем Востоке, - не веря собственным словам,
с затаенным рабьим желанием царского разгрома в душе.
Уже в октябре месяце, когда тон прессы успел резко измениться, г. И.
Петрункевич*21, краса и гордость земского либерализма, пугало реакционной
прессы, заверял читателей "Права"*22, что "каково бы ни было мнение о
настоящей войне, но каждый русский знает, что раз она начата, она не может
быть закончена в ущерб государственным и народным интересам нашей страны...
Мы не можем теперь предложить Японии мира и вынуждены продолжать войну до
тех пор, пока Япония не согласится положить в основу его условия,
приемлемые нами и с точки зрения нашего национального достоинства, и с
точки зрения материальных интересов России"*.
/* См. "Право", N 41./
"Лучшие" и "достойнейшие", - все одинаково запятнали себя.
"...Всколыхнувшаяся на первых порах волна шовинизма, - объясняют теперь
этот факт "Наши Дни"*23, - не только не встретила на пути своем каких-либо
препятствий, но увлекла даже многих передовых деятелей, рассчитывавших,
повидимому, что течением своим волна эта приблизит их к желанному берегу".
Это не оплошность, не случайная ошибка, не недоразумение. Тут тактика, тут
план, тут вся душа нашей привилегированной оппозиции. Компромисс вместо
борьбы. Сближение во что бы то ни стало. Отсюда - стремление облегчить
абсолютизму душевную драму этого сближения. Сорганизоваться не на деле
борьбы с царизмом, а на деле услужения ему. Не победить правительство, а
завлечь его. Заслужить его признательность и доверие, стать для него
необходимым, наконец, подкупить его на народные деньги. Тактика, которой
столько же лет, сколько русскому либерализму, и которая не сделалась ни
умнее, ни достойнее с годами!
Русский народ не забудет, что в трудную минуту либералы сделали лишь одно:
попытку купить для себя у народного врага доверие на народные деньги.
С самого начала войны либеральная оппозиция сделала все, чтоб погубить
положение. Но революционная логика событий не знала остановки.
Порт-Артурский флот разбит*24, адмирал Макаров*25 погиб, война
перебросилась на сушу, - Ялу, Кин-Чжоу, Дашичао, Вафангоу, Ляоян, Шахэ*26 -
все это разные имена одного и того же самодержавного позора. Японская армия
разбивала русский абсолютизм не только на водах и полях Восточной Азии, но
и на европейской бирже и в Петербурге.
Положение царского правительства становилось трудным, как никогда.
Деморализация в правительственных рядах делала невозможной
последовательность и твердость во внутренней политике. Колебания, попытки
соглашения и умиротворения становились неизбежны. Смерть Плеве*27 создавала
благоприятный повод для перемены курса.
Место Плеве занял князь Святополк-Мирский*28. Он поставил своей задачей
примирение с либеральной оппозицией и начал умиротворение с того, что
выразил доверие населению России. Это было глупо и нагло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390 391 392 393 394 395 396 397 398 399 400 401 402 403 404 405 406 407 408 409 410